Князь Михаил Вишневецкий - Юзеф Крашевский

И все это было так устроено, так рассчитано, так проводилось всевластным примасом, что паны как будто не могли сопротивляться. Будущий король уже имел здесь чуть ли не свой двор: француженок — воспитанниц покойной королевы, их мужей — блестящих молодых людей, получивших свое образование в Париже… Все это были уже готовые орудия, пружины, помощники и слуги.

Вся эта кампания была совершенно явной, и веселые лица француженок убеждали остальных участников кампании, что успех обеспечен…

Для того кокетливого, элегантного мирка, который подражал Марии-Луизе и хотел владеть мужской половиной так, как она правила Яном Казимиром, — идеалом был Кондэ, рыцарь, красавец, воспитанник самого блестящего двора в Европе, то есть французского… С ним должна была начаться здесь новая жизнь, и в этой новой атмосфере прекрасные воспитанницы королевы, считавшие себя самих полукоролевами, надеялись блистать и властвовать…

Во главе этих красавиц, заранее торжествовавших, стояла прежде любимая Марией-Луизой, чуть не усыновленная ею Мария де ла Гранж д'Аркиан, вдова графа Замойского, а ныне жена Яна Собесского, гетмана, который вместе с примасом, проводил кандидатуру Кондэ.

Жена гетмана была самой яркой звездой на этом полуфранцузском небе, так как она выделялась своей необыкновенной красотой и умела ей пользоваться…

Муж, поклонник женской красоты, был ее рабом. Его преклонение перед женой приводилось в обществе, как пример образцовой любви…

Рядом с ней было много других красавиц, кокетливых личик и… флирт царил широко и свободно; но это никому не вредило, так как все это прикрывалось весьма изысканными и изящными манерами вельможных пани.

В мире этих дам: Собесской, Радзивиллов, Потоцких, Любо-мирских, Пацев, ни один день не проходил без развлечений, и веселье было доминирующим тоном…

И все, казалось, оправдывало такое настроение… Выборы казались лишь исполнением формальности. Приглашенный уже Кондэ должен был приехать и то^да Польша должна была стать счастливейшей страной.

До такой степени, при наблюдении издалека, исход казался верным и несомненным.

Вакансии уже раздавались заблаговременно… В Ловиче примас Пражмовский принимал ежедневно толпы гостей, которые предлагали ему свои услуги, заручаясь его благосклонностью… Но не везде было так, как в Варшаве и в Ловиче… Почти всякая область имела среди шляхты какого-либо вождя, который давал ей указания и мановением руки вел ее за собой.

В Сандомирском воеводстве, неподалеку от города Сандомира жил в маленькой родовой деревеньке мосц пан Ириней Пиотровский, герба Сас. Взглянув на него, когда он смешивался с толпою "панов братьев", никто не дал бы ломанного гроша за этого тощего, желтого, сгорбленного, одетого небрежно, почти бедно, тихого и скромно протискивающегося в толпе человека. У Пиотровского не было никакого титула; он был беден, связями не похвалялся, панских порогов не обивал… Между тем в Сандомирском воеводстве никто в общественных вопросах не выступал без Пиотровского. От этой популярности среди шляхты он не получал никакой выгоды, но он знал ей цену и не пренебрегал ею…

Один Бог ведает, что в молодые годы пана Иринея так повлияло на него; но факт, что он не мог ни видеть, ни переносить панов и магнатов, "желтобрюхих", как он называл их. Это был заклятый их враг, хотя он этой неприязни своей и не обнаруживал, нося ее за пазухой и пуская в ход лишь тогда, когда это было ему нужно.

У Пиотровского было еще одно достоинство, или, если хотите, необычайный недостаток. В ту эпоху непомерной болтливости, когда шляхта посвящала половину своей жизни риторическому спорту, Ириней не часто выступал с речами, не разыгрывал из себя Демосфена… Когда другие слишком долго и без толку болтали, он потирал свою полысевшую голову, дергал их за рукава и шептал:

— Приходите же к какому-нибудь заключению!..

