Темная материя - Юли Цее

К середине кривая упрощалась, в конце снова становилась сложнее. Лиам обеими руками поддерживает картонный лист и издает ликующий возглас, когда из-под ножниц, благополучно преодолевших последний зубец, падает на пол ненужный остаток. Бережно держа удавшееся изделие за края, он первым бежит на кухню, посмотреть, свободны ли кухонные весы.

В белом платье, словно в этот вечер ей сызнова предстоит праздновать собственную свадьбу, Майка нарезает на кухонном столе непослушные листья салата. Она стоит на полу босиком. Задумавшись, Майка большим пальцем правой ноги механически почесывает комариный укус на левой голени. Окно настежь раскрыто. С улицы в него вливается летний воздух, наполненный запахами асфальта, речной воды, временами в кухню задувает ветерок, жонглирующий в небесной вышине ласточками. Под насыщенным светом в Майке более, чем когда-либо, проступает того рода женщина, которую любой мужчина сразу желает подхватить на коня и скакать с ней навстречу закатному солнцу. Ей свойственна изюминка, которая заметна и с первого взгляда, и со второго. Кожа у нее еще светлее, чем у Себастьяна, и углы рта изогнуты не совсем одинаково, отчего при улыбке на ее лице выражается легкое сомнение. Ее Галерея современного искусства, расположенная в центральной части города, в немалой степени обязана своим успехом личному обаянию хозяйки, которая бывает для художников не только деловой посредницей, но порой и моделью. Эстетическое чувство Майки носит почти религиозный оттенок. Вид кое-как обставленного помещения для нее мучителен, и она не может поставить на стол стеклянный бокал, не рассмотрев его сначала на свет.

Когда Себастьян подходит к ней сзади, она разводит в стороны мокрые руки. У нее побритые подмышки. Пальцы Себастьяна легонько пробегают по лесенке позвонков от копчика до шеи.

— Ты что, мерзнешь? — спрашивает она. — Ты же дрожишь!

— А что-нибудь еще, кроме моей вегетативной нервной системы, вас интересует? — нарочито громко восклицает Себастьян.

— Да, — говорит Майка. — Красное вино.

Себастьян целует ее в затылок. Оба знают, что Оскар наверняка прочитал статью в «Шпигеле». Майка не слишком честолюбива и не претендует на глубокое понимание нескончаемого научного спора, который давно ведут мужчины. Но знает, как он протекает. Когда Оскар нападает, его голос становится угрожающе тихим. Себастьян, защищаясь, начинает чаще обычного моргать глазами и опускает плечи.

— Я купила бутылку «Брунелло», — говорит Майка. — Думаю, ему понравится.

Себастьян протягивает руку к графину, и, когда он его поднимает, по груди Майки пробегает красный световой зайчик, словно через открытое окно Майку берет на прицел пьяный снайпер. Плод. Дуб. Земля. Преодолев искушение налить себе вина, Себастьян оборачивается к Лиаму, который ждет возле кухонных весов. Сдвинув головы, они считывают показания на шкале.

— Превосходно, юный профессор! — Себастьян прижимает к себе сына. — Каково будет ваше суждение?

— Наблюдаемое явление соответствует предварительным расчетам, — произносит Лиам, покосившись на мать.

Нож в ее руке отбивает по доске сухую дробь. Она не любит, когда сын с ученым видом щеголяет заученными фразами.

Перед тем как унести кривую в кабинет, Себастьян на секунду задерживается на пороге.

Сейчас Майка скажет, что прикроет ему спину. Она любит это выражение. Оно содержит намек на битву с тем, что называется бытом, из которой она вечер за вечером выходит победительницей. Между тем по своей натуре Майка отнюдь не отличается воинственным нравом. До знакомства с Себастьяном она была ярко выраженной мечтательницей. Проходя ночью по улицам, она в своих фантазиях обживала каждую освещенную квартиру. Поливала мысленно цветы на чужих подоконниках, накрывала к ужину чужие столы и гладила по головкам чужих детей. Каждый мужчина становился в ее воображении потенциальным женихом, рядом с которым она мысленно проживала бурную или мещански добропорядочную жизнь, насыщенную артистическими или политическими интересами, — смотря по тому, что подсказывал цвет глаз и общий облик того, кого она перед собой видела. Склонная к бродяжничеству фантазия Майки мимоходом обживала любое место или человека. Пока не повстречала Себастьяна. С того момента, как она налетела на него и с размаху попала в его объятия на Кайзер-Йозефштрассе (на Соборной площади! — сказал бы Себастьян, поскольку память о первой встрече сохранилась в двух версиях — в одной у него и в другой у нее), агрегатное состояние реальности переменилось, перейдя из газообразного в твердое. Это была любовь с первого взгляда и, следовательно, налагала запрет на альтернативы; бесконечное множество возможностей редуцировалось отныне до единственного «здесь и сейчас». Произошел, как выразил бы это Себастьян в понятиях квантовой механики, квантовый коллапс волновой функции. С тех пор у Майки появился тот, чью спину она должна прикрывать. И она с удовольствием проделывает это при каждом возможном случае.

