Призраки Припяти (СИ) - Евгения Федорова

Мальчик кивнул, подтверждая, что понял слова старика, и ласково подул на крольчонка, внезапно покачнулся, словно силы разом оставили его и облокотился одной рукой о край стола. Сделал неверный шаг и тяжело опустился на стул, протянув руку с новорожденным в сторону деда. Крольчонок на ладони внезапно зашевелился и стал тыкаться носом в пальцы мальчика, выискивая материнское молоко.

— Вот, — сказал Дима едва слышно, — вырастет вместе с другими.

— Хорошо, — как ни в чем небывало кивнул дед, словно речь шла о ведре воды, принесенном мальчиком от колодца. — Отнеси его в сарай к мамке и возвращайся скорее — у меня есть для тебя подарок.

Мальчик с секунду помедлил, собираясь с силами, потом поднялся и вышел из комнаты. Дед видел в окно, как внук неуверенно брел к сараю, но с каждым шагом походка его становилась все тверже. Под лучами приветливого солнца к мальчику возвращались силы, потраченные во имя спасения.

— Жизнь требует жертв, — проговорил задумчиво старик и достал из ящика стола завернутый в промасленную тряпочку охотничий нож в две ладони длинной. Развернув, он невольно залюбовался красивым, с любовью заточенным лезвием, на которое был нанесен черненый узор.

— Ножичек, который возьмет даже призрака, — так говаривала, бывало, твоя матушка, — сообщил себе под нос старик. — Хорошая девка была. Умная, а толку?

— Что, деда? — запыхавшийся Дима уже стоял на пороге.

— Это нож твоего отца, — торжественно сказал старик, протягивая внуку нож. — Подарок твоей матери. Теперь ты достаточно повзрослел, и я надеюсь, ты оправдаешь мои надежды и не забудешь мои слова. Потому я дарю его тебе как память о твоих родителях и как опасное оружие, чтобы никому в обиду не дался. Не хвастай им и всегда помни, что, отняв жизнь, ты ее уже вряд ли вернешь. Береги оружие, смотри не потеряй. А теперь посади крольчат в корзинку и беги-ка к дядьке Макару. Ему можешь похвастаться, он мужик не злой — будет рад. А крольчат ему отдай, у нас с ним давно уговор, он помет этот хотел.

— А можно я Вовке похвастаюсь? — и думать забыв о крольчатах, с восторгом спросил Дима. Ему даже в голову не пришло узнать у дедушки о том, как можно отнимать новорожденных крольчат от матери. Все его мысли занял чудесный подарок, принадлежащий когда-то его отцу.

— Похвастайся-похвастайся, — добродушно засмеялся дед. — Ну же, беги быстрее, внучок, а то лопнешь сейчас от гордости.

Он подтолкнул внука к двери, и Дима выскочил наружу, вовсе не обидевшись на насмешку старика. С таким ножом в руке обижаться было просто глупо. Он был выше всего этого.

Отвязав лохматого молодого Лиса, получившего свое вовсе не собачье имя за чрезмерное любопытство, рыжую шкуру и длинную морду, Дима забежал в сарай, сунул трепещущих, подрагивающих крольчат в корзинку, устланную соломой, и через минуту уже выбежал за задние ворота. Нож он сжимал в одно руке, на другую повесил легкую корзинку. Лис, счастливо подпрыгивая, устремился вперед. Он очень любил гулять.

— Вот и все, — сказал негромко старик, садясь обратно в кресло и с кряхтением устраиваясь там поудобнее. — Больше не свидимся, внучок.

Дима спешил не меньше, чем Лис, то и дело убегающий вперед по тропе. Его наполняли вполне объяснимая гордость и нетерпение. Шутка ли?! Дед доверил настоящее оружие! Нет, он не будет с ним играть. Это не игрушка. И похвастается только дядьке Макару и Вовке. Уж перед Вовкой никак нельзя не похвастаться! То-то удивления будет! Вовка позавидует непременно, начнет клянчить нож подержать и он, Дима, конечно же даст. Как можно не дать?! Дядька Макар ни в жизнь Вовке ничего подобного не подарит, а у него, у Димы, отца-то нет, но вот отцовский нож появился…

Тут мальчик тряхнул головой, чувствуя, что вот-вот навернутся непрошенные слезы, и припустил еще быстрее. Он когда-то уже оставил боль утраты позади, а она снова нагнала его вместе с нежданным подарком. Конечно отец лучше ножа! И о чем он только думает?! Все бы на свете отдал, и этот нож и крольчат и… даже… Лиса, лишь бы отец был жив.

Мальчик стремительно сбежал по крутой тропке к ручью в глубокий овраг, поросший орешником и ивами. Его охватила влажная прохлада, пахнущая землей и осокой.

