Дом ужасов - Кирилл Андронкин

Своей улыбчивой фразой «Доброе утро, сэр», она буквально пригвоздила меня к месту, после чего спросила:

— Не могу ли я показать вам Калькутту?

Ее правильное английское произношение странным образом сочеталось с индийской национальной одеждой.

— Почему бы и нет? — с легкостью ответил я и тоже улыбнулся. Она понравилась мне сразу — на мою же беду.

Довольно быстро мы прошлись по всем пунктам программы осмотра городских достопримечательностей и, надо сказать, она просто мастерски обращала мое внимание на заслуживавшие особого внимания детали.

— Я тоже небогата, — проговорила она со смехом, который взорвался во мне фонтаном брызг шампанского, и именно в этот момент, да, в тот самый момент между нами возникло взаимопонимание, эмпатия, словно электрическая цепь замкнулась — назовите это как вам будет угодно. Это было нечто, возникавшее во все времена и у всех народов между мужчиной и женщиной, когда его или ее ключи точно подходят к замку партнера. Мне захотелось прикоснуться к ней.

Постепенно ее профессионализм, столь поразивший меня в начале нашей экскурсии, начал угасать — и именно тогда у меня появилось желание посетить храм Кали. Оглядываясь назад — а я помногу раз мысленно возвращался к тем дням, перебирая в мозгу каждую мельчайшую деталь нашей первой встречи и последовавших за этим перемен во мне, — я вспоминаю, что из всех туристских достопримечательностей, которые упоминала девушка, лишь одно название она повторяла по нескольку раз, явно уделяя ему не только больше внимания, чем всем остальным, но и выказывая гораздо большее почтение. Это был храм Кали. Нетрудно было догадаться, что в ее сердце он занимал самое почетное место. Да, теперь я понимаю, к сожалению, слишком поздно, что ей самой очень хотелось сходить туда вместе со мной.

И когда я согласился — отчасти чтобы доставить ей радость, а отчасти и потому, что я много читал об этом святилище, где в присутствии посетителей совершается процедура умерщвления жертвенного козла, — мне сразу же бросилось в глаза, как расцвело, оживилось ее и без того прекрасное лицо, с которого слетели последние остатки профессиональной сдержанности. Одним словом, весело болтая, мы отправились в храм Кали.

Если бы у меня тогда оставались хотя бы жалкие крупицы моей осторожности (а следует признать, что до встречи с Кали я всегда считал себя человеком, руководствующимся скорее рассудком, нежели зовом эмоций), то я бы уже тогда проявил определенные колебания, прежде чем отправился в подобное путешествие. Тому было несколько причин, хотя вполне достаточно и одной: приставание индийской женщины к незнакомому мужчине, да к тому же иностранцу, пусть даже по каким-то деловым вопросам, считалось в этой стране явно ненормальным и даже подозрительным. Я также практически оставил без внимания предостерегающий жест служащего туристского бюро, когда он, глядя на меня и Кали, медленно покачал головой — а ведь я заметил его движение, но попросту отмахнулся от него.

Сейчас я уже не помню названия улицы, на которой стоит этот храм, хотя месторасположение его никакого значения не имеет. Помню только то, что это было на некотором удалении от Дэлхаузи-сквер, являющейся своеобразным нервным центром Калькутты; кроме того в памяти остались несколько бесцельно бродивших по грязным, узким улицам священных коров, бесчисленные скрипучие повозки, белые чалмы на головах мужчин и одетые в сари женщины. Перед входом в храм расположилась целая толпы одетых в лохмотья, ободранных попрошаек, и я обратил внимание, сколь разителен был контраст между всей этой нищетой и стоявшим прямо по центру ее храмом — сияющим, украшенным резными орнаментами зданием, стены которого были украшены сверкающими кусочками позолоченного и посеребренного стекла. Когда все это отребье увидело выходящего из такси иностранца, то есть меня, они тут же бросились вперед и обступили меня со всех сторон. Однако, заметил Кали, тут же отпрянули назад, опустили глаза и, как мне показалось, даже испугались. Меня это поразило. Она ничего им не сделала, не сказала ни слова, не изменилось даже выражение ее лица. Похоже, нищих испугало само ее присутствие. Тогда это произвело на меня сильное впечатление, но позже уже сейчас — я проклинаю себя за то, что не распознал в ней носителя зла. Нищие распознали, но это было и естественно — они знали ее, а я не знал.