— Вы можете потом спокойно обо всем поговорить, — говорит Майка и, не касаясь пальцами, убирает рукой упавшую на глаза прядь. — А я уж…

— Знаю, — говорит Себастьян. — Спасибо тебе.

Во рту у смеющейся Майки мелькнула жевательная резинка, и все равно, с этими детскими глазами и белокурыми волосами, она не переставала быть все такой же неотразимой.

— Ну когда же придет Оскар? — ворчит Лиам.

Пока родители заняты собой и не смотрят в его сторону, Лиам, давая выход своему нетерпению, выкладывает на столе узоры из чесночных долек и колечек лука. Шалости, в которых чувствуется присутствие творческого начала, Майка спускает ему с рук.

2

Удивительно все-таки, думает Оскар, что все люди состоят из одних и тех же одинаковых элементов. Что тот же надпочечник, который приносит в его кровеносную систему легкий выброс адреналина, присутствует и в вегетативной нервной системе миниатюрной азиатки с макияжем под Йоко Оно, которая разносит пассажирам кофе и бутерброды. Что ее ногти, волосы, зубы сделаны из того же самого материала, что и ногти, волосы, зубы всех других людей, сидящих в вагоне. Что ее пальцы, когда она разливает кофе, приводятся в движение теми же сухожилиями, что приходят в действие у него, когда он вынимает из кошелька мелочь. Что даже на ее ладони, в которую он, стараясь не прикоснуться, опускает монетки, видны линии, похожие на те, что есть у него самого.

Подавая стакан, азиатка задерживает на нем взгляд дольше, чем это необходимо. Поезд проезжает стрелку; кофе чуть было не выплеснулся ему на брюки. Оскар берет протянутый стакан, опустив глаза, чтобы не встречаться с лучезарной улыбкой, которой на прощанье одарит его азиатка. Если бы его связывало с ней одно только сходство ладоней! Если бы их общность сводилась только к углероду, водороду и кислороду! Но эта общность простирается глубже — до протонов, нейтронов и электронов, из которых составлены и он, и азиатка, из которых состоит также и стол, за которым он сидит, опершись локтями, равно как и стаканчик кофе, согревающий его руки. Это обстоятельство превращает Оскара в случайный сгусток материи, из которой сформировался мир и которая заключает в себе все сущее, потому что от нее никуда не уйдешь. Он знает, что границы его личности размыты: они сливаются с великим вихрем частиц. Порой он даже чувствует, как растекается, смешиваясь с другими людьми. Почти всегда это чувство ему неприятно. Есть только одно исключение. К нему он сейчас и направляется.

Попытайся Себастьян описать своего друга Оскара, он сказал бы, что Оскар кажется человеком, который может ответить на все вопросы. Например, придет ли когда-нибудь теория струн к тому, чтобы объединить в себе все основные физические силы? Или: можно ли к смокингу надевать рубашку от фрачной пары? Или: который час, причем не здесь, а, скажем, в Дубае? Слушает ли Оскар или говорит, его гранитный взгляд неизменно направлен на собеседника. В Оскаре живет огромный запас энергии. Он всегда вознесен над толпой, как полководец. Оскар из тех, у кого нет дурацких уменьшительных имен. В его присутствии женщины сидят, засунув под себя руки, чтобы ненароком не потянуться к нему. В двадцать лет ему давали все тридцать. С тех пор как ему перевалило за тридцать, его называют человеком без возраста. Он высок и строен, у него ясный лоб и тонкие брови, то и дело готовые взлететь вопросительным изгибом. На немного впалых щеках, тщательно побритых, темным налетом проступает щетина. Даже когда он, как сегодня, к черным брюкам надевает простой свитер, он и в этом наряде выглядит элегантным. Оказавшись на нем, любая материя ложится только теми складками, какими ей положено лежать. Его манера держаться по большей части сочетает в себе внешнее спокойствие и внутреннее напряжение, что побуждает людей нахально заглядывать ему в лицо. Случайные встречные за спиной шепотом спрашивают друг друга, кто это был, так как принимают его за актера. Оскар действительно знаменит в определенных кругах, правда не актерскими достижениями, а своими теориями о сущности времени.