Кыш, пернатые! - Александр Гриневский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да пошёл ты! Двигай отсюда. Не звали.
А он уже усесться успел, чуть в стороне и ниже.
– Давай, я сказал!
– Как скажешь. – Подниматься начал, медленно, словно ноги в коленях не гнутся, – так собака, которую турнули, все равно надеется: вдруг хозяин передумает, позовёт. Подниматься-то поднимается, а сам на банку с пивом, что в пожухлой траве возле моих ног валяется, глазом косит – я-то вижу.
Он вроде уже и встал… но тут как-то нехорошо мне сделалось: чего я на него взъелся?
– Садись уж, – говорю. – Ладно…
Но вот уж хрен! Банку ты полную не получишь.
– На! – Протянул недопитую, которую в руке держал. Нечего на целую зариться.
Взял. Руки грязные, трясутся.
– Сколько лет-то тебе, отец?
– Да твой ровесник, поди…
Пьёт, захлёбывается, шея дряблая, в волосках седых, под кадыком ходуном ходит.
А ведь, похоже… и я мог бы так же… сложись жизнь по-другому.
Дунуло ветром, согнуло берёзы, рвёт кроны, сорвало ворон, заметались стаей, перепутались – мечутся, орут – с десяток вырезает на синем круги. Тревожно стало, а тут ещё электричка пронеслась, загудела, словно воздух, пространство её сдерживает, не даёт прорваться.
– Хочешь, как они?
– Чего?
– Как эти… – Голову вверх запрокинул, на ворон или на небо смотрит, и пена желтая, уже засыхающая, в уголках губ. Противно.
– Ты пей! Что за хрень городишь?
– Тяжко?
– А кому легко?
Чего прицепился? На хрен ты мне нужен? Дали выпить – пей и молчи в тряпочку.
Что же за день такой невезучий? С самого утра. Кофе хотел. Насыпал в чашечку, потянулся за чайником, задел ложечку, опрокинул. Кофе – на пол, чашечка – об пол, ручка – в сторону. Любимая чашечка была, вкусная!.. И телефон сразу – радостно так, задорно. Смолк. А на экране сообщение – отменился выезд. Остался сегодня без заработка. И чёрт бы с ним, не впервой отменяют. Но ведь уже настроился… А чем тогда заняться? День пустой.
Тут и жена встала. У неё выходной, значит целый день дома. И началось: это подай, то принеси, пол подмети, пыль протри, ей уже тяжело всё самой делать, она не только за домом следит, но ещё и работает, а помощи никакой, окна вот с зимы не мыты… – и поехало без конца и без края.
Разругались, естественно.
Да пошло всё! – думаю. Пойду-ка за пивом схожу, посижу спокойно в одиночестве, на поезда посмотрю.
Вышел из подъезда, решил на машину глянуть. Подхожу – твою же мать! Переднее правое – спущено. На ободе кормилица стоит.
Тут я и понял – не мой день. Ладно, думаю. Пиво, поезда – и в койку, под одеяло. Заспать. Пропустить, не высовываться. С колесом завтра буду разбираться. Не надо сегодня ничего делать.
Пришёл к железке, на насыпь сел. Глотнул пива, смотрю на поезда. Я люблю на них смотреть. Куда-то едут… Узкие, длинные. А тут этот… Нет, точно не мой день.
Этот сидит, наблюдает, как я закуриваю.
– На, – говорю, и сигарету из пачки сам выковырял.
– Спасибо, не курю. И тебе не советую.
Вот же праведник нашелся.
– Хотя, – продолжает, – бросить всё равно когда-то придётся.
Философ, блин! Всё когда-то бросить придётся. Тоже мне, открыл Америку.
Электричка вдали нарисовалась. Затрубила. Светло-серая. Эта – из Мытищ, без остановок шпарит. Смотрю, как надвигается.
Вдруг говорит:
– А хотел бы поездом стать?
Я сначала не понял, подумал, что ослышался. Электричка мимо неслась. Грохотала по рельсам.
– Что, – переспрашиваю, – сказал?
– В поезд хочешь превратиться?
Меня аж оторопь взяла:
– Чего?!
– Представь, – говорит, – по рельсам, никуда не сворачивая, всё определено, по расписанию, леса мелькают, поля, люди новые…
Смешно стало. Даже интересно. Вот чудик! Хотя… поживи его жизнью, побомжуй, ещё не так крыша поедет.
– Или в дерево? – продолжает. – Будешь стоять, ветвями качать, листвой шелестеть, птички там разные перепархивать будут. Не жизнь, а лафа! Никуда не спешить – стой себе и стой, наблюдай за миром.
И так он это говорит… Затягивает, как в омут, в эту ахинею словесную.
Подыграть захотелось. Один чёрт, посидеть в одиночестве не вышло. Посмотрим, что он дальше плести станет.
– А ты что? Можешь?
– Не то чтобы могу… но вот если постараться…
Уклончиво отвечает, куда-то поверх железки, на дома, на крыши, что вдалеке, за забором, в небо упираются, глядит.
Я решил с другого боку зайти.
– А что, – спрашиваю, – в любое можно превратиться? И в одушевлённое, и в неодушевлённое?
– А ты знаешь, что такое душа? Ты её видел?
Вздохнул. Руку в волосы запустил, башку чешет. И мне вдруг показалось, что ему скучно стало со мной разговаривать. Отстранился как-то…
Помолчали.
Я банку новую вскрыл, говорю:
– Подставляй свою, плесну чуток.
Засуетился сразу, протягивает.
– Не… – я решил не сдаваться. – В поезд, конечно, интересно… Да и в дерево тоже… Но уж если превращаться, то во что-то другое.
– Во что же?
– Ну, не знаю… В птицу, например. Всё-таки полёт, и всё такое… Вот как это – летать как птица?
– Что здесь непонятного? Всё просто.
– А чего же ты сам тогда по земле ходишь? Раз угла не имеешь, где приткнуться, летал бы…
– Мне не надо. Я не для этого приспособлен.
– Ха! А для чего?
– Я по другому делу.
В тупик разговор зашел. Да что с ним, синюшным, разговаривать. Домой пора. Подмерзать начал. А этому в сандалиях хоть бы хны. Бормочет что-то себе под нос – не разобрать.
– Ладно, – говорю, – бывай! Не болей и не кашляй.
Он словно не слышит. Глаза на меня поднял и опять свою пургу гонит, про поезд.
– Представь, – тихо говорит, еле разбираю, – что ты электровоз. Несёшься в ночи сквозь холод, сквозь темноту, и вот уже солнце встает, рассвет силу набирает, а ты сквозь туман утренний прёшь. Грудь – железная, мощная, давишь на воздух, на пространство, что впереди тебя, пихаешь, раздвигаешь, разбрасываешь по бокам. Не остановить. У тебя тормозной путь – ого-го какой. Не вставай на пути – сметёшь и не заметишь. Станции, полустанки мимо проносятся – сонные, утренние, солнцем освещенные. А ты дальше. Несёшься и несёшься вперёд… Хочешь?
Смотрит на меня снизу вверх, будто надо ему очень, чтобы я согласился.
Совсем шизанутый! А поначалу нормальным казался.
Решил не связываться – пускай себе бормочет. Повернулся
