Снег в Гринвич-Виллидж - Джон Апдайк

— Пожалуй, я пойду, — сказала Ребекка.

— Пожалуйста, не надо! — взмолилась Джоан с неожиданной для Ричарда настойчивостью. Понятно, она очень устала. Наверное, новое жилище, поменявшаяся погода, хороший херес, струя приязни между ней и мужем, хлынувшая во внезапных объятиях, присутствие Ребекки — все вместе стало для нее неотъемлемыми частями этого волшебного мгновения.

— Нет, я пойду, ты такая уставшая!

— Побудь еще чуть-чуть, выкури сигаретку. Дик, налей еще хереса.

— Разве что капельку, — попросила Ребекка, протягивая свой бокал. — Кажется, я говорила тебе, Джоан, о парне, с которым встречалась? О том, выдававшем себя за метрдотеля?

Джоан хихикнула, предвкушая развлечение.

— Честно, нет, никогда не говорила. — Она закинула руку на спинку стула и продела пальцы между перекладинами, словно ребенок, старающийся оттянуть момент, когда его отправят спать.

— А как он это делал? Подражал метрдотелям?

— Он вообще был из тех, кто, выходя из такси и видя поднимающийся из решетки на мостовой пар, обязательно встает на четвереньки. — Ребекка втянула голову в плечи и вскинула вверх руки. — Мол, бойтесь меня, я сам дьявол!

Маплы посмеялись — не столько над самой историей, сколько над тем, как Ребекке удается изобразить выкрутасы своего спутника на контрасте со своей собственной скромностью. Они уже видели ее стоящей у дверцы такси и наблюдающей за спутником, который опускался все ниже, становился невольником собственной шутки, свивал пальцы в рожки, превращал пар у своих ног в пламя, отращивал копыта... Дар Ребекки, смекнул Ричард, был не в том, чтобы попадать в нелепые ситуации, а в умении изображать все, что она считает странным, в столкновении с собственным спокойствием. В ее изложении даже этот вечер мог предстать гротеском: «Мимо несутся галопом шестеро полицейских, а она как закричит: «Снег, снег!» и как начнет его тискать! Он в ответ твердит, что она больна, и накачивает нас хересом».

— Что еще он выкидывал? — жадно спросила Джоан.

— Когда мы с ним в первый раз куда-то пошли — это был большой ночной клуб где-то на крыше, — он перед уходом оттуда уселся за пианино и играл, пока арфистка не попросила его перестать.

— Та женщина играла на арфе? — потребовал уточнения Ричард.

— Ну да, тренькала себе... — Ребекка пошевелила пальцами, словно перебирая струны.

— Он что же, играл одну с ней мелодию? Аккомпанировал? — Ричард поймал себя на том, что задает вопросы каким-то сварливым тоном.

— Нет, просто сел и давай играть что-то совсем другое. Даже не знаю, что это было.

— Неужели так все и происходило? — не поверила Джоан.

— Потом мы перешли в другое место, там пришлось ждать у стойки, пока освободится столик. Смотрю — он бродит среди столиков и спрашивает людей, всё ли у них в порядке!

— Вот ужас! — ахнула Джоан.

— Конечно. Он и там потом бренчал на пианино. Мы были главным аттракционом. Где-то в полночь мы надумали отправиться в Бруклин, в гости к его сестре. У меня уже не было никаких сил. Мы вышли из метро на две остановки раньше, под Манхэттенским мостом. Вокруг никого, только черные лимузины снуют туда-сюда. Над нами, на высоте во много миль, — она подняла голову, словно глядела на облако или луну, — висел мост, а он твердил, что это надземная железная дорога. В конце концов мы нашли лестницу, и двое полицейских сказали, что нам лучше спуститься обратно в метро.

— Чем этот удивительный человек зарабатывает на жизнь? — спросил Ричард.

— Он школьный учитель. Большой умница! — Она встала и протянула длинную серебристо-белую руку. Ричард принес ее пальто и шарф и вызвался проводить до дома.

— Здесь меньше квартала! — запротестовала Ребекка, но без всякой настойчивости.

— Обязательно проводи ее, Дик! — потребовала Джоан. — Заодно купишь пачку сигарет. — Казалось, ей нравится мысль, что он побредет по снегу, словно она предвкушала, как он принесет домой вместе со снегом на плечах и с холодом на лице все ощущения от прогулки, раз она сама недостаточно здорова, чтобы выйти.

— Тебе бы перестать курить на денек-другой, — посоветовал ей Ричард.

Джоан на прощанье помахала им с лестницы.

Снег был виден разве что в свете фонарей, но все равно щекотал лицо.

— Теперь повалит по-настоящему, — сказал он.

— Да.

