Чтение Священного Писания. Уроки святых, подвижников, духовных учителей Русской Церкви - Илья Басин

Святой Иларион в своем пасхальном «Слове о законе и благодати» в торжественном, приподнятом тоне говорит о единстве и различии Ветхого и Нового Завета. Иларион читает Ветхий Завет через Новый. Этот дидактический прием неслучаен: «Слово о законе и благодати» является памятником острой полемики между христианами и иудеями в древнем Киеве. Но даже противопоставленные, Закон и Благодать не разлучены, но соотнесены, и для святителя важно их принципиальное единство в истории спасения. Этот первый урок библейского богословия, преподанный древним русичам, оказал большое влияние на дальнейшее развитие церковной мысли в Киевской Руси. Проповеди святителя Кирилла Туровского, жившего столетие спустя после Илариона, прекрасный тому пример.

Евангелие для святого Кирилла — это пища души. Чтение Священного Писания возводит сердце к добру, смиряет ум, учит целомудрию, пробуждает благодарение, все человеческое существо устремляет на Небеса. «Потому и прошу вас, постарайтесь прилежно читать святые книги, чтобы, Божьим насытясь Словом, вечной жизни несказанного блаженства достичь...»[3]. Сам по себе этот призыв уже говорит о том, что люди, к которым обращался епископ, не были лишены возможности читать Писание.

Святитель Кирилл хочет, чтобы знание Слова не оставалось уделом немногих. Христианин — это «нашедший сокровище священных книг, а также пророческих, и псаломских, и апостольских, и Самого Спасителя Христа сохраненных речей, ум истинный, размышляющий, — уже не себе одному на спасение, но и многим другим, внимающим ему»[4].

Как занимали проблемы библейской экзегезы христиан Киевской Руси, видим из послания старшего современника Кирилла Туровского, Киевского митрополита Климента Смолятича (XII век), к некоему священнику Фоме, обвинившему владыку в излишне «философическом» толковании Писания и в тщеславии. Климент отстаивает аллегорический метод толкования Библии: «Христос сказал святым ученикам и апостолам: «Лишь вам дано знать тайны Царства Небесного, прочим же — в притчах», — это ли, милый, философия, которою и ищу я славы у людей? Как описали евангелисты чудеса Христовы, хочу я понять правильно и сердцем»[5]. Символы, которые Климент находит в притчах Господа, он смело прилагает к современным ему событиям, но прежде всего хочет найти в них указание пути спасения.

Пожары и разорения времен монгольского нашествия не истребили ни библейских книг, ни интереса к ним. Напротив, в XIV веке в Русской Церкви появляются принципиально новые редакции славянского перевода Евангелия и Апостола. Но читателей Писания в XIV — начале XV века мы находим преимущественно в Северо-Восточной Руси, менее пострадавшей от завоевателей. Один из отцов нашей Северной Фиваиды, преподобный Кирилл Белозерский (ок. 1337 — 1427), воспитанник аскетической школы преподобного Сергия Радонежского, оставил несколько небольших ритмизованных медитаций над словами Священного Писания[6]. Эти цельные стихотворения в прозе, посвященные спасению души, свидетельствуют о существовании в те времена практики чтения Писания, соединенного с созерцательной молитвой. В безмолвии Слово Божие рождало в сердце аскета слово человеческое...

Вряд ли это продолжение традиций раннего киевского монашества, не пережившего разгрома Юго-Западной Руси. Перед нами плоды исихазма, интенсивное влияние которого в Русской Церкви особенно ощутимо как раз в конце XIV — XV веках. К сожалению, нам очень мало известно о практике молитвочтения Писания в России, но есть основания предполагать, что оно еще долго существовало в среде иноков созерцательного склада.

О плодах такого углубления ума в Слово Божие свидетельствует воспитанник Кирилло-Белозерского монастыря преподобный Нил Сорский (ок. 1433 — 1508). Уже будучи известным старцем, Нил рассказывает в письме ученику, как ищет он в Слове Божием совета для каждого дела и каждого шага в своей жизни. «Егда бо сътворити ми что, попытую прежде Божественнаа Писаниа. И аще не обрящу съгласующа моему разуму в начинаниа дела, отлагаю то, донеже обрящу. Егда же обрящу благодатию Божиею, творю благодерзностно, яко известно»[7].

