Как мы стали детективами после того как я умер - Дарья Юрьевна Малюкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я тебе не верю, не верю ты опять кого-то приведешь в этот дом!
– Ты чокнутая женщина, закрой свой рот! Сколько раз я тебе говорил у меня никого нет, кроме тебя! Иди таблетки выпей и успокойся!
– Ты хочешь сказать, что красную помаду, лежащую на столе я не видела?!
– Это твоя!
Родители всегда были такими сколько девушка помнит. Для неё была загадка, как они вообще решили пожениться и завести детей. И вообще почему это происходит? Они же могли уже несколько раз развестись и постоянные истерики прекратились. Мегуми всегда была немногословна и сказать могла многое родителям, но не хотела этого. Но она не видела в этом никакого смысла и даже не пыталась ничего делать. Иногда она думала, что ей, наверное, просто все равно.
Она давно перестала переживать за родителей. Она просто хотела, чтобы скандалы закончились. Возможно она просто устала от этого?
Она кинула рюкзак под стол и устало упала на кровать. Совсем ничего не хотелось делать, даже переодеваться не было сил. Уроки она между школьными переменами сделает и поэтому можно было не думать об этом.
– Дебил!
Мама отвечает отцу.
На секунду все стихает и потом слышаться чьи-то тихие хрипы.
– Как же я тебя ненавижу, – сипло бросает мама.
Мегуми дергает рукава своей рубашки и отстраненно думает о том, как хорошо погуляла сегодня с Ханако.
Один.
– Я устала это терпеть.
Она была очень рада, что у неё появился друг. Теперь она не одинока и может иногда отвлекаться от этого постоянного кошмара в доме.
Два.
– Я ненавижу тебя. Иди на свою работу и оставь меня в покое!
Три.
Она настолько выучила в какой последовательности идет скандал, что даже слушать уже надоедает. Послышался звук битья стекла, а за ним громкое хлопанье входной дверь. И потом отец вернется домой через один-два дня пьяный. И начнется новый круговорот скандалов.
Сил почти не осталось.
– Как же это раздражает, – говорит Мегуми, сильно зажмурив глаза.
Девушка кое-как переворачивается и встает с кровати, подходит к прикроватному зеркальцу, и садится на стул рядом. Внезапно раздается резкий хлопок двери и в комнату кто-то заходит. Мегуми старается не обращать внимания на вошедшую мать, желая, чтобы поскорее ушла. Худощавые и тонкие кисти рук внезапно тянутся сзади к волосам, болезненно их сжимая и перебирая их.
– Давно пришла? – она убрала свои руки от её волос, продолжая мнимо улыбаться от "радости".
– Минут десять назад, – она старается не растерять сквозящую уверенность в словах и удерживает ломаную улыбку на лице.
Её руки осторожно, как будто лишь ради приличия, касаются его бледных предплечий. И так было каждый раз, после скандала она приходила к ней в комнату и смотрела своим странным взглядом на дочку. Возможно она хотела отыграться на ком-то и самый близкий человек – была дочка.
– Как прошел первый день?
– Нормально.
Женщина только щурится и, не прерывая зрительного контакта, грубо впивается длинными ногтями в хрупкую кожу чужой шеи, давит и ведёт, царапая, оставляя за собой кривые белёсые метки и неприятный зуд. Мегуми вдыхает сквозь зубы и ругает себя за неосторожность. Почему именно сегодня она решила именно сегодня так открыть воротник рубашки? Хотя почему она себя ругает? Она же не знала, как себя вести сегодня мама.
– Есть хочешь?
– Нет.
Бум!
Девушка резко оборачивается и смотрит на закрытую дверь. Пространство вокруг плывёт, а сердце перестает биться в легком страхе.
Дура.
Она стала вдруг физически ощущать оковы на своих ногах, их будто держало что-то черное и вязкое, и противное. Она родилась в семье где на неё всем было плевать. Дыхание спёрло. Эти слова разъедают, подобно кислоте. Разрывают органы, режут нервы словно тупые ножницы, доставляя непреодолимую боль. Она закрывает рот рукой, почувствовав резкий приступ рвоты.
Нет только не это!
Она переползает со стула на кровать и зажавшись в углу, вмиг почувствовала себя такой далёкой, беззащитной и хрупкой, какой не была никогда. Плача до того горько и отчаянно, ругаясь, размазывая слёзы, сопли и гигиеническую помаду, душит себя грузом ответственности и пропитавшим весь их дом разочарованием.
– Как же я ненавижу все! – крупно трясущиеся руки закрывают искажённое болью лицо, в то время как плечи сковывает напряжение.
Помятая рубашка, задравшаяся юбка и блестящие в своём страдании глаза. Она терпеть не может эти чувства. Хочется закрыть уши, отвернуться и не слышать себя. От этого становиться в двойне противнее.
– Ненавижу, – ей противно слышать свои собственные рыдания.
Никому не приносит это счастья. Но они всё ещё вместе. И кто знает, сколько эта пытка ещё будет продолжаться.
Ей очень больно, но как бы она ни кричала о ненависти, она может ненавидеть только себя. Потому что бесхребетная и безвольная. Потому что ничего не может сделать, чтобы изменить эту ситуацию.
По пальцам можно пересчитать, сколько раз за все то время, что они жили вместе, как нормальная семья. Вечные ссоры по поводу и без, оскорбления, крики, драки и скандалы.
Она смотрит куда-то сквозь свои руки, мечась от одной мысли в кипящем мозгу к другой.
– Ненавижу, – она снова растирает горячие слёзы по щекам.
*
Гниль.
Гниль, поразившая душу, медленно переходит на тело. Она будто сочится из каждого маленького пореза, кричит о том, что её обладательнице нужна помощь, но он упорно игнорирует это. Это видно по его глазам, где отражается безумная ненависть к этому миру.
Сгнившие души требуют от своих обладателей разнообразные способы для того, чтобы создать иллюзию жизни. Одни несчастные спиваются, другие бьются в припадках после передозировки, а третьи покрываются рубцами и оказываются в местах, откуда нет выхода, пока не отпадет желание оживить самого себя. Еле живая душа требует довести и тело до такого же состояния, чтобы установить полный баланс. Многие ведутся и оказываются в могиле. Хотя, они и так фактически были мертвы.
Но Мегуми старается держаться изо всех сил и не делать ошибок.
Правда старается.
Но Мегуми все ещё страшно заглянуть под длинные рукава, увидеть руки, покрытые синяками вперемешку с рубцами, и чувствовать запах перегара от родителей. А если поднять голову, то зрительного контакта не избежать, и тебя начнет засасывать в пучину отчаяния.
Глаза людей, которые называют себя родителями.
Она могла говорить о своих родителях с невозмутимым видом или о любой другой предыстории их жизни, как бы ни было жестоко. Она могла сказать это с невозмутимым выражением лица, нейтральным и формальным тоном.
