Орден Ранункулюс - Ирина Кир

– Не переживайте, у мальчиков это бывает. Годам к семнадцати—восемнадцати, как правило, перерастают.

– Дожить бы, – всхлипывала Женя.

Когда мама плакала, ее и без того молодое лицо становилось совершенно девчачьим. Любому человеку со стороны логичным было предположить, что зареванная Женя – сестра, а суетившиеся вокруг Колавна и Юхан Захарович – бабушка с дедушкой. Так и произошло, когда уставшая от ночных вызовов врачиха «скорой» закрыла на минутку глаза, откинулась на спинку стула и произнесла Ромкин приговор:

– Вы, бабушка с дедушкой, как хотите, но если вам дорога жизнь ребенка, то мальчика нужно отдавать на духовые инструменты. Самое лучшее – на саксофон. Он легкие хорошо разрабатывает. Мальчик-то у вас маленький, грудная клетка у него узкая. А саксофон и количество приступов сразу уменьшит и их интенсивность. Покупайте ребенку инструмент, а сестренка пусть водит в музыкальную школу.

Докторша сидела с закрытыми глазами и не видела, как изменились лица присутствующих, но посвящать чужого человека в семейную иерархию не имело смысла. Только Юхан Захарович вздохнул и риторически произнес:

– Ну да, все правильно. Еврею – скрипку, айсору1 – дудку.

– Что вы сказали? – спросила врач, открыв глаза. – Я не расслышала.

– Ничего, ничего, – как бы встрепенувшись ото сна, ответил Ромкин немолодой отец, – это я про себя.

Через три дня на обеденном столе времен Павла I красовался немецкий саксофон «Диамант» одна тысяча девятьсот тридцать девятого года выпуска. А как иначе? Какой, скажите на милость, саксофон может приобрести антиквар своему единственному сыну? Только антикварный. Других вариантов не рассматривалось.

Раман уже свыкся с мыслью, что в его жизни появится саксофон – Юхан Захарович много и восторженно рассказывал про джаз, приводил в пример оркестры, где без саксофона никуда, достал пленки с Армстронгом и под конец намекнул на то, что редко какая женщина устоит перед саксофонистом. Влюбчивый Ромка клюнул на эту приманку, но в музыкальной школе его ждало разочарование – первые два года будущие саксофонисты осваивают флейту-пикколо… С флейтой церемониться не стали – купили самую простую в обыкновенном музыкальном магазине.

Во двор въехал груженый «газик» и остановился напротив их подъезда. Дверь открылась, и оттуда выпрыгнул щуплый, подвижный, будто на шарнирах, мужчинка. Вслед за ним из кабины вылезла сдобная тетенька в ситцевом халате и косынке на голове. Ромка отложил кусок пластилина, вслепую дотянулся до отцовского цейсовского бинокля и направил окуляры на тетеньку. Что-то в ней было не то… Раман усиленно вглядывался в женщину, пока, наконец, не понял, что именно не давало ему покоя – неестественный зазор между лбом и косынкой. Господи, так это же бигуди!

Приехавшие открыли борта грузовика и выпустили из кузова двух грузчиков и белобрысого мальчишку – ровесника Ромки. Началась обыкновенная суета, связанная с новосельем. Семья эта, скорее всего, въезжала в пустующую на четвертом этаже квартиру, прямо под Садо. Раньше в семьдесят девятой жила жизнерадостная патологоанатом Виктория И с мужем Владимиром, тремя дочерьми и внуком Дениской. Виктория Борисовна была единственным человеком, с которым Мурка-Гитлер связываться опасалась. «Из всех врачей только патологоанатом чувствует себя совершенно комфортно – на него никто не жалуется», – шутила тетя Вика. Не иначе как врачебная специальность неунывающей кореянки наводила на копающуюся в почве Марью Георгиевну суеверный страх. Кто знает, что на уме у басурманки, каждый день имеющей дело с теми, кому прямая дорога в землю? И шуточки эти ее дурацкие…

