Ускоряющийся - Михаил Рашевский

Ему стало так противно, что он отбросил одеяло и встал с кровати. В комнате было свежо, в открытое «на зимнюю щеколду» окно прокрадывался холод ещё не растаявших сугробов. Но Дима не замечал этого, а дрожь тела связывал с нервами. О да, его изрядно колотило. Такого с ним раньше не бывало ни разу! Такого сильного отторжения себя же. Да, ругал себя, жалел, даже ненавидел порой, но не так сильно! Презрение душило, ему мало было воздуха. Рванул ручку окна, открыл, впуская ночь в квартиру. Захотелось что было сил крикнуть, просто выорать всё то, что сгустилось в груди. Даже набрал побольше воздуха, но сдержался. Сжал что было сил кулаки, потряс ими и вдруг поймал себя на мысли, что хочет разбить эти кулаки о… себя же. Представил, как один он бьёт другого его же. По жирному телу, по двойному подбородку, по заплывшей роже. Так его! Так меня! Н-на! Н-на!

Вот они, вот, настигли-таки, вырвались. Слёзы обильно увлажнили щёки. Нахлынула такая слабость, что подкосились ноги. Только и успел, что закрыть окно, прошлёпать до кровати и рухнуть на матрас.

Завтра. Всё завтра. Завтра всё закончится. Так больше нельзя. Завтра я умру.

— Димочка, подъём, опоздаем! — громоподобный голос мамы и стук в дверь разорвали ту мерзкую красно-чёрную клоаку, в которую Дима провалился вчера ночью — и всю же ночь в ней тонул.

Дима натянул на голову одеяло, пробурчал что-то вроде «Нуёмаёсубботаже», но в следующую секунду глаза его широко раскрылись, а нытьё застряло в горле. Он вспомнил ночные метания и своё страшное решение. Сейчас как раз не оно пугало, а то, что от решения этого он не отказывался. Наоборот, с его осознанием стало легко. Неотвратимо.

Сегодня он умрёт. Наконец-то.

Только как это сделать так, чтобы не видели родные? Сегодня они всей семьёй должны были ехать за город, к старинному другу на дачу. День рождения у него. Камин в доме, мангал во дворе. Шашлыки, глинтвейн, снежки. Все дела. Там каждый год собиралось пять семей, пять лучших школьных ещё друзей. Некоторые уже с внуками.

Всякий раз с недавних пор после такой вот поездки отец бросал мрачные взгляды на сына-лоботряса, но, слава богу, не лез с нравоучительными и унылыми отповедями. Вообще, они давно потеряли контакт между собой. Отец был прорабом на стройке, у него было несколько бригад, и сыну он хотел привить всё то, что было в нём: умение управлять людьми, умение вычленять главное, умение разрулить критическую ситуацию. Но Димины стремления были совсем иного плана. Ему нравилось играть в компьютерные игры и читать фэнтези. Их миры не пересекались. Несколько раз отец брался за сына жёстко, но тот утекал из его рук, как жир. А потом отец смирился. Ну, не вышло с сыном. Видит бог, он пытался. Да и не отказывается от чада. Просто их миры слишком разные. Благо, не один ребёнок в семье. Катька, кстати, с рождения стала любимицей, и с возрастом в ней проявлялось как раз больше отцовских качеств. Немудрено, что «преемником» отец выбрал как раз её. Впрочем, сына он хоть научил не бояться инструментов и использовать их по назначению.

От мамы у Димы была тоже «умелка». Умение обращаться с иглой и напёрстком. Мама работала в маленькой швейной фирме, они делали эксклюзивные модельные одеяния. Или банальные фартуки. Когда что попрёт. Понятно, что и дома игла и нитка были на почётном месте. Дырки и прорехи в одежде не успевали появляться, все стены — увешаны вышитыми крестиком картинами, а семья щеголяет в эксклюзивных, сшитых дома одёжках. В общем, у Димы было +5 к ремонту одежды. Очень для мужчины важное качество, ничего не скажешь.

— Дима, ты встал? — это снова мама.

— Весь вставай! — это уже отец.

Хихиканье сестры и делано возмущённый окрик матери. За перегородкой в комнате сестры кто-то сладкоголосо поёт о любви.

Из-за дверей прокрался дразнящий запах яичницы с салом. Тут же заурчал живот. И Дима скинул с себя одеяло. Самоубийство — самоубийством, а кушать всё-таки хочется.

Потом были быстрый завтрак и внезапное заявление Димы, что он не сможет с ними поехать, ибо «в конторе Сергеич задумал делать очередную перестановку, и снова надо сетку менять», возмущение родителей, укоры, уговоры, угрозы… отстали.

Странно было смотреть на них и понимать, что видишь в последний раз. Почему-то совсем не подкатывал комок к горлу, а ведь должен же был! Казалось, они расстаются ненадолго, что приедут они вот завтра — и он откроет им дверь. Не верилось.

На пороге как-то уж очень долго обнимал маму, как-то уж очень странно смотрел в глаза отцу и почему-то очень грустно подмигнул сестрёнке. Мама что-то явно заподозрила, потрогала лоб Димы, спросила, мол, не заболел ли он, а то вот и вчера кашлял… Но ушли. Через несколько минут папакнул отцовский «Фольксваген» — и машина, скрипя цепями по осклизлым тающим льдинкам, выехала через арку со двора.

«Вот и всё. Вот и ладушки, — Дима улыбнулся своёму отражению в зеркале — и испугался этой улыбки. Это был взгляд сумасшедшего. Взгляд человека, который решил дойти до конца, зная, что это дорога в никуда. Впрочем, этот взгляд и раньше частенько мелькал в зеркале. Например, вчера, когда он говорил себе: «Лох ты, парень!». Ненависть вперемежку с презрением, но теперь туда примешалась какая-то обречённость и… успокоение. — Начнём, пожалуй? Что там делается обычно в таких случаях?»

Дима рассеянно бродил по квартире и с удивлением прислушивался к себе самому. Бесцельно брал в руки предметы, ставил их на место или переставлял. Пытался думать, но почему-то не думалось совершенно. Он хотел почувствовать то, что, по идее, должен чувствовать человек в такой ситуации: прощание с миром, тоску и так далее. Но… лишь апатия и леность.

«Обычно пишут прощальную записку», — вспомнил он.

Тщательно выбрал бумагу, ручку. Прислушался к себе вновь… Пустота.

С улицы доносятся голоса и раздражающие звуки, со всех сторон от соседей долетали обрывки песен и приглушённое гудение пылесосов.

Некоторое время водил бесцельно по бумаге ручкой, потом опомнился, чертыхнулся: предсмертная записка у него уже обзавелась стандартной шапкой заявления: «Всем. Карачарова Д.И. 22 года от роду проживающего по адресу Объяснение. Я, находясь в здравом уме и твёрдой памяти прошу никого не винить в собственном убийстве по причине…» Тут он совсем забуксовал. Перечитал. Бред какой-то. Скомкал. Новый лист. Уже без шапки. «В своей смерти посредством…»

И вот тут он задумался конкретно. А как, собственно, он это будет делать? Ну, самоубиваться — как?

Сначала он решил, что застрелится. Но травмат, зарегистрированный на батю, с ним же и уехал. Потом подумал, что броситься с высоты — самое лучшее решение. Но, с трудом поднявшись на самый верхний этаж по лестнице, залюбовался открывшимся вдруг видом — и незаметно от себя вернулся в квартиру. Новое решение — повеситься. Но ни верёвки, ни умения вязать узлы, да и крюка для готового решения не обнаружил. Наконец, вычитал в Интернете, что порезать вены в ванной — самое популярное решение.