Отбой на заре. Эхо века джаза (сборник) - Френсис Фицджеральд

Рипли Бакнер, носивший в то время, как и Бэзил, короткие «детские» бриджи, являлся немногословным и практичным членом партнерства. Его ум молниеносно реагировал на плоды воображения Бэзила, и никакой план не казался ему чересчур фантастическим для того, чтобы тут же не произнести в ответ: «Решено! За дело!» Поскольку третий состав школьной бейсбольной команды, где они играли за питчера и кетчера, распустили после неудачного апрельского сезона, ребята проводили вечера, силясь придумать для себя такой образ жизни, который соответствовал бы напору таинственной энергии, безвылазно циркулировавшей у них внутри. В тайнике под люком были спрятаны широкополые шляпы, пестрые шейные платки, шулерские игральные кости, сломанные наручники, легкая плетеная веревочная лестница, по которой можно было бежать на улицу через окно, а также ящик с гримом, в котором лежали два старых театральных парика и накладные бороды различных оттенков; все это дожидалось момента, когда ребята определятся, какие же именно незаконные предприятия им предстоит осуществить.

Покончив с лимонадом, они закурили по сигаретке «Хоум Ран» и повели бессвязный разговор о преступлениях, профессиональном бейсболе, сексе и местной театральной труппе. Разговор прервался, как только с примыкающей к дому улицы донеслись звуки шагов и знакомые голоса.

Они осторожно выглянули из окна. Голоса принадлежали Маргарет Торренс, Имогене Биссел и Конни Дэйвис, которые шли напрямик через улицу от двора дома Имогены до двора дома Конни в конце квартала. Юным дамам было, соответственно, тринадцать, двенадцать и тринадцать лет, и они не подозревали, что за ними кто-то наблюдает, поскольку в унисон своим шагам исполняли умеренносмелую пародию на модную песенку, прерываемую приглушенным хихиканьем и набиравшую силу в громком припеве: «Ах, моя любезная Клементина!»

Бэзил и Рипли вместе высунулись из окна, но, вспомнив, что из одежды на них только рубашки, тут же сползли за подоконник.

– Мы вас слышим! – крикнули они хором.

Девочки остановились и рассмеялись. Маргарет Торренс тут же старательно задвигала челюстью, чтобы показать, что у нее во рту жвачка и что не в жвачке дело. Бэзил тут же все понял.

– Откуда следуете? – строго спросил он.

– От Имогены!

Они ходили за сигаретами в дом миссис Биссел. Их предположительно легкомысленное настроение заинтересовало и взволновало ребят, и они продолжили беседу. Конни Дэйвис была девушкой Рипли во время последнего семестра в танцевальной школе; Маргарет Торренс играла определенную роль в недавнем прошлом Бэзила; Имогена Биссел только что вернулась после года, проведенного в Европе. За последний месяц ни Бэзил, ни Рипли вообще не вспоминали о девочках; это новое явление заставило центр вселенной внезапно переместиться из их секретной комнаты к стоявшим на улице особам.

– Поднимайтесь к нам! – позвали они.

– Лучше вы спускайтесь! И приходите на двор Уортонов!

– Хорошо!

Едва не забыв спрятать «Скандальную хронику» и ящик с гримом, мальчишки поспешили на улицу, оседлали велосипеды и поехали.

Собственные дети Уортонов выросли уже давно, но двор их дома по-прежнему оставался тем судьбой назначенным местом, где днем собираются дети. Этот двор обладал множеством достоинств. Он был просторным, не огороженным с обеих сторон, туда можно было въехать прямо с улицы на роликах или на велосипеде. Там были старые качели-весы, воздушные качели, пара летающих колец. Но местом встреч этот двор стал задолго до того, как все это там появилось, ведь для детей это место обладало притягательной силой, которая заставляет их вечно толпиться на неудобных ступеньках какого-нибудь крыльца и бегать с друзьями в скромный, принадлежащий непонятно кому уголок, собирающий всех окрестных ребят. Двор Уортонов уже давно являлся таким вот притягательным местом; дни напролет там стояла глубокая тень, все время что-то цвело, окрестные собаки были дружелюбными, в траве, то тут, то там, зияли куски вытоптанной бесчисленными колесами и ногами земли. В паре сотен футов оттуда в жалкой нищете под обрывом жили «маки» – прозвище досталось им по наследству, ведь в основном это были скандинавы; когда все остальные развлечения приедались, достаточно было нескольких криков, чтобы банда «маков» принялась карабкаться на холм, и можно было встретить их лицом к лицу и принять бой, если позволяло численное превосходство, или разбежаться по своим уютным домам, если дело грозило обернуться не столь удачно.

