Концерт - Анна Дубчак

Она говорила все это, не глядя на него, и поэтому, когда наконец встретилась с ним взглядом, поняла, что вновь совершила промашку, что ошиблась, и теперь не знала, куда спрятать глаза.

— Давай лучше я уйду. И сейчас, — сказал он и начал обуваться.

— Не надо, слышишь, не надо… — Она взяла его за руку. — Я больше так не буду… Не оставляй меня, я сама не знаю, что со мной происходит.

— Да ладно, просто ты меня действительно не знаешь. — Никита помог ей надеть плащ.

В этот вечер он стал ей ближе, дороже, она разглядела в нем настоящего Никиту, такого, каким хотела видеть все это время: мужчину, умеющего постоять за себя. Держась крепко за его сильный локоть и легко перепрыгивая через лужи, она улыбалась своему открытию и знала, что этого никто не видит.

По дороге бежала, пузырилась вода, дождь барабанил по гладкой упругости зонта, порывы ветра распахивали плащ и холодили колени — осень напоминала о себе, и нависшее и разбухшее от синей влаги небо обещало долгое ненастье.

Они остановились у тумбы, оклеенной пестрыми, но уже размытыми афишами.

— Так, «Летучая мышь» в оперетте, очередная иностранщина в драме, где же ТЮЗ?

И тут взгляд ее упал на совсем еще свежую афишу.

— О! Гартман! Авторский вечер. Никита, посмотри, это же сегодня, сейчас! Бежим скорее! — Она уже тянула Никиту за рукав. — Полчаса осталось…

— Куда?

— В консерваторию, конечно!

…В тот день Катя проснулась очень рано.

За окнами было еще темно. Все спали, в комнате пахло чем-то кислым, и лишь из того угла, где спала Лариса Лохман, доносился чуть слышный аромат духов. Катя подошла к ней, заглянула в лицо: Лора улыбалась во сне. Она пришла вчера поздно, с букетом маленьких тонких тюльпанов, уставшая и счастливая, немного навеселе. Рассыпав цветы по столу, заваленному кипами нот и посудой, она подошла к старенькому пианино, открыла его и взяла очень тихий, прозрачный аккорд, потом вздохнула и, накинув что-то розовое на ночник, стала раздеваться.

— Кать, ты спишь? — склонилась она над Катиной постелью.

— Нет, не сплю. — Катя поднялась, обняла руками колени и вдруг залюбовалась Ларисой.

Ее зеленые глаза блестели, светлые волосы горели розовой сверкающей копной, на длинной белой шее обозначились голубоватые прожилки.

— Тебе не до сна, я понимаю, но мне завтра рано вставать…

— Зачем? Тебе же на вторую пару?!

— Ответственное свидание.

— Это с кем же?

— Пока не могу сказать, потом, Лорка, все потом. А ты с кем так припозднилась?

— Знаешь, Кать, как сон, как наваждение какое-то! Представляешь, все тает, с крыш капает, тепло, пахнет почками, весной, чем-то сладким, у меня голова кружилась всю ночь…

А он перемахнул через забор и вернулся вот с этими тюльпанами, они еще даже распуститься-то не успели, смотри, какие хрупкие…

А вот кто он, тоже пока не скажу, мне и самой не верится, хотя завтра ты сама узнаешь. Помнишь мой брелок, черепашку мою? Ну вот, ходи по училищу и посматривай на руки, может, и увидишь. — Лариса зевнула, потянулась, выгнув при этом свою гибкую спину, чуть прикрытую светлым шифоном. — Я тушу свет?

Катя отложила учебник гармонии, который по привычке взяла со стола.

— Туши, Лохман, туши. И пожелай мне ни пуха…

— Ладно, — отозвалась Лорка. — Ни пуха…

Плеск воды, звонкие девичьи голоса, звяканье посуды, ритмичные пассажи гамм и аккордов, командный голос комендантши-алкоголички — вот примерная утренняя симфония общежития музыкального училища.

В самом училище в этот ранний час было намного тише, спокойнее, и Катя пошла туда.

Она зашла в класс и принялась греть пальцы.

Она дышала на них, но пальцы не слушались, не согревались. Вальс она проиграла медленно, быстрый темп не удавался. Пробовала петь, но не слышала собственного голоса.

Ровно в девять она открыла класс, где ее должен был прослушивать Гартман. В классе было по-утреннему свежо и чисто, со стен смотрели ярко освещенные солнцем портреты композиторов-классиков.

У окна стоял красивый молодой человек.

Что-то в его внешности было восточное, то ли тонкий нос с горбинкой и ярко-красные губы, то ли строгая черная бородка. Его звали Артуром Яновичем, он был новым учителем гармонии и полифонии. Те учителя, которые знали его раньше по учебе в консерватории, поговаривали не без ехидцы, что не задерживается он подолгу на одном месте, что ему, композитору, для творчества постоянно нужна смена обстановки. Ходили легенды, что жен у него много, в каждом городе — по жене.

— Это ты пишешь музыку? — спросил он, поворачиваясь к оробевшей и вконец растерявшейся Кате.

— Да.

— Ты принесла ноты? Ты записала свои сочинения?

— Не все. То, что не записала, проиграю так, на память, или спою.

Он пригласил ее к пианино и вернулся к окну, И с этой минуты Катя не помнила себя.

Она играла и уже не думала ни о пальцах, ни о том, что рядом стоит настоящий композитор, который через некоторое время скажет ей что-то важное. Она просто играла все то, что сочинила в этот необыкновенный для себя, наполненный событиями год. В вальсах, сонатах, просто коротеньких пьесах она оставила частицу жизни, и теперь они словно проплывали перед ней, будоража и напоминая о чем-то ярком, незабываемом. Когда она замерла наконец и опустила руки на колени, то почувствовала, как Артур Янович провел рукой по ее голове. Странный жест, и еще более странное ощущение, словно током ударило.

— Тебе надо учиться, поступать в консерваторию и, конечно, писать и еще раз писать…

Много свежих, своеобразных тем, это очень хорошо, ведь тема — это все! Есть тема — есть симфония, главное — это зерно, понимаешь?

Давай сделаем так. Возьмешь тетрадь и запишешь все свои темы, одну мелодию, понимаешь? А потом я их просмотрю и посоветую, как нам их удобнее оркестровать. Ты согласна?

Катя не совсем поняла его, но машинально кивнула головой. Ему же видней.

— Ты только не затягивай с этим, давай прямо на послезавтра, у нас же урок?

— А вы не уедете? — вдруг спросила Катя и сама испугалась своей смелости.

— С чего это ты взяла?

— Слухи, — призналась она.

— Да-а… — вздохнул Артур Янович. — Слухи, они быстро разлетаются по земле, особенно в таких маленьких городках. И чего бы им не ползать, как вот это, к примеру, симпатичное существо? — Он достал из кармана маленькую металлическую черепашку, подержал на ладони и, вздохнув, спрятал обратно. — Значит, послезавтра. Здесь, в девять.

Она принесла тетрадь, но задания он никакого не дал, ничего не посоветовал, сказал, что сейчас ему некогда, а через неделю уволился и уехал. Когда стало известно, что он действительно уехал и увез с собою тетрадь с выписанными в нее темами, Катя не могла в это поверить. Она долго бродила в этот день по городу, промочила ноги и только глубокой ночью вернулась в общежитие. Она чувствовала себя обманутой и опустошенной.