Нейромант - Уильям Гибсон

Ночной Город напоминал сумбурный эксперимент по социальному дарвинизму, придуманный скучающим исследователем, который постоянно держал палец на кнопке "перемотка вперед". Прекрати трепыхаться, и ты тут же утонешь без следа, но будь чуть ловче, и ты прорвешь тонкое поверхностное натяжение черного рынка; в любом случае, ты пропадешь, не оставив ничего, кроме некоторых туманных воспоминаний в памяти таких старожилов, как Ратц, хотя сердце, легкие или почки могут еще продолжить жизнь в клинических баках и послужить владельцам новых йен.

Биз был здесь постоянным подсознательным гулом, а смерть — заслуженным наказанием за лень, неосторожность, недостаток уважения, глухость к требованиям запутанных правил.

Одиноко сидя за столом в "Жарр дэ Тэ", когда начался приход от восьмиугольника и капельки пота выступили на ладонях, и неожиданно каждый дрожащий волосок на руках и груди дал о себе знать, Кейс осознал, что в какой-то момент начал игру с самим собой, очень древнюю игру без названия, последний пасьянс. Он больше не носил оружие, забыл об элементарной предосторожности. Он проворачивал самые быстрые, самые грязные уличные сделки, и у него была репутация человека, который может достать все. Какая-то его часть знала, что его нимб самоуничтожения был ослепительно очевиден его заказчикам, так что их количество быстро уменьшалось; однако он тешился оправданием, что это всего лишь временно. И та же его часть, самодовольно ожидающая смерти, более всего ненавидела мысль о Линде Ли.

Он нашел ее одной дождливой ночью в зале игральных автоматов. За яркими призраками, горящими сквозь сигаретный дым, голограммами "Замка Волшебника", "Танковой войны в Европе" и "Нью-Йоркского горизонта"… И теперь он помнил ее такой, с лицом, купающимся в неугомонном лазерном свете, черты сокращены до кода: скулы вспыхивают красным, когда горит Замок Волшебника, лоб заливается лазурью, когда Мюнхен гибнет в танковой войне, рот трогает расплавленное золото, в то время как скользящая стрелка самолета вышибает искры из каньона небоскребов. Он был на высоте в ту ночь, пакет кетамина Уэйджа шел к месту назначения — в Йокогаму, а деньги за работу уже лежали в кармане. Он ступил внутрь из теплого дождя, барабанившего по тротуарам Нинсэя, и каким-то образом выделил ее потерянное в игре лицо среди дюжин других, склонившихся над консолями. Такое же выражение он увидел на ее спящем лице несколько часов спустя, в саркофаге припортового отеля, линия ее верхней губы напоминала детский рисунок летящей птицы.

Кейс пересек зал и встал за ее спиной, в эйфории от только что провернутого дела, и она оглянулась на него. Серые глаза обведены расплывшимся черным карандашом. Глаза животного, захваченные светом фар наезжающего автомобиля.

Их ночь вместе плавно перешла в утро, в билеты на ховер и его первое путешествие по заливу. Дождь все падал и падал на Харадзюку, усыпая бисером ее пластиковую куртку, токийские подростки в белых кроссовках и облегающих куртках гуляли мимо модных бутиков, а потом она стояла рядом с ним посреди полуночного грохота патинко[7] и держала его за руку, как дитя.

Через месяц наркотических дрязг эти вечно испуганные глаза превратились в колодцы рефлекторного желания. Он наблюдал, как ее личностная сущность дробится, раскалывается как айсберг, осколки уплывают прочь, и наконец остается чистое желание, голодный остов физического привыкания. Сосредоточенность и концентрация, с которыми она вводила очередную дозу, напоминали ему о богомолах, что продаются в лавках на Сиге, рядом с аквариумами голубых карпов-мутантов и сверчками — узниками бамбуковых клеток.

Кейс уставился в кольцо кофейной гущи на дне своей чашки — под действием принятого «ускорителя» казалось, что оно дрожит. Коричневый ламинат стола был тусклым от патины мельчайших царапин. Ощущая подъем декса по позвоночнику, Кейс вдруг увидел все эти бесчисленные случайные тычки, необходимые для создания такой поверхности. «Жарр» был отделан в старом безымянном стиле прошлого века, неуклюжая смесь японских традиций и тусклого миланского пластика, но все, казалось, было покрыто тончайшей пленкой, как будто эмоции миллиона посетителей каким-то образом атаковали зеркала и некогда блестящий пластик, оставив каждую поверхность затуманенной чем-то, что уже нельзя стереть.

