Три четверти - Анна Красильщик

— Как ты училась в старой школе?

— Нормально.

— Скучаешь по друзьям?

— Не очень-то.

— А какой у тебя любимый урок?

Пока я мычала что-то нечленораздельное — вообще-то у меня нет любимого урока, — мы пришли на четвертый этаж. Я села на подоконник с независимым видом и стала разглядывать детей, которые с воплями носились по коридору.

Потом учительница показала наш будущий класс, в нем были белые стены и коричневая доска, мел на такой обычно плохо пишет или не пишет совсем. Она сказала, что в классе будет примерно десять человек и несколько из них новенькие. Тоже мне класс.

— Попрощайся вежливо, — дернула меня мама. Я криво улыбнулась, и мы ушли. По дороге домой мама рассуждала, как будет устроен следующий год. Поэтому я даже не пыталась считать шаги, а разглядывала витрины ларьков на улице. Там продавали жвачку «Малабар» — в Старой школе один вкладыш ценился как десять «Дональдов». Интересно, играют ли в Новой школе во вкладыши.

У метро мы зашли в телефонную будку. Мама долго рылась в карманах, наконец нашла две копейки и позвонила папе:

— Нас приняли. Можешь поставить греть суп?

Я придумала: раз шаги считать не выходит, буду повторять про себя алфавит — от остановки, на которой мне выходить, до дверей школы. С буквы, на которой все прервется, будет начинаться имя мальчика, с которым я загуляю, или хотя бы девочки, с которой подружусь. Но когда мы поехали в школу первый раз, ничего не получилось. Мама постоянно пыталась меня отвлечь, как будто бы я волнуюсь и нервничаю — на самом деле она нервничала куда больше, чем я, — а Малютка без остановки задавала дурацкие вопросы.

Когда мы подошли к дверям, мама обняла меня и поцеловала, а Малютка противно обслюнявила щеку. Поднимаясь на четвертый этаж, я наконец посчитала ступеньки: их было девяносто четыре.

Я села за вторую парту у окна. Впереди на бледной шее торчала бритая голова с большими ушами. Не поймешь, девочка или мальчик. Голова повернулась к окну. Я увидела огромный нос и маленькие глаза с короткими ресницами. На серой пушистой кофте из ангоры хлопья перхоти. Хорошенькое соседство, ничего не скажешь.

В соседнем ряду на первой парте крошечная девочка, похожая на лилипута, выкладывала из ранца еду. Не на саму парту, конечно, а на полку внизу. Мамочки, тут целый холодильник: стеклянная банка с какой-то желтоватой жижей, булка и кусок колбасы. Девочка впилась зубами в колбасу и с невозмутимым видом посмотрела по сторонам.

За ней очень красивый мальчик с длинными волосами. Рядом с ним — кудрявый с лицом овцы. Подальше — тощий тихоня, видно, тоже новенький, а рядом с ним усатый с голубыми глазами. Я не успела рассмотреть остальных, потому что начался урок.

— Здравствуйте, дети, — В класс вошел бородатый человек с зеленоватым лицом и большими руками. — Можно не вставать. Меня зовут Иван Алексеевич Плотва, я директор школы. С кем-то мы уже знакомы, а с кем-то пока нет. Я буду вести музыку. — Он сел на стул, достал из чехла гитару и красиво провел по струнам.

— Кто знает песню «Как ныне сбирается вещий Олег»? Все промолчали.

— А стихи?

Я, тихоня и «овца» подняли руки, но как-то не слишком уверенно.

— Прекрасно, тогда начнем.

Директор накрыл гигантской рукой гриф и ужасно громко запел про бегущего врага, хазаров, веру, родину и царя.

На перемене красивый мальчик собрал всех в классе, и сразу стало понятно, что самый главный тут он. Он был чем-то похож на Джона Коннора — и не только прической, но и характером. Действительно крутой и какой-то бесстрашный.

— Привет, новенькие. Короче, у нас тут никаких имен и фамилий — только кликухи. Я Кит. Ты кто? — спросил он Хлопья Перхоти.

— Воробьева Таня.

— Это ты дома Воробьева Таня, а в школе… — Кит внимательно оглядел лысую. — А в школе будешь Воробей.

Это Сыроежка, — он ткнул пальцем на доедающую колбасу лилипутку. — Овца, — насчет соседа я правильно угадала. — Фигура, — усатый. — Головастик, — худой малявка, которого я даже не заметила. — Ты будешь Клерасил, — почему-то велел он тощему, — а ты…

Все посмотрели на меня. Я вспомнила, что вчера на ужин мама приготовила гречку, а к ней открыли банку кильки в томате.

— Я Килька.