Другие бы, на месте девочек И, пользовались своей безнаказанностью, но Александра, Таисия и Светлана считались детьми воспитанными и видов на Муркины клумбы не имели. А то, что Света раз в год, одиннадцатого мая, аккуратно срезала ножницами пять белых нарциссов с гофрированными трубочками (кто бы заметил!), – не считается. Цветы предназначались хрупкой, как и сами нарциссы, Жене на день рождения. Ромкина мама – библиотекарь носила Свете редкие книжки, порой на одну ночь, за что девочка была очень благодарна. А потом младшая дочка Виктории Борисовны, не дождавшись результатов приемной комиссии бауманки, все бросила и уехала строить БАМ2. Оптимизм Виктории Борисовны и здесь не подкачал: «Кто куда: кто в МАИ3, кто в МЭИ4, а моя Светка тоже на три буквы!». А вот Ромка расстроился. Он был влюблен в Свету. Но, с другой стороны, с ее отъездом отпала необходимость решать для себя, кого же он больше любит – младшую И или Венеру Билялетдинову. Влюблялся Ромка часто и помногу. Что делать? Горячая южная кровь, хоть и разбавленная русичами да вятичами, кипела в Рамане Садо с того самого момента, как он ощутил себя не просто живым существом, а именно мальчиком. Помимо подъезда у него имелись влюбленности в обеих школах, во дворе, в прачечной, в магазинах «Диета» и «Детский мир». Только тетки из булочной не котировались. Ни возраст, ни конституция тела, ни цвет глаз или волос не имели для него никакого значения. В женщине, по его убеждению, важна не красота, а «мано́к». Заключаться он может в чем угодно: в движении бедер, особенном жесте, запахе, улыбке, поволоке в глазах, смехе… А если внешние данные сочетаются с «манко́м», тогда это однозначно любовь…

Из воспоминаний о Свете И, об ее особенном голосе: тихом и немного сиплом; о манере говорить: с легкой паузой в одну четвертую; о полуулыбке на чуть выпирающих вперед, готовых к поцелую губах Ромку вытолкнул неприятный звук. Толстой тетькой с авоськами, что спиной втискивается в автобус, звук грубо выпихнул образ Светы, и пробудившийся от грез Раман очнулся в Муркиной «оратории». От слова «орать». Не иначе кто-то залез в цветник.

Так оно и было: белобрысый новосел нарушил границы палисадника. Он вошел в живую изгородь лаковых космей. Девчонки называли их «французскими духами» – нажмешь на бутон-кнопочку, и из него заструится нежный парфюмерный запах. Но парень шел не за духами. Он уже обогнул золотые шары и, добравшись почти до центра, остановился напротив клумбы с разноцветными однолетними георгинами – «веселыми ребятами». Мурка заходилась в истерике: «Лимита поганая!», «Понаехали!», «Недоносок!», но парень, казалось, не слышал обращенных к нему эпитетов – у него имелось занятие поважнее. Он ударил пару раз мыском в насыпь у «веселых ребят», нагнулся, поднял что-то, потер и покинул запретную территорию.

– То-то же! Смотри у меня! – кричала Марьгеоргевна октавой ниже. – Еще раз увижу – уши пообрываю!

Ромка открыл окно, навел максимальное приближение на полевом бинокле и вылез чуть ли не по пояс – на ладони нового соседа серебрилась монета! Не иначе как рубль! Олимпийский или юбилейный (с пятого этажа не очень-то разберешь), но целый рубль!

Белобрысого новичка звали Петя Глинский. Он стоял у доски, засунув руки в форменные брюки. Через плечо висела потрепанная сума с надписью: «Олимпиада-80». И ничего, что часть ремня сумки крепилась на скрепке, а вторая сверху пуговица школьного пиджака так и просилась на пол – все девчонки в классе замерли от восторга. Еще бы! Перед ними стоял сошедший с картины былинный богатырь. В ранней молодости, конечно.

Вот только в учебе богатырь оказался не очень. Если поначалу все девочки завидовали Лене Смирновой, с которой посадили Глинского, то через неделю им стало ясно, что новичок будет использовать отличницу Ленку в корыстных целях. А именно: списывать все предметы, кроме физкультуры и пения, где Петя сразу себя показал на все сто процентов. Он и отжался, и подтянулся, и по канату залез и куплет про «Ленин такой молодой и юный октябрь впереди» вывел с чувством и пониманием не в пример Садо – ему, известное дело, медведь на ухо так наступил, что любая музыкальная школа уже бессильна. По всем остальным дисциплинам Петр Глинский относился, как говорили учителя, к «твердым троечникам».

Сентябрь восемьдесят третьего года был богат в сто второй школе на новичков. Помимо красавца Глинского и трех более-менее симпатичных девчонок в школу пожаловал сам Пшеня. Нет. Не так. САМ Пшеня – это будет верно. Леха Пшеничников, завсегдатай детской комнаты милиции, и жил в соседнем квартале, и учился в соседней школе. Интрига ситуации заключалась в том, что учебные заведения стояли недалече друг от друга и Пшеничникова-младшего (трое старших уже облагораживали тундру каждый по своей статье) перевели в Ромкину школу с весьма конкретной целью. Вернее сказать, с благородной миссией – прервать династию Пшеничниковых, вливающихся в строй советских граждан исключительно через врата Бутырского тюремного замка5. По мнению чиновников РОНО6 и сотрудников милиции, воспитательная работа в сто второй была поставлена на уровень выше, нежели в Пшениной общеобразовательной, так что Лехиной рокировкой педагоги с милиционерами надеялись сделать из Алексея Валентиновича Пшеничникова полноценного члена общества. Не чета отцу и братьям.