— Эй. Кейс, дружочек…

Он поднял взгляд и встретил серые глаза, обведенные карандашом. Она носила выцветшие французские орбитальные штаны и новые белые кроссовки.

— Я искала тебя.

Она заняло место напротив него и оперлась локтями на стол. Рукава голубой куртки на молнии были оторваны у плеч; он машинально проверил ее руки на следы дермов или иглы.

— Хочешь сигарету? — Она извлекла из кармана на лодыжке мятую пачку «Ехэюань» с фильтром и предложила Кейсу одну. Он взял сигарету и прикурил от протянутой Линдой красной пластиковой зажигалки.

— Ты хорошо спишь, Кейс? У тебя усталый вид.

Ее акцент выдавал ее происхождение из южной части Муравейника, ближе к Атланте. Кожа под глазами была дряблой и нездоровой, но тело все еще оставалось гладким и крепким. Ей было двадцать, а все новые морщинки боли начинали прорезаться в углах ее рта. Темные волосы отброшены назад и перехвачены лентой набивного шелка. Орнамент мог изображать микросхему, или карту города.

— Нет, если не забываю пить свои таблетки, — ответил он, буквально осязая, как тоска накатила на него, и одиночество и вожделение, подхваченные амфетаминовой волной. Он вспомнил запах ее кожи в перегретой темноте саркофага у порта, и ее, обхватившую его спину. Это все мясо, подумал он, и это все, чего оно хочет.

— Уэйдж, — сказала она, прищурившись. — Он хочет продырявить тебе голову. — Она закурила свою сигарету.

— Кто сообщил? Ратц? Ты говорила с Ратцем?

— Нет. Мона. Ее новый хахаль — один из бойцов Уэйджа.

— Я ему не так уж много должен. А прикончит меня — денег все равно не получит.

Кейс пожал плечами.

— Слишком многие должны ему сейчас, Кейс. Может быть, он хочет устроить показательную расправу. Серьезно, глядел бы ты лучше в оба.

— Обязательно. А у тебя как дела, Линда? Есть где спать?

— Спать… — Она покачала головой. — Конечно, Кейс.

Она поежилась, и сгорбившись, наклонилась над столом. Ее лицо было покрыто потом.

— Вот, — сказал он, и порывшись в кармане ветровки, вытащил мятые полсотни. Автоматически разгладив бумажку под столом, он сложил ее вчетверо и передал Линде.

— Тебе это нужно, милый. Лучше отдай Уэйджу. — В этих серых глазах теперь было нечто такое, чего он не мог понять, что-то, чего он никогда раньше не видел.

— Я должен Уэйджу гораздо больше. Возьми. У меня скоро будут деньги, — соврал он, наблюдая, как его новые йены исчезают в кармане на молнии.

— Достань деньги, Кейс, и найди Уэйджа побыстрей.

— Увидимся, Линда, — сказал он, вставая.

— Обязательно. — По миллиметру белка виднелось под каждым ее расширенным до предела зрачком. Санпаку[8].

— Следи за собой, Кейс.

Он кивнул, торопясь уйти.

Когда пластиковая дверь захлопнулась за ним, он оглянулся и увидел ее глаза, отраженные в клетке из красного неона.

Пятница, ночь, Нинсэй.

Он шел мимо навесов якиторий и массажных салонов, кофейной франшизы «Красавица», электронного грома игральных автоматов. Уступая дорогу сарариману[9] в темном костюме, он заметил логотип «Мицубиси-Генентек», вытатуированный на правой руке человека.

Неужели настоящий? Если да, то этот человек здесь нарывается на неприятности. Если нет — то и поделом ему. Сотрудникам М-Г выше определенного ранга вживлялись микропроцессоры, которые отслеживали мутагенные уровни в крови. С оборудованием вроде этого в Ночном Городе можно и загреметь, прямиком в подпольную клинику.

Сарариман был японцем, но толпа Нинсэя была толпой гайдзинов[10]. Группы портовых моряков, возбужденные туристы-дикари в поисках развлечений, не указанных в путеводителях, бандиты из Муравейника, предлагающие пересадочный материал и имплантанты, и еще дюжина разных типов дельцов, роящиеся на улицах в замысловатом танце вожделения и коммерции.

Существовало бесчисленное множество теорий относительно того, почему Чиба сити терпел существование на своей территории Ночного Города, однако Кейс склонялся к идее, что якудза могли сохранить это место наподобие исторического заповедника, как напоминание об их скромном происхождении. Он также находил определенный смысл в мнении, что развивающиеся технологии требуют наличия криминальных зон, так что Ночной Город был не домом своих обитателей, а намеренно созданным неконтролируемым испытательным полигоном самих технологий.