Маяк Петра Великого - Олег Мушинский

Вот чего бы они точно не написали, так это: «кража столового серебра у Фроловых раскрыта». Вор, к сожалению, не воспользовался возможностью вернуться под шумок за добычей. То ли затаился, то ли махнул рукой на столь скудный улов. Когда буря утихла, а на востоке забрезжил рассвет, я стёк с крыши на улицу.

Рядом, словно бы из ниоткуда, возник городовой Матвеев.

– Рановато ты, – сказал он. – А хотя какая разница? Не придет он. Хотел бы, давно бы наведался.

– Что значит: рановато? – удивился я, и обернулся.

На востоке было темно. Должно быть, я принял за рассвет последнюю молнию уходящей бури, но лезть обратно, на мокрую крышу, не было никакого желания. В борьбе с собственной совестью я положился на монетку. Подбросил, поймал – выпала решка, и я махнул рукой.

– Да, наверное, – сказал я городовому. – Тоже думаю, что не придет, но вы с ребятами всё-таки присматривайте за домом. Мало ли что.

Матвеев кивнул. Мол, конечно, само собой.

– Ну, тогда бывай, – добавил я, и побрел докладывать, что идея с засадой оказалась неудачной.

. . .

Тем временем над городом занимался настоящий рассвет. Дождь всё еще накрапывал, но уже редкий и мелкий. С деревьев за ночь облетели последние листья. Вдоль по Соборной улице их прибило к тротуару, и получилась узенькая золотая тропинка на безысходно-черном фоне. Трава на газоне зеленела по-прежнему, будто еще на что-то надеялась вопреки календарю. Ветер сгонял тучи прочь, расчищая путь солнечным лучам. Точь-в-точь наш дворник. Тот тоже бывало всю ночь куролесил, а утром глядишь – как ни в чём не бывало, исправно мёл себе двор.

На улицах было немноголюдно. Большей частью всё те же дворники спешили прибрать учиненный природой беспорядок. У Гостиного двора двое торговцев торопливо перебрасывали с повозки свой товар под крышу. Рядом, лениво поглядывая по сторонам, скучал пузатый городовой.

За углом я свернул в сквер и там мне навстречу попался какой-то оборванец. Он явно спешил, хотя еле переставлял ноги. Поначалу я принял его за нищего. Через сквер был Андреевский собор, где служил отец Иоанн, и эта братия завсегда подтягивалась к его выходу. По времени, кстати, он скоро должен был быть, но оборванец шел не к собору, а от него.

Едва мы с ним разминулись, как впереди раздался вскрик. Звали на помощь. Кричали, скорее всего, не у собора, а чуть левее, около канала, но за изморосью я никого там не разглядел. Оборванец, втянув уши в плечи, торопливо засеменил прочь.

Высматривая, кому там понадобилась помощь, я поспешил к каналу. Как оказалось, кричала совсем юная барышня. Одета она была явно не по погоде: легкая шляпка, белое платье и кофточка поверх него. Последняя, промокнув под дождем, больше походила на подтаявший снег, который прилип к статуе в парке, чем на предмет гардероба. Сходство тем более усиливалось, что барышня застыла у ограды совершенно неподвижно. Вцепившись в чугунную решетку, она напряженно всматривалась вниз.

Что тут стряслось – спрашивать не потребовалось. Рядом с барышней на ограде висела белая рубашка. Ветер вяло трепал мокрые рукава. Под оградой прямо в луже валялись брюки. Поверх них – видимо, чтобы не уплыли – стоял сапог. Второй сапог, точно забытый часовой, понуро мок у самой ограды. На углу я заметил темно-зеленое полупальто. Хозяин одежды, по всей видимости, плескался сейчас в канале. Барышня, казалось, была готова нырнуть туда же.

– Стойте! – крикнул я.

Барышня стремительно повернулась.

– О, Боже мой! – воскликнула она. – Скорее!

Барышня бросилась мне навстречу, но тотчас споткнулась и упала. Шляпка слетела с ее головы. Я успел заметить золотистые волосы, которые обрамляли лицо подобно ангельскому ореолу, но как следует разглядывать ее, увы, было некогда.

Из канала донесся хриплый вскрик, за которым последовал плеск. Я подскочил к ограде и успел заметить две руки, уходящие под воду. Барышня начала подниматься на ноги. Бедняжку так шатало, что она в любой момент могла грохнуться в обморок. Опираясь о мостовую левой рукой, барышня протянула ко мне правую.

– Оставайтесь там! – скомандовал я, торопливо сбрасывая одежду.

Стоило мне снять плащ, как холодный ветер сразу пробрал меня до самых костей. Я поежился и скинул сапоги. Когда вслед за ними последовали брюки, барышня тактично отвернулась. В этот момент руки вновь появились над водой, а вслед за ними на поверхности показался их обладатель – юноша с курчавыми, как у барышни, светлыми волосами.

– Держись! – крикнул я ему, перебираясь через ограду.

