Товарищ пехота - Виталий Сергеевич Василевский

Он сидел на нарах и, неуклюже сжимая сильными пальцами иглу, пришивал заплатку на рубаху.

— Я тебе рассказал все откровенно, а ты ругаешься, — проворчал Романцов. Он сердито посмотрел на широкое, морщинистое, с отвислыми щеками лицо ефрейтора.

— Ты меня не понял. Я говорил о самодисциплине. Нетрудно быть дисциплинированным бойцом, когда весь день рядом с тобой лейтенант или старшина. А в снайперской засаде ты один. Один! И грош тебе цена, если ты не можешь в это время управлять своими нервами. Кроме того, я не склонен к сентиментальности, — грубовато сказал Курослепов. — Когда ко мне прибегал плачущий Андрюшка и жаловался, что побили мальчишки, я брал ремень и хладнокровно порол племянника. Порол и говорил: «Не реви, подлец, не жалуйся, а сам лучше дерись!»

— Хороша педагогика! — фыркнул Романцов. — Прямо-таки по Макаренко!

Он снял сапог и осмотрел торчащие из подошвы гвозди.

— Как бритвой срезал! Пр-роклятый фашист! Влеплю я пулю в его лоб!

— Это легко сказать и весьма трудно сделать!

— Ты думаешь?

— Да.

— Броневые щиты?

— Разумеется!

— Броня должна блестеть на солнце!

— Выкрашена темно-желтой краской. Под цвет коры.

Они понимали друг друга с двух-трех слов.

Курослепов аккуратно сложил рубаху, спрятал иголку и нитку в вещевой мешок.

— Снайпер Сережа Романцов убил на одном участке двадцать три врага и наивно вообразил: завтра и послезавтра он будет здесь так же легко убивать фашистов. — Курослепов усмехнулся. — Но немцы не такие уж дураки, и все вышло по-другому.

— Они не видели меня! — запальчиво сказал Романцов.

— Да-а, вчера они еще не видели тебя. Но вместо одного наблюдателя они выставили трех. Или восемь! Не знаю. А сегодня в засаду вышел, по всему судя, первоклассный немецкий снайпер. Не случайно они оборудовали для него такую надежную позицию. Может быть, они перебросили этого снайпера с другого участка, чтобы прикончить Романцова?

— Я ночью приползу и украду щиты!

Курослепов рассмеялся:

— Глупо! Они установят новые. Иди, Сережка, к сапожнику!

Романцов спрыгнул с нар, поправил пилотку и решительными шагами пошел к командиру взвода.

В землянке лейтенанта Суркова было тихо. Старательно заправленная койка белела у стены пикейным одеялом. На дощатой стене висели фотографии двух дочерей лейтенанта — пухлых, курносых девочек с широкими бантами в светлых косах.

— Иди, — сказал Сурков, продолжая читать книгу. — После обеда тебе придется заняться с Галиуллиным и Ширпокрылом по стрелковому делу.

— А где заниматься? — ровным голосом спросил Романцов и почесал переносицу. Он не любил заниматься с новобранцами.

— В лощине, — сказал лейтенант, перелистывая страницы.

Романцов заглянул через его плечо: Стендаль, «Красное и черное».

На Ленинградском фронте, от Ораниенбаума до Морозовки, в тот год все офицеры, сержанты и бойцы читали «Красное и черное». В первые дни войны Гослитиздат выпустил эту книгу. Вражеская блокада перерезала все пути из города. Сто тысяч экземпляров романа осталось в Ленинграде.

— Вчера фриц в лощину пять мин бросил.

— И сегодня бросит, — спокойно сказал лейтенант.

Выйдя из землянки, Романцов с досадой пожал плечами. «Этот Ширпокрыл на редкость тупой парень, — подумал он. — С ним придется долго возиться. Не понимаю я лейтенанта, ей-богу, не понимаю… Куда полезнее, если с новичками будет заниматься Курослепов. У него есть педагогические способности».

За каменными конюшнями Ораниенбаумского дворца ездовые играли в рюхи.

