Неправильный Дойл - Роберт Джирарди

Год прошел удачно. Финстер Дойл и его индейцы-пираты захватили, ограбили и потопили в Чесапике четыре небольших торговых судна, а на острове у его жен родилось пятеро здоровых младенцев.

Но однажды у побережья Виргинии появился английский военный корабль.

В нескольких днях ходу на юг, в устье Паманки, на берег высадился отряд английских моряков с грозными лицами и с ними – перебежчик-толмач из племени нантикоков. Они сказали испуганным индейцам, что ищут ирландского пирата, у которого три корабля и семь жен, и пообещали много ожерелий из раковин за сведения о нем.

Все это время Финстер и его жены обитали в корпусе «Могилы поэта», словно насекомые в гниющем бревне. Богатства, которые он захватил во время той последней вылазки, всё еще лежали в трюме. Все это нужно было спрятать от англичан до того, как они здесь появятся, – Финстер знал, что это произойдет, потому что англичане не терпят пиратов, тем более ирландцев, и не остановятся, пока не вздернут его. Валем помог ему собрать вместе всех пригодных для работы окнонтококов, и мужчин и женщин. Они копали, сменяя друг друга, целых три дня, пока на другой стороне дюн в мягкой почве, похожей не на песок, а, скорее, на плотную черноватую землю, не образовалась гигантская яма. Тем временем Финстер спилил мачты, срезал оснастку корабля и соорудил из всего этого нечто вроде тяжелой волокуши. Когда яма была готова, он запряг все племя окнонтококов, и они оттащили туда корабль. Яму засыпали, так что от судна не осталось и следа. Его «Могила поэта» обрела собственную могилу на земле.

Вскоре после этого «Вождь Валем» встретился с военным шлюпом «Павлин» при входе в бухту Вик-комак в Чесапикском заливе. Это было мало похоже на схватку: на борту «Павлина», которым командовал доблестный усмиритель индейцев полковник Броуди Диеринг, было двадцать пушек, – и Финстера с его командой из пяти воинов быстро схватили и доставили в Джеймстаун, чтобы там повесить. Воины Финстера были дикарями и язычниками, поэтому их повесили сразу, а ему пришлось пройти через все изощренные пытки судопроизводства. Перед тем как вынести приговор, сэр Уильям Беркли, глава исполнительной власти и губернатор виргинской колонии, спросил Финстера, не желает ли он произнести последнее слово. Ничуть не колеблясь, Дойл расстегнул штаны и под хохот зрителей с галерки помочился на судебного пристава, который стоял под скамьей подсудимых. Беркли это не показалось забавным, и он добавил к приговору Финстера сорок ударов плетью с железным наконечником.

Несколькими днями позже полковник Диеринг и его солдаты посадили пирата в повозку, запряженную волами, которая медленно двинулась по пыльной дороге к морю. На его шее уже была завязана веревка, которая, спадая, словно змея, обвивала его ноги. Надсмотрщики и рабы с табачных плантаций молча смотрели, как он медленно ехал, полный достоинства, возвышаясь над живой изгородью, словно ростра на носу корабля. На верфи в Хэмптон-Роудс боцман с «Павлина» содрал с Финстера одежду и хлес-тал его кошкой до тех пор, пока не разорвал кожу в клочья. Потом его вздернули на виселице и оставили висящее тело разлагаться в железной клетке, в знак предупреждения всем пиратам.

Но еще долгие годы женщины, завернутые в оленью кожу и шерстяные одеяла на манер индейских скво, хотя под грязью большинство из них были белыми и одна – негритянкой, приходили по длинным лесным тропам и приносили чумазых детей, чтобы постоять в немом созерцании почерневших костей Финстера Дойла, раскачивающихся на ветру.

Часть 1

Дойл возвращается домой

1

Тим Дойл медлил, стоя на пыльной лестничной площадке, вставив ключ в замок. Он делил мансарду со своей любовницей, молодой француженкой по имени Бри-жит Пуссен. Печальный янтарно-желтый свет проникал в узкий лестничный колодец через слуховое окно на противоположной стене и образовывал что-то вроде мишени с перекрестьем на темном дереве двери и на осыпающейся гирлянде сухих роз, которую Брижит повесила три месяца назад, когда они въехали. Дойл смотрел, как янтарная мишень тускнеет и расплывается в полумраке, – вот несколько секунд, и еще один день прошел. Судя по звукам, доносившимся из-за двери, там мужчина и женщина занимались любовью.

