Мрачный дебют - RedDetonator
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Седовласый мужчина, не скрывающий, одержавшую решительную победу в битве за голову, плешь, обычно носил твидовый костюм и какой-нибудь необычной расцветки рубашку. Это очень старомодно, но зато по-своему стильно. Когда стану пожилым, думаю, резко сменю гардероб на что-то вроде того.
— Да, Антон Маркович? — спросил я у него.
— Полина сегодня не приедет, поэтому её роль исполнит Валентина. — сообщил заведующий труппой.
Проклятье. Но почему? Опять будет работать не по сценарию, пытаясь «лучше раскрыть роль»…
Выходит, что Жозефину де-Лерм будет играть Валентина — с этим уже ничего не поделаешь. Хороших сторон в этом я найти не могу, потому что Валя из «болота», то есть актёрского таланта у неё нет, но зато есть богатый папа, потакающий её прихотям и «отучивший» её в РГПУ имени Герцена.
— А что с Полиной? — спросил я, сильно не желая взаимодействовать на сцене с Валентиной.
— У неё трудности, которые я бы не хотел обсуждать при… — Антон Маркович мельком посмотрел на журналистку. — И закругляйте интервью, тебе скоро на сцену.
— Да-да, — ответил я, возвращаясь взглядом к журналистке. — Ещё какие-нибудь вопросы?
Заведующий труппой покинул кабинет режиссёра-постановщика, выделенный для короткого интервью. Руководство относится с пониманием, поэтому идёт на встречу, чтобы разрешать «последствия популярности».
— То есть у вас родня в Казахстане? — продолжила опрос Ирина.
— Родители, — без особого желания ответил я. — Не захотели ехать в Петербург и возиться с документами. Им и там нормально.
— Но бабушка… — нахмурила брови журналистка.
— Как дед умер, это было в две тысячи восьмом году, она увидела, что дети устроены и её мало что держит в Казахстане, поэтому она вернулась в Ленинград, то есть уже в Санкт-Петербург, — объяснил я. — И что, ваших читателей интересуют только подробности моей биографии? А планы на будущее? А ожидаемые роли? Нет?
Это интервью уже начало меня раздражать. Я очень часто давал интервью, поэтому разбираюсь в вопросе. Это интервью раздражает некомпетентностью интервьюера. Или интервьюерши? Или интервьюерки? Или интервьюерэссы?
— И вы, выходит, переехали в Петербург, к бабушке, после чего поступили в СПбГУ, так? — проигнорировала мои озвученные и неозвученные вопросы Ирина.
— Так всё и было, — вздохнул я. — Думаю, наше интервью можно считать состоявшимся, потому что мне нужно перепроверить грим, скоро начнётся спектакль. Рад был побеседовать.
— Но я ещё хотела спросить… — начала Ирина.
— Увы, но вынужден огор̀чить вас невозможностью пр̀одолжения интер̀вью, — начал я настраиваться на своего персонажа и переходить на французский акцент. — Напр̀авление к выходу знаете. Ар̀евуар̀, мадмуазель.
Я встал со стула, поправил китель, двууголку, после чего поклонился Ирине и покинул кабинет.
Прохожу сквозь узкие и полутёмные коридоры, пропустив мимо себя стайку технических работников, которым предстоит занять свои места.
Сегодня играем «Вмешательство Наполеона».[1] Станислав Пешков играет Ландрю, а я, соответственно, Наполеона. Жозефину играет, к сожалению, Валентина…
Почему сабля или что там Наполеону положено, такая тяжёлая? Надо сказать бутафору, чтобы сделал лёгкое оружие, ведь мне даже вынимать этот меч, по сюжету постановки, не нужно. Или вообще, пусть отвинтит лезвие и оставит только рукоять — оружие тянет пояс и это выглядит нелепо. Это у нас в раздел «Не забыть», а не в раздел «Как обычно, забыл».
Рискованная тема, финал дырявый, как дуршлаг, но худрук, Иван Абрамович, решил попытать удачу — население у нас притязательное, но хорошо забытое старое имеет повышенные шансы на успех только потому, что это уже классика, пусть и не очень успешная при своих современниках.
В зале играла французская музыка 30-х годов — так Иван Абрамович собирается настроить уже ожидающих начала спектакля зрителей «на атмосферу».
— Non, je ne regrette rien… — пропел я тихо, подпевая Эдит Пиаф.
Стоп.
— Вот Александр̀ Владимир̀ович… — прошептал я, меняя курс к кубрику звукорежиссёра.
Не люблю лезть в чужую работу, но Эдит Пиаф, которая исполнила свою самую знаменитую песню в 60-е годы, это совершенно точно не в атмосфере пьесы 30-х годов.
Простой зритель, может, не заметит несоответствия, но если в зале критики, то есть риск, что завтра в околотеатральных кругах будут глумливо посмеиваться над нами, потому что важно всё — от музыки до спектакля, до выдачи шуб с куртками, после.
Но я не успел решительно подпортить отношения со звукорежиссёром, потому что там уже был Иван Абрамович, распекающий всех причастных и непричастных. Он услышал мои шаги и резко развернулся.
— Верещагин! — воскликнул слегка полноватый дяденька. — Ты почему ещё не на сцене!? Живо дуй туда, скоро начало! А у нас тут с музыкой трагедия… С кем я работаю?! Кто все эти люди?! Почему мне нельзя вам ничего доверить?! Следить должен, за руку вести вас, бестолочи! Да вы понимаете вообще, как сильно подпортили нам репутацию? Эх, вы…
«Нельзя обоср̀аться», — мысленно настраивал я себя.
Музыка, пока я шёл по коридору, сменилась на некий популярный когда-то, в тридцатые, французский шлягер. Несомненно, он рвал чарты во Франции, поражая сердца и души уже давно мёртвых людей.
Я уже был на сцене и стоял на отметке, замерев как восковая фигура, в горделивой позе, с высокомерным выражением лица, когда снова случилась заминка.
— Да что ещё? — спросил я, перекрикивая громкую музыку.
— Володя куда-то пропал, — ответил механик сцены, вроде бы, Вадим.
Он стоял вне поля зрения зрителей и отвечал за передвижение всего, что должно двигаться, а также за полёт всего, что должно летать.
— Кто-нибудь может отвлечься ненадолго и раздвинуть грёбаный занавес? — донесся до меня экспрессивный риторический вопрос Пешкова.
Этот вопрос был хорошим и своевременным.
Наконец, появился право имеющий, а не тварь дрожащая, и дёрнул за рычаг импортного электродвигателя.
Занавес разъехался и обнажил актёрам яркий свет и самое страшное, что может увидеть актёр театра… зрителей.
Свет слепил и не позволял разглядеть, что именно происходит в зале, но я быстро понял, что происходит что-то неправильное. Потому что музыка затихла, а из зрительского зала раздавались вопли, топот, хрипы и испуганная ругань.
Я приставил ладонь к глазам, чтобы избавиться от влияния верхнего освещения, и вгляделся в зал. Выпучив глаза, я отступил назад.
— Всем не двигаться! — крикнул я остальным участникам постановки. — Тут что-то не так!
Зрители ломились в двери, а наша знаменитая на весь Питер железная лестница отчаянно скрипела, ведь по ней спешно взбирались десятки людей.
Но самое ужасное, что на выход ломились не все. Некоторые из зрителей колотили и кусали лежащих и вопящих людей, раненых и беспомощных.
Вот один из зрителей, нависнув над жертвой, схватил её за голову, после чего