Романцов остановился и посмотрел, как летят, рассекая жаркий воздух, тяжелые палки, послушал, как гудит от ударов раскаленная земля.

На окружающих Ораниенбаум холмах дрожало и переливалось, словно раскаленное стекло, знойное марево.

Голубоватый дымок лениво поднимался из трубы походной кухни. Вдыхая густой запах борща, Романцов приветливо помахал рукою повару Савоськину и весело крикнул:

— Тимофею Васильевичу пламенный фронтовой привет! Еще на шоссе я учуял, как воняет тухлая свекла. Меня аж замутило!

Повар сонно посмотрел на него и пробормотал:

— Ох, Сережка, будет у нас разговор!

— Что такое? — возмущенно спросил Романцов. — Никакой санитарии и гигиены! Где суворовская забота о бойце? Где белоснежный фартук повара? Мне противно смотреть на твою заросшую щетиной физиономию. — Прыгая на одной ноге, он ловко стянул сапог. — Виленчук! Виленчук! — закричал он. — Комбат приказал немедленно отремонтировать мои сапоги! Вечером и плыву в Ленинград на слет знатных снайперов фронта!

Из окна выглянул сапожник и, раздувая черные усы, сказал:

— Актер!..

Виленчук недолюбливал Романцова; это, однако, не мешало время от времени добросовестно ремонтировать ему сапоги.

— Кто актер? Кто?!

— Давай сапог! — нетерпеливо сказал Виленчук и захлопнул окно.

Размотав портянку, Романцов положил ее на нагретый солнцем камень и, прихрамывая, пошел к кухне.

Отвернув лицо от плотной струи пара, повар сыпал из решета в котел сушеную картошку.

— Почему ты не толстеешь? — ехидно спросил Романцов. — Повар, а худой как щепка! Может быть, у тебя глисты? — тихо спросил он, кладя руки на медную крышку котла и поглядывая хитрыми глазами на Савоськина. — Иди к врачу!

Савоськин угрожающе поднял черпак над головой Романцова, но сразу же засмеялся.

— Балаболка, скрипучая балаболка! — сказал он беззлобно. — Нет в тебе, Сережка, серьезности!

— Погоди, — обиделся Романцов, — заведу себе восемь детей и буду серьезным! Скоро, что ли, у тебя будут готовы эти помои? — строго спросил он. — Плесни-ка мне два черпака!

— Так бы и сказал! А детей у меня трое… — повар протяжно вздохнул. — Иди в палатку.

Через час Романцов в отличном настроении возвращался в роту. Сапог был починен, повар налил ему котелок превосходного борща, такого густого, что в нем стояла ложка. Если бы ему удалось уговорить Курослепова позаниматься с Галиуллиным и Ширпокрылом…

На шоссе он встретил комсорга полка младшего политрука Анисимова, длинного, сутулого парня.

Анисимов остановился, вынул кисет с махоркой. Мечтательная улыбка висела на его пухлых губах. В воздухе запахло крепким табаком.

— Мне говорили, что сегодня у тебя была неудача.

— Так точно, товарищ младший политрук, — отрезал Романцов.

— Зачем сердишься? — удивился Анисимов. — Да что тебя корежит! Мы хотели на комсомольском бюро полка поговорить о действиях истребителей, намечали поставить твой доклад.

Романцов вспыхнул, ему стало трудно дышать. Почему-то именно в этот миг он представил себе, как, забившись под пень, сидел сегодня утром вражеский снайпер, обложенный с трех сторон броневыми щитками. Да, Курослепов прав, воровать щитки не нужно.

— Моими пулями, товарищ младший политрук, истреблены семьдесят шесть гитлеровцев! И немецкого снайпера убью я!

— Какого снайпера? Да объясни толком…

С независимым видом, засунув руки в карманы брюк и обойдя растерянного Анисимова, Романцов быстро пошел по дороге.

К его огорчению, Курослепов отказался заниматься с молодыми бойцами. Романцов два часа терпеливо объяснял Галиуллину и Ширпокрылу устройство затвора. К концу занятия он уже не думал, что лишь у Курослепова есть педагогические