Разведчики 111-й - Владимир Пашинин

Командир 111-й отдельной гвардейской разведроты Герой Советского Союза капитан Дмитрий Покрамович был вызван в штаб дивизии и, вернувшись, сказал своим:

— Идем в тыл к немцам. Приготовиться к задаче.

II

Пожалуй, неправомерно соразмерять подвиги героев. Золотой Звездой в дивизии были отмечены майор Пучков, капитан Лынник, лейтенант Примаков, старший сержант Муругов, и каждый из них был гордостью соединения. Но все же, когда речь заходила о самом храбром, о самом умелом, то и эти герои, и любой в дивизии без тени сомнения называли имя Дмитрия Покрамовича.

Сейчас, по прошествии немалого времени, кажется просто удивительным, как этот девятнадцатилетний разведчик в разгар тяжелых оборонительных боев сорок первого года сразу выдвинулся из рядовых красноармейцев в командиры и возглавил роту, слава о которой вскоре перешагнула рубежи Мурманского направления и обошла весь Карельский фронт.

Разведчиков Покрамовича по специальному приказу командования перебрасывали на другие участки фронта, и они брали «языков» там, где это не удавалось месяцами и даже годами, — как, например, под Мурманском, на высоте 314, превращенной егерями фашистской дивизии «Эдельвейс» в сплошной блиндаж из гранита, металла и льда. Поисковую группу вел Покрамович.

В Баренцевом море пехотинцы-разведчики Покрамовича захватили боевой вражеский корабль, и снова группу дерзких смельчаков вел командир роты. Это была настолько неожиданная операция, что и по сей день военные писатели и журналисты время от времени возвращаются к ней, и каждый раз с новыми подробностями — правда, теперь уже не всегда точными: подвиг разведчиков Покрамовича стал легендарным. Как вел себя Покрамович в бою, всегда вызывало восхищение очевидцев. Он чаще всего делал как раз то, что меньше всего можно было ожидать, и это оказывалось наиболее правильным решением задачи.

Так бывает: человек рождается с талантом художника, поэта, актера, а этот, видно, родился разведчиком. Земляки Покрамовича, ленинградцы, рассказывают, что уже восемнадцатилетним парнем, будучи шофером такси, Дмитрий умел чуть ли не до метров в мгновение ока рассчитать самый запутанный маршрут по городу и назубок знал номера домов на десятках улиц. Он и на фронте оставался таким же: осмотрев местность, мгновенно запоминал все ее характерные особенности и по каким-то еле приметным только ему деталям безошибочно определял расположение врага.

«Здесь!» — подняв руку, коротко бросал он, и его разведчики совершали внезапный и стремительный налет на противника. Время Покрамович тоже чувствовал с точностью хронометра.

Высокий, жилистый, с тонким смуглым лицом — оно казалось особенно тонким и длинным из-за короткой стрижки «под бокс» и посаженной на самую макушку шапки, — с резким голосом, весь какой-то угловатый, он был из людей, о которых говорят: «Ну и характер!» — и кому под горячую руку лучше не попадаться. Но те, кто постоянно находился рядом с ним, знали, какая открытая и добрая душа у этого человека. Случалось, во вражеском тылу он даже не присаживался прикорнуть на минуту, давая отдых своим бойцам. На марше все свое — боекомплект и паек — нес сам и терпеть не мог, если на привале кто-нибудь из солдат, торопливо поднявшись, уступал ему удобное местечко у костра.

— Брось подхалимажем заниматься! — зло бросал в таких случаях Покрамович. — Не хуже тебя, не замерзну!

Но эти же слова — «не хуже тебя» — он мог сказать не только подчиненному, но и любому в дивизии. И уж если случалось, что разведчики чего-то недополучали или кого-то обходили наградой, тогда начиналась буря и несло его, как говорится, без тормозов… Правду говоря, нервы у него частенько пошаливали. Взрывался он мгновенно, и лишь на выполнении задания был холодным, сдержанным и расчетливым.

Всех бойцов в свою роту Покрамович отбирал сам и прекрасно знал, кто на что способен. Поэтому в роте шло постоянное перемещение людей — непонятное стороннему наблюдателю, но вполне логичное и закономерное с точки зрения самих разведчиков. Поисковые группы Покрамович тасовал, как колоду карт: на задаче в лесу дозорными шли одни, на открытом пространстве — другие; если требовалось скрытно подобраться к противнику и уйти незамеченными, составлялась одна группа, если совершить внезапный налет — другая. И в роте Покрамовича вырастали опытные мастера своего опасного дела.