На углу, где зеленый сигнал светофора казался из-за снега голубоватым, он, видя, что она спешит переходить за ним на «зеленый» через Тринадцатую, спросил:

— Вы ведь живете на правой стороне улицы?

— На правой.

— Я запомнил, мы же везли вас сюда из Бостона. — Тогда Маплы жили на Восьмидесятых улицах. — Недаром мне запомнились большие дома.

— Церковь и училище мясников, — уточнила Ребекка. — Каждое утро, часов в десять, когда я иду на работу, ребята, будущие мясники, со смехом выбегают на перемену, а сами все в крови.

Ричард задрал голову и посмотрел на церковь. Шпиль с трудом можно было разглядеть на фоне высокого жилого дома на Седьмой авеню, с редкими освещенными окнами.

— Бедная церковь! — сказал он. — В этом городе шпилю трудно быть выше всего остального.

На это Ребекка ничего не ответила, даже своего обычного «да». Он почувствовал, что его склонность к проповедям неуместна. От смущения он привлек ее внимание к первому, что увидел, — к плохо освещенной надписи над большой дверью.

— «Профессиональное училище торговли продовольственными товарами», — прочел он вслух. — Между прочим, по словам соседей сверху, в нашей квартире когда-то жил оптовый торговец мясом, называвший себя «поставщик элегантной пищи». Вернее, там жил не он сам, а его содержанка.

— Вон те большие окна, — сказала Ребекка, указывая на верхний этаж богатого дома, — как раз напротив моих. Я смотрю туда через улицу и чувствую, что мы соседи. Там всегда кто-то есть. Понятия не имею, на что они живут.

Еще несколько шагов — и они остановились. Чуть громче обычного — так показалось Ричарду — Ребекка спросила:

— Хотите подняться? Посмóтрите, где я живу.

— Конечно. — Отказаться было бы противоестественно.

Они спустились по четырем бетонным ступенькам, открыли потертую оранжевую дверь, вошли в душный полуподвальный вестибюль и стали подниматься по деревянной лестнице. Посетившее Ричарда еще на улице подозрение, что он нарушает границу общественного сада вежливости, сменилось чувством очевидной вины. Мало кому доводится наслаждаться таким сладостным беззаконием, как подъем по лестнице следом за женщиной. Три года назад Джоан жила в Кембридже в четырехэтажном доме без лифта. Даже когда у них все превратилось в рутину, Ричард, провожая ее домой, не мог избавиться от страха, что хозяин выскочит из своей двери и разорвет его в клочки.

Отпирая дверь, Ребекка сказала:

— Как же здесь чертовски жарко! — впервые, насколько он помнил, употребив бранное словечко.

Она включила слабый свет. Под потолком тянулись балки — изнанка крыши, — нарезавшие пространство, где обитала Ребекка, на огромные призмы. Шагнув вперед, к Ребекке, Ричард обнаружил справа, там где косая крыша упиралась в пол, неожиданный уголок с двуспальной кроватью. Кровать была туго заправлена с трех сторон и походила не столько на предмет мебели, сколько на платформу, раз и навсегда обтянутую одеялом. Он поспешил отвернуться, но и на Ребекку сейчас смотреть не мог, поэтому уставился на два кухонных табурета, на железную лампу с чередующимися жирными рыбинами и штурвалами на абажуре, на книжный шкаф с четырьмя полками. Все это было достаточно непрочным и из-за близости к косой стене угрожало, казалось, вот-вот обрушиться.

— Вот она, печь над холодильником, — сказала Ребекка. — Я, кажется, рассказывала. Или нет?

Духовой шкаф был гораздо крупнее холодильника и опасно громоздился над ним. Ричард провел пальцем по его белому боку.

— Очень миленькая комната, — проговорил он.

— А вот и вид, — сказала она.

Он встал с ней рядом у окна, отодвинул занавески, посмотрел через видавшее виды стекло на окна квартиры напротив.

— Ну и здоровенное у них окно! — протянул он. Она издала короткий утвердительный звук.

В квартире напротив горел свет, но там было пусто.

— Прямо как мебельный магазин, — сказал он. Ребекка еще не сняла пальто. — А снег все сильнее!

— Так и есть.

— Так что... — он сказал это излишне громко, а закончил, наоборот, еле слышно, — спасибо, что позволили взглянуть. Я... вы прочли это? — Он указал на томик «Тетушки Мейм»[2] на пуфике.

— Еще не успела.

— Я тоже. Знаком только с отзывами.

С тем он и пошел к выходу. Там поступил совсем смешно — оглянулся. Только у двери, как он потом решил, ее поведение стало совершенно непростительным: она не только подошла к нему ближе, чем требовалось, но и перенесла всю тяжесть тела на одну ногу, наклонила вбок голову и уменьшилась в росте на несколько дюймов, сделав его положение доминирующим, да еще для пущей пассивности спрятала лицо в тени от балки.