Снова и снова оглядываясь на минувшие события, я понимаю, что в те минуты даже почти ни о чем не думал, наблюдая повсюду, как собравшиеся внутри сверкающего храма верующие демонстрируют по отношению к этой молодой женщине благоговейное почтение, смешанное со страхом. Когда вся эта бедная публика расступалась перед ней, быстро отводя взгляды и образовывая живой коридор в толпе, я подумал, что причиной тому является весьма простое обстоятельство: экскурсовод привела в храм богатого иностранца. Молящиеся быстро клали перед статуей богини купленные тут же у входа в храм гирлянды цветов, и уходили, в результате чего довольно скоро мы остались почти в полном одиночестве. Именно тогда я впервые заметил выражение лица моей спутницы при виде божественной скульптуры, обратил внимание на его преданное, подчеркнуто напряженное выражение, благодаря которому она и сама стала чем-то походить на богиню. Да, пожалуй именно тогда меня впервые посетила мысль о том, что было в моей спутнице что-то необычное, чувствовалась в ней какая-то противоестественная неловкость.

А сама богиня, супруга Шивы-Разрушителя, одного из богов, входящих в священную индуистскую троицу, представляла из себя поистине чудовищное творение. Трехглазая, четверорукая, покрытая золотой краской, почти полутораметровая статуя с зияющим ртом и торчащим из него языком; тело ее обвивали кольца металлических змей, а сама она танцевала на предмете, отдаленно напоминавшем труп человека. Ее серьги изображали мертвецов, ожерелье представляло собой нить с нанизанными черепами; лицо и груди были покрыты чем-то кроваво-красным. Две на ее четырех рук сжимали соответственно меч и отрубленную голову, тогда как две другие были причудливо изогнуты как бы в мольбе и желании защититься. Как ни странно, но Кали в самом деле являлась богиней материнства, и одновременно разрушения и смерти.

Увидев этот странный образ, я испытал смесь различных чувств: отвращения, любопытства, возбуждения и, пожалуй, страха. Переведя взгляд на свою спутницу, я заметил: что бы она ни чувствовала, тогда в глубине своей души, лицо ее выражало все ту же подчеркнутую, выраженную напряженность. Взгляд ее, который она устремила на загадочную богиню, отличала сильнейшая сконцентрированность, словно в данный момент для нее не существовало ни меня, ни молящихся, ни всего остального мира. Могло сложиться впечатление, что Кали-женщина словно породнилась, слилась с Кали-богиней, сплавилась с ней в единое целое, воплощенное в этом роскошном и сияющем храме, окруженном миазмами, грязью, лохмотьями и нищетой.

Полагаю, что мы так и стояли бы там вплоть до сегодняшнего дня, не сделай я движения по направлению к выходу. При первых же моих словах она очнулась от транса — по крайней мере отчасти, — пробормотала что-то на хинди, обращаясь к богине, после чего неохотно повела меня наружу.

— Как она прекрасна, — сквозь зубы тихо произнесла женщина, даже не глядя на меня. Даже ее голос сейчас звучал как-то отрешенно, словно она говорила сама с собой. — И как могущественна.

— Хотя это и выражается в довольно-таки странной форме, — не удержался я.

Лицо Кали хранило все то же странное, отрешенное (а может, божественное?) выражение.

— А сейчас мы посмотрим процедуру жертвоприношения, — сказала она.

Произнеся эти слова, она словно забыла про мое существование и пошла через территорию храма к окружавшей его стене. Я шел следом и уже подумывал о том, что сама она приходит сюда ежедневно, вне зависимости от того, есть ли у нее турист, которого надо сопровождать, или нет.

В тот момент я искренне считал, что мой интерес к процедуре ритуального заклания козла носит сугубо интеллектуальный, так сказать, академический, но отнюдь не эмоциональный характер, и уж конечно в нем не было даже намека на какое-то патологическое, болезненное влечение — разве что меня охватил тот же интерес, который толкает массы людей к месту автомобильной катастрофы. Но получилось так, что даже сейчас, спустя несколько недель, тот же кошмар продолжает изводить меня. Как ни странно, но из всех достопримечательностей Калькутты, которые я мог в то утро осмотреть в обществе Кали, я выбрал именно жертвенное убийство пяти козлов, совершенное во имя богини Кали.

Палач привел из расположенного неподалеку небольшого загона пятерых молодых, отчаянно блеющих и вращающих от страха глазами животных, которые шли друг за другом. На мужчине была забрызганная кровью туника; даже его небритое лицо хранило на себе следы алых пятен, напомнивших мне о пурпурных отпечатках бетеля, оставленных на калькуттских улицах плевками любителей жевать этот орех. Козлов придерживали специально предназначенные для этого священнослужители, и в то солнечное утро я увидел, как животных расположили в особых деревянных загончиках — по одному в каждом, — так, что наружу торчали лишь их головы, которым предназначалось вскоре пасть под ударами кинжала или сабли. Ноги животных были туго связаны. Священнослужители начали читать каждому из них молитвы на хинди.