Усадьба-призрак - Юрий Рябинин

Надя же все больше веселилась. После слов Фелиции Болеславовны о кухарке ее окончательно разобрало.

— А когда это мы держали кухарку, мама? — со смехом спросила она.

Ей будто бы доставляло удовольствие, шутя таким образом, конфузить Фелицию Болеславовну.

— Ну вот, вы видите, Александр Вонифатиевич… Видите… — И Фелиция Болеславовна, сама уже улыбнувшись, махнула рукой на дочку, как на безнадежную

проказницу.

После обеда Александр Вонифатиевич с Надей пошли-таки к заливу. Оказалось, что от дома залив не так уж и близко — версты полторы с лишком.

— Мама все пытается изображать из себя барыню, — сказала Надя, поумерив уже прежнюю свою веселость. — Не обращайте внимания.

Александр Вонифатиевич поспешил в ответ сделать какой-то банальный комплимент в адрес Фелиции Болеславовны.

От залива им навстречу шли двое молодых людей в не по-дачному комильфотных костюмах. Поравнявшись с Надей, они раскланялись с изящною сдержанностью.

— Ваши знакомые, Надежда Романовна? — спросил Александр Вонифатиевич, когда молодые люди удалились.

— Вчера на соседнюю дачу приехали, — ответила Надя. — К генералу Воротынцеву. Один из них — его племянник.

— К генералу…

Дачная жизнь казалась Александру Вонифатиевичу истинно райским наслаждением. Все тут было ему по душе. Он гулял и не мог налюбоваться, не мог нарадоваться на природу, на других таких же дачников. Они все ему казались милейшими, любезнейшими людьми. После завтрака он уходил изучать окрестности, будто это составляло его непременные обязанности. В первые же дни он изучил здесь все маршруты так, что ему впору было бы стать проводником для новичков. Но он все равно каждое утро, как на службу, Щел рассматривать замшелые валуны, принесенные сюда, как все на дачах то и дело повторяли, каким-то великим движением вод. Иногда он прогуливался и к заливу. Но туда он шел с меньшей охотой. Там обычно гуляли те, кто мог позволить себе за отдельную плату приобрести всякие удовольствия сверх необходимого.

Буфет, например, или катание на лодках. Для Александра же Вонифатиевича никакие больше расходы, кроме того, что он издержал на свой отдых, не предусматривались. А лодочных прогулок он вообще боялся. После рассказа Нади о том, как здесь, возле этого самого берега, утонул ее отец и что вообще здесь часто переворачиваются лодки от неожиданной волны, он не отважился бы на это во всяком случае, хотя бы ему предложили прокатиться на лодке и даром. И уж тем более он не мог позволить себе, опять же по крайней скудости своих средств, посещать буфет при лодочной станции, как это делали многие дачники. Вот почему он не особенно любил бывать у залива. Но зато скоро у Александра Вонифатиевича появилось новое занятное времяпрепровождение — вечерами он стал с удовольствием беседовать с Фелицией Болеславовной.

Они садились обычно где-нибудь в сторонке возле дачи, и Фелиция Болеславовна длинно рассказывала ему о себе, о родителях своих, о покойном муже, о сыне — морском офицере, о Наденьке. Отец Фелиции Болеславовны был польским дворянином, «бедным, но истинно благородным».

— Он, хотя и не всегда имел сытного обеда, не расставался с дорогою семейною реликвией — саблей, которую его деду, моему прадеду, подарил сам Косцюшко, — рассказывала Фелиция Болеславовна, причем выговаривала «ц» в этой трудной для русского произношения фамилии отчетливо по-польски.

И, конечно, отцу нечего было оставить детям в наследство, кроме «сабли и благородных чувств».

— Сабля, естественно, досталась моему брату Ну, а благородные чувства, — смеялась Фелиция Болеславовна, намекая, что они-то унаследованы не одним только братом, — увы, в наше время не способны доставлять насущного хлеба.

Муж ее был скромный служащий морского коммерческого товарищества, никогда не покидавший берега и всю жизнь очень тяготившийся этим своим бездоблестным конторским занятием, почему и решивший хотя бы сына определить в настоящую морскую службу. Прожив жизнь незаметную и бесцветную, смерть он нашел не на суше, а именно в море. В первый же год, когда он приобрел эту дешевенькую дачку, он утонул в заливе, решившись однажды с соседом по даче — женским доктором — покататься на лодке. Доктор-то счастливо выплыл, а Наденькин горемычный отец не сумел.

Сын Фелиции Болеславовны, Сергей Романович, закончил в свое время Морское училище, как того желал его отец, имел уже чин капитан-лейтенанта и служил теперь в Ревеле. Каждое лето он приезжал нена долго на дачу погостить у матушки с сестрицей. Ждали его скоро и в этот раз.