Тут начался второй урок, история. Ее вел папа Кита — Андрей Федорович Мачикин. Кит сказал, чтоб мы называли его Мочой, и я почему-то представила себе толстого лысого урода, но в класс вошел худой высокий человек с кудрявыми волосами и темно-карими глазами. Одет он был как мой папа: вельветовые штаны и свитер с заплатками на локтях. Не из-за дырок, а потому что так модно. Этим он мне скорее понравился.

— Пойдемте-ка в парк гулять. Погода хорошая, нечего в классе сидеть, — сказал Моча. И мы пошли к тусовке памятников. Головастик залез прямо на колени к тому, который в очках и с бородкой. Моча рассказывал о хитром римском императоре Сулле и юноше по имени Гай Марий, которого тот убил. В Новой школе можно было записывать не в тетрадку, а в блокнот. У меня был красивый, в коричневой кожаной обложке. Но в тот день я не записывала. Просто слушала, что рассказывал Моча, и заодно смотрела на Кита. Он не просто красивый, а очень красивый — в кожаной куртке, джинсах, со светлыми волосами до плеч.

— Чего зыришь?

Я отвернулась и сделала вид, что смотрю совсем не на него, а на Сыроежку, пожирающую булку.

После урока мы вернулись в школу — на молебен. Священник в золотом блестящем платье махал какой-то штукой на цепочке, а все нагибались в разные стороны и часто крестились. Я решила посчитать, сколько раз священник скажет «Господи помилуй», но почти сразу сбилась. Все вдруг брякнулись на колени, пытаясь дотянуться лбом до пола, и еще минуту лежали неподвижно. После молебна уроки закончились. Аллилуйя.

— Ну рассказывай. Как прошел день? — Мама налила мне тарелку бульона с клецками.

— Ничего интересного.

— Совсем?

— Ну… был молебен.

— То есть?

— Пришел священник и махал штукой с дымом, а все крестились и падали.

— А ты?

— Я нет.

Мама хмыкнула, и было видно, что она не очень довольна. Почему — непонятно.

В церковь мы не ходили, хотя однажды зашли в одну — очень красивую, рядом с новым домом. Мама предложила поставить свечку бабушке. В церкви было темно, хотя горело много свечей. На стене висела жуткая картина с Иисусом Христом посередине, которому в руки и ноги, как обычно на таких картинах, забили гвозди.

Когда мы вышли наружу, я спросила маму:

— Ты веришь в Бога?

— Не знаю. Наверное, скорее да, чем нет.

— А папа?

— Папа атеист.

— Что такое атеист?

— Это когда человек не верит в Бога.

— Если ты веришь, почему ты не ходишь в церковь?

— У нас в семье так не принято.

— А свечку мы почему поставили?

— Это хорошая традиция.

Первый дедушка иногда ходил в синагогу — еврейскую церковь — и приносил оттуда еврейский хлеб — мацу. Из нее мама делала оладушки и запеканку, но еще вкуснее было намазывать сверху масло и посыпать солью. Однажды за мацой пошел папа и взял меня с собой. В синагоге было тоже темно и немного холодно.

Мне нравилось, что мы евреи. У Майн Рида написано, что чем больше кровей смешивается в человеке, тем он красивее.

— А французской крови у меня нет? — уточнила я у папы.

— Вряд ли.

— А английской?

— Маловероятно.

— А испанской?

— Испанской нет, но наши далекие предки долго жили в Испании, пока их оттуда не выгнали в Восточную Европу.

Все-таки можно считать, что и во мне есть немного испанской крови. Хотя бы капля. И я почти как прекрасная креолка.

Через месяц я решила записать все странности Новой школы — чтобы запомнить все как следует.

В нашем классе десять человек, и двое из них — дети учителей. Это странно, иногда кажется, что ты у кого-то в гостях, а не в школе.

Если в Старой школе были одни учительницы, то тут есть учителя, и Директор — мужчина.

В Новой школе не носят форму. В Старой школе девочки каждый день ходили в коричневых жарких платьях и черных фартуках (по праздникам — в белых).

А мальчики — в синих пиджаках и штанах. Потом всех приняли в пионеры, и тогда девочки стали ходить в серых юбках, белых рубашках и красных шелковых платках на шее. Мама меня уговорила в пионеры не вступать, и это было обидно: мне тоже хотелось платок.

— Хочешь, я дам тебе свой красивый платочек в огурцах? — предложила мама, и вопрос был решен.

Кроме меня в пионеры не вступали Алеша Тананыкин (потому что влюбился в меня) и Ванька Кемшул (потому что был двоечник). Поэтому мне было не так уж и грустно, а, скорее, даже приятно: после того как все вступили в пионеры, я ходила в школу в джинсовой юбке, белой рубашке и платке в огурцах. Но здесь все по-другому, тут дети ходят в любой одежде. Девочки — в джинсах, мальчики — в жилетках и клетчатых рубашках.