Было пять вечера, и на дворе в этот приятный и романтический час перед ужином собралась небольшая толпа ребят – лучше этого часа, пожалуй, лишь промежуток летних сумерек, наступающий вслед за ним. Бэзил и Рипли рассеянно объехали на велосипедах вокруг двора, периодически скрываясь под деревьями, останавливаясь то тут, то там, чтобы хлопнуть кого-нибудь по плечу. Они прикрывали глаза от блеска заходящего солнца, которое, как и сама юность, светит слишком ярко, чтобы на него можно было смотреть прямо, и требует, чтобы его свет приглушался, пока оно не погаснет совсем.

Бэзил подъехал к Имогене Биссел и от нечего делать продемонстрировал, как он умеет кататься на одном колесе. Видимо, его лицо в тот момент чем-то ее привлекло, потому что она посмотрела на него – посмотрела на него понастоящему – и медленно улыбнулась. Через несколько лет ей суждено было стать красавицей и королевой множества балов. Но в то время большие карие глаза, крупный, красивой формы рот и румянец на худощавых скулах делали ее похожей на эльфа, что раздражало тех, кто любит, чтобы дети выглядели самым обычным образом. На миг Бэзилу приоткрылось будущее, и он внезапно поддался чарам ее жизненной силы. Впервые в жизни он почувствовал девушку как нечто цельное, прямо противоположное себе, созданное для того, чтобы его дополнять, и почувствовал приятный озноб от смеси радости и боли. Это было абсолютно ясное переживание, и он воспринял его совершенно сознательно. Летний вечер внезапно растворился в ней одной: теплый воздух, тенистые живые изгороди, усыпанные цветами холмы, оранжевый солнечный свет, смех и голоса, доносившееся из дома через дорогу бренчание на фортепьяно, – все это вдруг словно утратило свой аромат, передав его лицу сидевшей Имогены, посмотревшей на Бэзила с улыбкой.

На мгновение Бэзил почувствовал, что переживание было для него чересчур сильным. Он постарался о нем забыть, потому что был не способен его воспринять, не осмыслив его сначала наедине с самим собой. Он принялся быстро наворачивать круги на велосипеде; проехал рядом с Имогеной, даже не взглянув на нее. Когда через некоторое время Бэзил вернулся назад и спросил, может ли он проводить ее сегодня домой, тот момент – если она вообще его почувствовала – был ею уже забыт, и она очень сильно удивилась. Они пошли по улице, и Бэзил повел свой велосипед рядом.

– Выйдешь сегодня вечером гулять? – волнуясь, спросил он. – На дворе Уортонов, наверное, будет много народу.

– Я спрошу у мамы.

– Я позвоню тебе по телефону! Если ты не пойдешь, я тоже не пойду!

– Почему? – Она опять ему улыбнулась, вселяя в него надежду.

– Потому что не хочу.

– Но почему ты не хочешь?

– Послушай, – быстро сказал он, – кто из ребят нравится тебе больше, чем я?

– Никто. Больше всех мне нравишься ты… и еще Хьюберт Блэр.

Бэзил не почувствовал никакой ревности, услышав рядом со своим именем еще одно. С Хьюбертом Блэром ничего нельзя было поделать – к нему можно было лишь отнестись философски, как и делали все ребята, занимаясь критическим разбором девичьих сердец.

– А мне больше всех нравишься ты! – отчаянно признался он.

Масса пестревшего розовыми облаками неба над головой теперь не казалась непреодолимой. Он стремительно погружался в океан невыразимого очарования, а внутри него вздымались теплые волны, которые он устремлял потоками – вместе со всей своей жизнью – к этой девушке.

Они подошли к воротам ее дома.

– Зайдешь в гости, Бэзил?

– Нет. – Он понял, что совершил ошибку, но сказанного не воротишь. Нечто неосязаемое только что от него ускользнуло. Но он все же не спешил уходить. – Хочешь, я подарю тебе кольцо своей школы?

– Да, если ты так хочешь…

– Я принесу его вечером. – И его голос слегка дрогнул, когда он добавил: – Но только в обмен!

– На что?

– Так, пустяки…

– Что? – Ее румянец усилился; она поняла.

– Ты знаешь. Будешь меняться?

Имогена смущенно огляделась вокруг. В медово-сладкой тишине, сгустившейся у крыльца, Бэзил затаил дыхание.

– Это просто неслыханно… – прошептала она. – Но, может быть… До вечера!

Настало лучшее время дня, и Бэзил был ужасно счастлив. Лето он с матерью и сестрой проведет на озерах, а осенью его отправят в школу-пансион. Затем он поступит в Йель, станет выдающимся спортсменом – если, конечно, эти две мечты расположить хронологически друг за другом, ведь сейчас они сосуществовали независимо, бок о бок, – а уже после этого пора будет становиться благородным грабителем. Все шло отлично. В его голове носилось столько заманчивых идей, что ему иногда с трудом удавалось уснуть.