Приговор приведен в исполнение... - Олег Васильевич Сидельников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тянулись годы. Я обвенчался с воспитанницей Смольного института, моей и по сю пору нежно любимой Natalie. И вдруг вновь стали одолевать крамольные мысли. Было горько сознавать, что общество российское устроено как-то наперекосяк. Да и только ли российское? Присяжные поверенные, судьи, прокуроры заинтересованы, чтобы всегда были преступники, совершающие злодеяния, потому как если вдруг произойдет чудо и преступность исчезнет, то все судейские лишатся источников доходов. Врачи помрут с голоду, если не станет больных. Владельцы бюро похоронных процессий мечтают о возможно большем числе покойников. Хозяева питейных заведений и других злачных мест с любовью взирают на алкоголиков. Содержательницы домов терпимости толкают несчастных женщин в пропасть проституции!..
Вот фисгармонический генерал кипятится и ярится. И понять его можно. На прошлой неделе, когда он возвращался из своего «Метрополя», с него грабители сорвали дорогую бобровую шапку. Теперь он ходит в легоньком картузе. Но с него сняли бы и бобровую шубу, если бы не комендантский патруль. Стало быть, не помоги новая власть (а как сказал апостол Павел — «Всякая власть от бога»), генералу не поздоровилось бы. Стало быть, его, монархиста, новая власть защищает!
И так ли уж виновата эта власть, что в городе действительно разгул бандитизма?
Мне-то уж, воспитаннику Александровской академии, грешно валить все на большевиков. Мне, старожилу Туркестана, особенно хорошо известно — что здесь к чему.
Я старался честно жить и работать. После известного восстания, вызванного решением царского правительства призвать на тыловые работы туземных жителей, я безвозмездно писал множество кассационных жалоб на неправедные и свирепые приговоры. Должен сказать, что даже генерал Куропаткин, прибывший в Ташкент (тот самый «герой» Русско-японской войны!), вынужден был отменить множество смертных приговоров по причине их совершеннейшей нелепости. И в их числе — изрядно приговоров, отмены которых я добился. В этом смысле 1916 год был для меня счастливым. Все-таки не зря прожил на свете. И когда в том же году уничтожили, наконец, тобольского конокрада Гришку Новых, принявшего фамилию Распутина, я тоже был счастлив.
Никогда не был я оголтелым монархистом. Служил честно. Но не безоглядно. А тут — расстрел мирного шествия к царю-батюшке 9 января 1905 года. Ленский расстрел. Кровавые репрессии в Закавказье!.. С великой энергией помогал я приговоренным к смерти туземным жителям. И тогда с особой радостью ликовал, что за долгие годы жития в Туркестане изрядно изучил местные языки.
То, что царский строй прогнил, разложился, — для меня было совершенно ясно. Но что заменит его?
Вместо Николая Кровавого явился... Александр Федорович Керенский!.. Двойной тезка супруги свергнутого императора.
Господи!.. Да что же это такое?! Сашка Керенский.
Кто же его не знает в Ташкенте?!
...В конце прошлого века ученик ташкентской гимназии по имени Шурик получил от своих сверстников убийственную кличку — «Пакостник». Он имел обыкновение марать чернилами тетрадки своих «обидчиков», доносить на товарищей гимназическому начальству, а на критические замечания учителей реагировать симуляцией нервных припадков с корчами и стенаниями, лежа на полу.
Окончив гимназию, Шурик уехал из Ташкента, где о нем тут же и забыли, получил юридическое образование. И тогда стал он Александром Федоровичем. Точнее — Александром Федоровичем Керенским.
Вскоре коллеги дали чванливому присяжному поверенному другое, не менее ироническое прозвище — «Александр Туркестанский». Честолюбие новоиспеченного адвоката было патологически непомерно. Он всеми правдами, а еще более — неправдами стал депутатом четвертой Государственной думы от партии трудовиков. Голосом античного оратора, в позе Наполеона он произносил трескучие речи, в чем, как ни странно, и преуспел. После Февральской революции 1917 года он стал в правительстве князя Львова министром юстиции, а затем, сменив незадачливого князя, занял пост министра председателя — главы Временного правительства!
Может быть, в России этакому взлету посредственного адвоката и не очень удивлялись, однако в далеком Ташкенте только и слышно было: «Неужели это тот самый Шурик-«пакостник»?.. Уму непостижимо!», «Коли и в самом деле «пакостник» стал главой государства, то на кого же он, бедняга, доносы теперь станет строчить?.. На самого себя, что ли?!»
Вскоре Керенский, ставший еще и Верховным Главнокомандующим, перешел из мелкобуржуазной партии трудовиков, которая распалась, в партию эсеров. Казалось бы, он достиг вершин власти и славы.
Но недаром же живет и будет долго жить сказка о голом короле. Военные Главковерха непочтительно (правда, заглазно) называли — Главкувырком. Солдаты прозвали Керенского, вопящего о «войне до победного конца», Главноуговаривающим. А тут еще большевики возьми и назови его «Александром Четвертым», и это прозвище намертво прилипло к «Шурику», мечтавшему о лаврах Александра Македонского.
Керенский еще был у власти. Вроде бы силен и могуч. Но это уже был паяц, кукла истории. И он сообразил, что крах близок. Перевел в иностранные банки миллионы рублей на свое имя. Он, при всей своей дегенеративной психологии, почувствовал приближение краха. И тогда — совсем уж рассудку вопреки! — приказал выпустить на свободу сотни тысяч уголовников!
Прошу меня, потомки, понять правильно. Я не революционер. Я никогда не изменял присяге. Но уж коли не стало царя, то и присяги не стало!.. А тут еще Керенский! И ведь выпустил матерых уголовников под каким предлогом!.. Пусть, мол, своим трудом зарабатывают себе хлеб! Какая мерзость! «Труд» уголовников, рецидивистов известен — грабежи, убийства, насилия.
То, что он также выпустил на свободу царских сановников, — это худо. Но вот когда Керенский дал волю огромному количеству опасных преступников... Эти негодяи, рассосавшись по просторам России, наделали много бед. Так неужели «Шурик» сделал все это умышленно, предчувствуя свое низвержение и желая отомстить за него?!. Если это так, то нет ему прощения.
Уголовники-рецидивисты, выпущенные Керенским на свободу, не остались в долгу перед своим шефом — они назвали себя «Птенцы Керенского».
Так зачем же, милые мои потомки, все беды 1918 года валить на новую власть? Я не ведаю, каково ее «професьон де фуа», как говорят французы, — «исповеданье веры», т. е. то, чего новые власти хотят достичь, сломав старый государственный порядок. Но то, что его надобно было упразднить, — это совершенно очевидно, хотя мне, столбовому дворянину, честно говоря, жалко дом Романовых, стоявший у кормила правления более трехсот лет. И не столько