Ну, а Фелиция Болеславовна с Надей ничем, в сущности, не занимались. Лето они проводили на даче, а на зиму нанимали квартирку на Васильевском острове От товарищества, в котором служил муж, Фелиция Болеславовна получала небольшую пенсию. И, кроме того, Сергей Романович ежемесячно высылал им еще из жалования своего. Несколько лет назад Надя — а она закончила полную гимназию — пошла учительствовать в один купеческий дом. И хотя платили там очень даже щедро, ей скоро пришлось отказаться от уроков. Потому что глава этой семьи, немолодой уже торговец мануфактурными товарами, невзирая на свою безропотную жену и даже прямо у нее на глазах, стал настойчиво домогаться от Нади известных бесстыдных отношений с ней. Когда же Надя рассказала об этом Фелиции Болеславовне, та велела ей немедленно оставить место и вообще не искать нигде больше уроков. Потому что Наденькины доходы все равно не могли существенно переменить их благосостояние. А на относительно приличную жизнь им и так хватало.

Александра Вонифатиевича этот рассказ по-настоящему взволновал. Это было видно по нему.

— Да разве это можно — такой девушке… с такою нежною душой, служить у лавочников!

— И не говорите, Александр Вонифатиевич. А вы заметили, что Наденька душевная девушка? Так?

— У нее просто ангельская душа. А как она вас любит! Я давеча сказал ей об вас что-то приятное, так Надежда Романовна вся покраснела от удовольствия.

И пока Александр Вонифатиевич рассыпался в любезностях, Фелиция Болеславовна долго и пристально смотрела на него поверх очков, будто вдруг что-то такое поняв или о чем-то догадавшись.

Тем же вечером Фелиция Болеславовна поднялась к дочери в мезонин и поплотнее прикрыла за собою дверь.

— Надя, детка, мне нужно с тобою поговорить, — начала она.

Это необыкновенное и даже несколько театральное вступление — «мне нужно с тобою поговорить» — и вся эта слишком явная конфиденциальность, с которой Фелиция Болеславовна начинала разговор, выдавали серьезность намерений, приведших ее в поздний час к дочери.

Надя вначале было даже смутилась. Но тотчас ей стало понятно, с какими такими идеями на ночь глядя к ней пришла матушка. И она в обычной своей манере перевела разговор в шутку.

— Мы получили наследство в австрийской Польше? Да?

Фелиция Болеславовна тоже поняла, что дочка догадывается, с чем она к ней явилась. Потому что забота эта в последние год-два была для Фелиции Болеславовны, пожалуй, важнейшею. Она вновь загорелась ее устраивать. И для Нади совершенно очевидна была роль их жильца в этом новом матушкином предприятии.

— Я вижу, ты понимаешь, о чем я хочу поговорить с тобою, — сказала Фелиция Болеславовна. — Значит, давай без предисловий, сразу о главном. Сегодня мы разговаривали с Александром Вонифатиевичем. И, между прочим, мы говорили о тебе. И он сказал, что ты понравилась ему очень. Ты понимаешь?

— И что же?

— А то, что тебе следует задуматься об этом хорошенько.

— Что значит — задуматься? Ну, вот и задумалась. И что дальше?

— Надежда Романовна, прекратите! Я с вами не шучу шутки! Александр Вонифатиевич человек во всех отношениях положительный. Да, он небогат. А скорее даже наоборот. Но он служит. Он без дурных привычек. Аты помнишь, что он спросил прежде всего, когда при ехал?

— Напомни, пожалуйста.

— Ну как же! Он спросил, где тут церковь есть поблизости. Ты можешь себе вообразить, чтобы этот повеса Воротынцев интересовался церковью когда-нибудь?

Надя ничего не ответила. Но было видно, что ее задело это напоминание о Воротынцеве, их соседе по даче, молодом человеке тех же приблизительно лет, что и она, с которым у нее в прошлом году вышел роман не роман, в общем, интрижка, безобидная в сущности, но, как обычно, ставшая всем известной. На дачах ее тогда с удовольствием обсуждали.

— Так какого же ты мнения? — продолжала Фелиция Болеславовна.

— Мама, я уже говорила тебе: поступай как знаешь.

Я подчинюсь любому твоему приговору.

— Приговору! Конечно! — не выдержала Фелиция Болеславовна и перешла на повышенный тон. — Я же деспотичная мать. Я неволю единственную дочку. Со свету ее сживаю. Мы все — я, Сергей — берем тяжкое на душу. Одна она не желает ни за что принимать ответа.