Канал ограждала высокая решетка с острыми наконечниками. По счастью, некоторые прутья отсутствовали. Зачем горожане с упорством, достойным лучшего применения, регулярно их выпиливали – до сих пор не понимаю – но конкретно в тот момент я был благодарен этим безвестным правонарушителям. Выдохнув, я одним рывком протиснулся на ту сторону. Юноша вскинул руки над головой и так быстро ушел под воду, словно бы кто-то утянул его снизу. Я нырнул следом.

Надо заметить, что октябрь-месяц у нас в Кронштадте – далеко не купальный сезон, а в этом году осень выдалась особенно хмурой. По утрам стоял такой колотун, словно природа уже репетировала зиму. Вода в канале оказалась просто ледяная, да еще и грязная. Ничего не видно! Искать тут можно было только на ощупь, а на ощупь я нашел лишь дно – илистое и ровное. Вынырнув, чтобы глотнуть воздуха, я увидел, как барышня показывала мне руками через прутья – он где-то там!

Увы, но и «где-то там» результат был тот же самый. Повезло мне только на пятый раз, да и то, по правде говоря, случайно. Я всплывал на поверхность, потеряв всякую надежду спасти бедолагу и подумывая, что надо бы выбираться отсюда, пока сам не окочурился, когда зацепил чью-то руку. Тонкая, с маленькой ладонью, она вполне могла принадлежать девушке. Молясь, чтобы это оказалась не барышня, нырнувшая-таки в канал, я потянул найденное тело наверх.

К счастью – хотя какое уж тут счастье?! – барышня по-прежнему металась в панике за оградой. Рука принадлежала юноше. Бедолага был бледен и, казалось, уже не дышал. Остекленевшие глаза смотрели в никуда. Я встряхнул юношу – насколько, конечно, можно было встряхнуть его в нашем положении – но абсолютно без толку.

Взгляд по сторонам прибавил моему настроению минорности. По обе стороны от меня вставали облицованные гранитом стены. Ровные, гладкие и очень высокие. Взобраться по ним без посторонней помощи лично мне представлялось задачей непосильной.

– Эй, внизу! – раздался зычный бас.

Я поднял голову. Через ограду мне махал рукой моряк в черном бушлате. Едва я повернул к нему голову, как моряк тотчас сбросил мне веревку. Ее конец плюхнулся в воду прямо перед моим лицом. Я вцепился в него, что оставалось сил, и стараясь при этом не выпустить юношу.

– Тащи! – крикнул я.

На самом деле, у меня получился не крик, а какой-то всхрап, но меня услышали. Веревка натянулась. Нас с юношей буквально выдернули из воды и мигом вознесли наверх. Я поначалу подумал, что матрос не иначе как Илья Муромец, однако тот оказался просто расторопным малым, успевшим привлечь на помощь еще троих прохожих.

Один из них подскочил слева и, схватив юношу под руки, выволок его на твердую землю. У меня еще хватило сил выползти самому, хотя на этом они и закончились. От холода уже зуб на зуб не попадал. Юноша по-прежнему не подавал признаков жизни. Барышня с криком бросилась ему на грудь. Она тормошила беднягу, называла по имени – Андреем – и ругала на чём свет стоит за то, что он, зараза такая, надумал покончить жизнь самоубийством. Юноша не отвечал.

Вокруг, как водится, невесть откуда появились зеваки. Они словно бы выпали с неба вместе с последними каплями дождя. Солидный мужчина в черном костюме принес мою одежду и помог мне натянуть ее на себя. Притопал тот самый городовой, что дежурил у Гостиного двора – с его комплекцией глагол «прибежал» был бы абсолютно неуместен – и, грозно покрикивая, быстро оттеснил зевак.

– Надо послать за доктором, – предложил кто-то из них.

– Послали уже, – отозвался сердитый бас.

И верно.

– Пропустить! – прокаркал кто-то за спинами зевак. – Пропустить! Все пропустить врач!

Этот голос был мне хорошо знаком. Он принадлежал доктору Азенбергу. Сам доктор был из немцев и носил двойное имя – Клаус Франц, однако в Кронштадте, так уж повелось, к нему обращались: Клаус Францевич.

На самом-то деле у батюшки нашего доктора тоже было двойное имя – Лев Альберт. Именно так! И вот попробуйте-ка выговорить: Клаус Франц Львович Альбертович. Тут и язык сломать недолго. Вот у нас и переиначили. Доктор давно привык и нисколько не обижался. Тем более что у них, в Германии, величать по отчеству и вовсе не принято.

Зеваки расступились, пропуская доктора, и вновь сомкнули ряды за его спиной.

– Барышня, пропустить врач, – попросил доктор.

Она даже головы не повернула. Городовой попытался тактично отстранить ее от тела, да куда там?! Барышня вцепилась намертво. У доктора тут и вовсе не было ни единого шанса. Маленький и жилистый, он, если бы не седая бородка клинышком, вполне сошел бы за подростка. Мне же лично Клаус Францевич больше напоминал голодающего гнома. Его неизменный темно-синий камзол, по словам доктора, считался невероятно модным в Германии. Считался, по крайней мере, когда Клаус Францевич был еще молод, но, вообще-то, с тех пор много воды утекло.