По искусственной ране оврага Дима уже очень скоро доберется до соснового леса, где на пронизанных лучами полянках растет много земляники, за которой дед его часто посылает; пробежит его насквозь и выйдет в поле, которое уже десять лет никто не пахал. На кромке и по левую руку уже растут молодые деревца — березки и осинки — которые, как говорит дед, через пару лет превратятся в непреодолимые лесные заросли. А с поля у самого горизонта уже видна будет дымка от топящейся печи, на которой готовят обед, и далекие крыши домов…

Лис шумно зашлепал по воде, захлюпал широким языком, лакая воду. Он был несказанно рад прогулке и не собирался упускать приятной возможности вымочить волосатое брюхо и всласть набегаться. В самом деле, сидеть целыми днями на цепи и изображать грозный вид охранника — не самое веселое занятие.

Зажав поплотнее корзинку с крольчатами, Дима сунул чудесный нож за потрепанный ремень брюк. Выпятил нижнюю губу и важно пошел вперед, но оскользнулся на неустойчивом камне и, соскользнув, оказался по щиколотку в воде, но вовсе не расстроился. Ну, намочил кеды, беда какая, лето же! Высохнут. Главное, что у него есть нож!

Более не заботясь о сухости ног, чавкая промокшими кедами и шлепая по воде, он устремился вперед по краю ручья, спотыкаясь и поднимая тучи брызг. Лис, задорно погавкивая, весело прыгал вокруг.

Тем временем старик неторопливо прошел в свою спальню, в которую вот уже много лет не заходила женщина. Бабка Димы рано умерла от рака. Это все проклятая рукотворная смерть, все Припять и Станция. Что ты сделала с нами?! Что ты сделал со всем миром?! Отголоски твоего шепота услышали все, твое дыхание коснулось всего мира…

В США зафиксирован повышенный уровень радиации…

Они тогда часто смотрели телевизор, новости там, сериалы. Насмотрелись, теперь вот даже телевидения тут нет.

Старик вздохнул, с трудом опустился на колени, которые противно и звонко хрустнули, достал из-под кровати небольшой облезлый сундук. Он поставил его на круглый стол, застеленного протертой от времени, пожелтевшей клеенкой, снял с сундука замок и откинул крышку. В этом сундуке он прятал то, чего его внучку видеть или трогать было необязательно. Старик достал из сундука фотографию и долго с содроганием вглядывался в поблекшие фигуры. Прошлое стало серым и пугающим, но все же он всякий раз ловил себя на мысли, что больше страха перед непонятным и неизвестным, в нем живет тепло и нежность к этим знакомым, любимым, хоть и ставшим неожиданно серыми лицам. И правда, на первый взгляд черно-белая фотография, таковой вовсе не была. Две фигуры, как и раньше, все еще хранили свой истинный цвет. Старик был одет в тельняшку и зеленые холщевые грубые брюки, а на совсем еще маленьком, нетвердо стоящем на ногах мальчугане была надета красненькая рубашка и смешные зеленые колготки.

Да, — думал старик, разглядывая свое лицо, — уже тогда он был немолод, но все же браво обнимал за плечо теперь ставшую мутной фигуру в белом длинном сарафане, и косился на нее озорно и весело. Мать мальчика. Умная девка, а что с того? Первая и умерла, от ума, наверное, излишнего. Потому она на этой фотографии сама нечеткая, самая размытая. И маленький мальчик Дима доверчиво держит свою мать за руку, но теперь кажется, его рука ухватила в воздухе нечто бесплотное — облако дыма или пара.

А по другую сторону от старика стоит его сын. Лица тоже уже не разобрать. Он тоже умер давно, может через год, после смерти девки, а может и меньше. Когда-то этот нечеткий силуэт был его сыном. Кровью от крови, плотью от плоти его. Живым человеком, улыбчивым и бесшабашным, немного глупым и наивным. Да, ему досталась чересчур умная девка, но не она его сгубила. Теперь сын — все больше выцветающая с каждым годом тень без черт и четких граней на постаревшей фотокарточке, заключающей в себе давнишнюю, истерзанную временем идиллию. Почти вся их семья на фоне подъезда желтоватой пятиэтажки, которая теперь так же сера, как и силуэты людей.

Глядя на это фото, каждый раз вздрагивая, старик уверялся, что когда он умрет, его изображение тоже поблекнет, утеряв цвета, и с каждым годом будет становиться все неопределеннее и прозрачнее. Потому что и он родом из Припяти. Он, как и многие, тщетно стремился вернуться туда, он грезил брошенным домом, всем нажитым за жизнь добром, бытом и привычными вещами. Он вернется ко всему этому, когда придет смерть. Та самая, которая уже где-то совсем рядом. Он чувствует ее, хотя и не должен.

Тихо и очень осторожно скрипнула передняя калитка. Старик специально велел внуку никогда не смазывать ее, чтобы всякий раз слышать, когда она открывается. Теперь, выслушав жалобу заржавевших петель, он уже знал, что это означает, ведь не зря же был отослан прочь, в деревню за оврагом, внучок Дима и не зря дед отдал ему такой любимый охотничий нож сына. Если бы все было благополучно, мальчика ни за что бы не получил его до совершеннолетия, а такого желанного ружья бы не получил, может вовсе. Нечего ему с оружием играть, незачем знать, как легко на самом деле отнимать жизнь. Пусть лучше знает, как нелегко дается ее спасение!