Даже если Нил и имеет в виду под Божественными Писаниями кроме Слова Божия еще и творения учителей Церкви, он выходит далеко за рамки средневекового благочестия. Святой Нил первым в Русской Церкви начал говорить о том, что Священное Писание не только определяет общие принципы христианской жизни, не только указывает путь спасения, но может руководить человеком и во всех частных, повседневных обстоятельствах как Сила и Премудрость. Разумеется, для этого христианин должен заранее и прочитать Писание, и хорошо его изучить. Характерно, что Нил Сорский, видя оскудение исихастской монашеской традиции, готов был и руководство современными ему монахами доверить книгам, которые аскеты должны были читать в братском общении (хотя идеалом по-прежнему оставалось равновесие между книжным поучением и послушанием старцу).

Особое внимание к книге побудило святого Нила составить для своего ученика классификацию бытующих в Церкви текстов, чтобы тот мог разобраться в многочисленных «писаниях», из которых далеко не все «божественна суть». На первое место преподобный ставит «заповеди Господня и толкованиа их». Далее идут «апостольская преданиа», следом — «житиа и учение святых отець»[8]. Эта градация книг указывает путь полного церковного общения: в центре — Христос Спаситель, Слово Отца, Его окружают апостолы, за ними те, кто избран для особого служения Богу и людям, друзья Жениха...

Нет сомнений в том, что сам монашеский идеал преподобного Нила — евангельская нищета — является плодом его постоянного стремления в согласии с отцами Церкви возвести свою жизнь к урокам Нагорной проповеди. «Всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне...» (Мф 7).

При жизни преподобного Нила, в конце XV века, под руководством святителя Геннадия Новгородского впервые в России был составлен полный кодекс всех библейских книг, так называемая «Геннадиевская Библия». Это крупное событие в истории Русской Церкви совпало с появлением в Новгороде кружка вольнодумцев, быстро распространившего свое влияние на Москву. Обычно явление это называют «ересью жидовствующих», поскольку представители его сделали «открытие» — пророчества Ветхого Завета не сбылись в жизни Иисуса из Назарета, следовательно, Он не был Мессией, и надо ждать Мессию настоящего... Кроме того, еретики не находили в Ветхом Завете откровения о Троице. Такие «экзегетические» основания ереси говорят и о повышенном интересе к Священному Писанию, и об отсутствии в это время на Руси православной школы толкования Слова Божия.

Неслучайно экзегеза занимает едва ли не главное место в трудах преподобного Максима Грека (ок. 1470 — 1555). Ученый монах, аскет-энциклопедист, вызванный с Афона для помощи в переводе книг, Максим всеми силами стремился привить русскому читателю богословские и общекультурные знания. Заново переводя Псалтирь, святой Максим обращается к греческим рукописям, отказавшись от практики сличения одних только славянских списков. Он не боится и филологической критики текста. Максим стремился также переводить комментарии к Священному Писанию, которые еще не были известны в России. При этом святой специально разъяснял своим современникам принципы святоотеческой экзегезы и методы ее применения. С деятельности преподобного Максима начался новый этап знакомства Русской Церкви со Словом Божиим, но самому просветителю был уготован неправый суд и многолетнее заключение в монастырской темнице...

Судьба Максима Грека была далеко не в последнюю очередь связана с его библейскими трудами. Настороженное отношение к чтению Священного Писания существовало на Руси, вероятно, и ранее XVI века, но именно от времен Ивана Грозного дошли до нас горькие упреки старца Артемия, бывшего игумена Троице-Сергиева монастыря. Адресованы они духовным лицам, говорившим, что грех простым читать Апостол и Евангелие. Артемий уверен в обратном, поскольку исполнение заповедей Господа открывает людям врата спасения. Артемий настаивает на том, что для понимания Писания необходимо предварительно пройти школу, которая должна заключаться не в одном только обучении читать и писать.

Мечтам старца Артемия не суждено было сбыться в его эпоху. Но в 1580 году в городе Остроге на Юго-Западе Руси, вне пределов Московского царства, впервые печатается полная славянская Библия. Вскоре печатный двор появляется и в Москве, где быстро наладили частое переиздание Евангелия, Апостола и Псалтири, а в 1663 году, следуя Острожскому изданию, напечатали и всю Библию.