Непрерывный шум городского транспорта доносился с Рю де ля Мир; резкий гудок давшего задний ход грузовика эхом отдался во внутреннем дворике, почти сливаясь со страстными криками за дверью. Дойл стоял неподвижно, прислушиваясь. «Конечно, – мрачно думал он, – это обязательно должно было случиться, это правильно, более того – справедливо». В следующую секунду крики достигли неистового крещендо, и каждая нота была ему знакома. Брижит определенно знала, как получить оргазм: она позволяла страсти вливаться в нее, овладевать ею полностью, а после лежала не двигаясь, холодная и влажная, как утопленник, выловленный из Сены.

Затем Дойл услышал гортанные звуки, издаваемые мужчиной, находящимся с ней, решительным щелчком повернул ключ в замке и толкнул дверь. За секунду до того, как войти, он бросил взгляд на слуховое окно и поймал слабый отблеск фасада Сакре-Кёр, кораллово-розового в лучах заходящего солнца, под которым до горизонта раскинулся Париж – город, уже исчезнувший для него, стертый с карты. Он проделал последние шаги к спальне почти бегом, мимо пальто на вешалке в коридоре, через невероятно маленькую кухоньку, сорвал тонкую перегородку-гармошку и застал их обоих на японском матрасе в последних конвульсиях: не сознающая ничего Брижит сидела спиной к любовнику, на его темных волосатых ногах. «Араб! Эта сука трахается с арабом», – подумал Дойл, глядя на ее стройное тело, блестевшее от пота, и полузакрытые голубые глаза. В следующую секунду она их открыла и увидела Дойла, мрачно стоявшего в дверном проеме, словно сама смерть. Она вскрикнула и попыталась вскочить, но темные руки араба прижались к ее бедрам, заставили опуститься на него еще раз, еще и еще, пока он не кончил. Брижит не смогла с собой справиться, ее глаза закатились, она застонала, ее снова охватила сильная дрожь, и наконец, тяжело дыша, она упала на бок, комкая простыни.

Когда араб увидел Дойла, он вскрикнул от неожиданности и попытался вскочить, но Брижит удержала его, положив ладонь ему на грудь.

– Du calme, chérie,[1] – сказала она низким голосом, глядя на Дойла без малейшего признака стыда на лице.

Дойл с арабом обменялись злыми взглядами, не предвещавшими ничего хорошего. Араб был худым, ему было от силы двадцать – почти вполовину меньше, чем Дойлу, – с нежными, девическими чертами и пухлыми влажными губами. Дойл почувствовал, что где-то видел его, и тут же вспомнил где. Это был марокканец по имени Ханук Аджид, один из официантов в кафе «Ней» вниз по улице, всегда такой внимательный, когда они с Брижит подходили к блестящей стойке выпить apéritif. Маленький ублюдок. Ханук Аджид не озаботился прикрыться простыней, Дойл увидел его упавшее достоинство, и на долю секунды ему стало легче.

– Le dice, пусть этот урод выметается отсюда, – сквозь зубы процедил Дойл. – Vamos. Immediatamente.[2] – Дойл не знал французского. Они с Брижит всегда общались на странной смеси испанского с английским.

– Но человеку нужно одеться, – резонно заметила Брижит. – Насе frio dehor.[3]

– Ну, значит, не повезло, – пробормотал Дойл.

– Сволочь ты, – вырвалось у Ханука Аджида, и его черные глаза сузились.

Дойл сжал кулаки, кровь забурлила от животного позыва убить. Еще секунда, и он порвал бы этого марокканского сукина сына на куски, но в последний момент какая-то сила удержала его, он только наклонился, схватил туфли араба и швырнул их через коридор и открытую дверь на лестницу. Одна туфля перелетела через перила, сосчитала шесть лестничных пролетов и упала на грязную плитку первого этажа.

Ханук посмотрел на Брижит, потом на Дойла, от его дерзости не осталось и следа.

– Vite, – нетерпеливо сказала ему Брижит. – Va t'en. Je n'aime pas te voir tuer! – добавила она мягче. – S'il te plaоt. On peut discuter de tout cela plus tard.[4]

Ханук вскочил, схватил одежду и выбежал вслед за своими туфлями. Дойл вышел в коридор, закрыл дверь и вернулся, чтобы разобраться с Брижит. Увидев его, она раскрылась и легла поперек матраса. На ее бледной коже все еще розовели следы от занятий любовью. Дойл смотрел на ее маленькие груди, узкие мальчишеские бедра. Если бы она решила родить ребенка, ей бы пришлось нелегко, поймал он себя на мысли, которую тут же отбросил. Нет, у таких женщин не бывает детей, вместо этого у них бывают оргазмы.

Брижит слегка раздвинула ноги, и Дойл увидел влагу, блестевшую на ее бедрах, на ее набухшем женском естестве. Хитрая улыбка появилась на ее лице. Она указала пальцем на растущий бугор в джинсах Дойла. «Да ты припух», – хрипло произнесла она недавно прочитанное во французско-английском словаре слово.