Одним из первых в стране стал полным кавалером ордена Славы старший сержант Иван Зайцев — тихий и скромный разведчик, который, если случалось ему выговаривать кому-то из бойцов, огорчался больше, чем сам провинившийся, и потом ходил грустный и подавленный. «Зайчик», — любовно называли его в роте.

Орденами Славы всех степеней был награжден и ефрейтор Петр Алексеев — дюжий белобрысый парень с хитрым прищуром маленьких шустрых глаз, резкий и верткий не по комплекции, умеющий с налета проскочить в такую щель, в которую, казалось, и голову просунуть невозможно.

Вообще в роте не было такого, кто не имел бы, как минимум, двух орденов. Пять, шесть высоких боевых наград — это было в порядке вещей, и на парадных построениях рота блестела и сверкала.

После боев на Севере в роту пришло изрядное пополнение. В большинстве новички вовсе не были новичками: воевали с сорок первого года, прошли многие фронты, госпитали. Но одна особенность сразу выделяла их: они носили знаки парашютистов и никак не хотели снимать старых погон с голубым кантом военно-воздушных сил.

Летом сорок четвертого года эти разведчики в составе стрелковых дивизий, получивших наименование «Свирских», участвовали в разгроме белофиннов, были ранены и после госпиталей в свои части вернуться не могли: те были уже далеко, в Венгрии. Так и случилось, что к «печенгским» пехотным разведчикам Покрамовича присоединялись «свирские» десантники. Их распределили по разным взводам и отделениям, бойцы сдружились, но все равно на первых порах в роте явственно ощущалось: «мы» и «они».

Кто тут был «мы», а кто «они», не играло никакой роли, но скрытый холодок недоверия, пристальный, изучающий взгляд лучше всяких слов говорили:

— Ну, посмотрим, что вы за гуси такие.

— Посмотрим, посмотрим… Больно вы храбрые с виду.

Покрамович речей, призывающих «быть как один», не произносил. Он вообще будто ничего не замечал — даже резких, злых стычек, вспыхивающих порой из-за какого-нибудь пустяка. Он просто до предела завинтил все гайки и, когда дивизия совершала утомительный марш к фронту, гнал свою роту так, что чуть ли не дым валил от солдат.

После сорокакилометрового перехода Покрамович вдруг разворачивал роту в цепь, по-пластунски она преодолевала пахоту, затем следовал марш-бросок, потом опять по-пластунски, и, когда у разведчиков в залитых горячим потом глазах плыли красные и зеленые круги и, казалось, еще метр — и дух вон, — тогда наступала резкая, как выстрел, команда: «В одну шеренгу — становись!»

Разведчики выстраивались лицом к командиру так, что он видел каждого, пересчитывались по порядку номеров, и число, названное последним бойцом, бесповоротно означало списочный состав роты на сегодня. Опоздавшие, не говоря уж о тех, кто вообще отстал во время переползаний и бросков, кто бы они ни были — «печенгские» и «свирские», тотчас отчислялись из роты. Никаких объяснений Покрамович не принимал.

Когда в строевом отделе дивизии его спрашивали, почему он то и дело откомандировывает людей из роты, рубил с плеча:

— Слабаков мне не надо!

К границе Германии Покрамович вместо семидесяти двух человек, полагавшихся роте по кадровому расписанию, привел около пятидесяти «соколиков». («Соколики» — это было его любимое обращение к своим товарищам.) Но и на этом отбор боевого состава не закончился.

Заслуженные воины, чью грудь над желто-красными нашивками за ранения украшали ордена и знаки «отличных разведчиков», бойцы Покрамовича были юношами девятнадцати-двадцати лет. Ему самому в то время едва исполнилось двадцать три года, а двадцатипятилетние назывались в роте «старичками».

«Старичков» от марш-бросков Покрамович освободил. А тех, кому перевалило за тридцать (их насчитывались единицы), перевел в хозуправление роты. Такого, правда, не полагалось, но его создали, и состояло оно из поваров, ездовых, санинструктора, сапожника, писаря и бог знает кого еще по должности.

Среди них оказались самый старый в роте тридцатичетырехлетний Николай Баландин — добродушнейший дядька саженного роста; один из особо отличившихся при захвате корабля в Баренцевом море, Иван Обросов, до войны повар ярославского ресторана и теперь, в конце войны, вновь вернувшийся на кухню; Александр Волков — парень еще безусый, но немного оглохший после контузии, и еще несколько человек — всего около десяти.

Команда «ух» — прозвали их в роте. Эта команда действительно стала вытворять такое, что разведчики, а потом и все, кто сталкивался с ними, только ахали. Началось с того, что ефрейтор Баландин будто забыл о своем воинском звании и стал величать себя в третьем лине по имени и отчеству.