Его считали опытным и хитрым, — да он и на самом деле был таков; — но и в этом он не искал себе рекламы: напротив, он выдавал себя за простака, человека с душой нараспашку.

Деревушка его, испокон веков принадлежавшая их роду, называлась Сасин-двор и стояла на Висле; в течение полутора часов, он мог на своей лошаденке добраться из дома до Сандомира. Вся его семья состояла из жены, настолько скромной женщины, что чаще всего она ходила с головой, повязанной простым платком, не тратясь на чепчики и заколки; это была трудолюбивая хозяйка, молчаливая, как муж, и у них была единственная дочурка Ягуся, которой тогда было лет пятнадцать.

В те времена ни одна даже самая бедная усадебка не закрывала негостеприимно своих дверей перед гостями; также и Сасин-двор был открыт для всех, но в нем не пировали, потому что Ириней, как он говорил, имел слабую голову, пить не мог, не любил и в пьяном обществе скучать.

Единственною роскошью его "хаты", так называл он свою скромную усадьбу, были книги. Но, не любя хвалиться даже эти я он держал их в своем кабинете и скорее скрывал их, чем хвастался. Любимым его чтением были римские историки.

Он был таким же хозяином, как и все тогда; он также пользовался, по старым традициям и правилам, услугами управляющего на откупу, но он все-таки лично наблюдал, чтобы ничто в имении не пропадало без пользы, хотя в этом он не обнаруживал особого таланта. Во многих случаях пани Пиотровской приходилось заменять мужа, потому что, когда наступали сеймики, съезд, совещания, сейм, сам Пиотровский считал необходимым отправляться "на службу"… Так он сам обыкновенно называл свои занятия общественными делами.

У своих собратьев, сандомирцев, он пользовался такой сильной репутацией умного политика, что эта слава проникла даже в соседние воеводства. В общем это был тихий и скромный человек. Впрочем, он все же не был мрачным и чересчур серьезным; напротив того, он охотно смеялся и иногда умел очень остроумно пошутить, а когда бывал в ударе, то выражался особенно метко, "по шляхетски", как отзывались слушатели.

Дело было зимой. Санная дорога в этом году установилась поздно, но была так хороша и прочна, что все были рады ей. Пиотровский сидел у камина с Тацитом в руках, как вдруг его жена постучала и тихо сообщила:

— К тебе гости…

Пиотровский положил книгу в шкаф, оправил свой костюм и вошел в гостиную в ту самую минуту, когда огромных размеров, круглый, как бочка, шляхтич, румяный, с седыми усами, развязно смеясь, боком проталкивался в дверь, крича:

— А что? Незваный гость хуже татарина?!

Следом за этим круглым, виднелись двое мужчин значительно меньшего объема, но зато более высокого роста, из которых у одного были светлые, как лен, волосы, а у другого черный чуб и усы, топорщившиеся кверху.

Начались радушные приветствия.

Его мосц, пан Симеон Гарвовский величался каким-то "чашником", светловолосый Ремигиан Звольский — "войским" [1], а последний, черный и коренастый — заместителем. Все трое были коренные сандомирцы.

Расцеловавшись с ними, Пиотровский усадил их и уверенный, что жена сама знает, что требуется по обычаям гостеприимства насчет водки и закуски, сообразно с порою дня, вдобавок после езды, — не сказал ей ни слова.

Первое место среди гостей занимал не только своей тушей, но и значением, чашник, который все смеялся и покрякивал.

— Мы к тебе, любезный Петрусь, — начал он, немного погодя, — как к свету… Кто нам посоветует, кто нас поведет, если не ты?..

Ириней приготовился внимательно, хотя и спокойно, выслушать.

— В чем дело, любезный чашник?

По жесту Гарвовского, который уже умаялся, черноволосый пан заместитель подхватил:

— Само собой понятно… само собой, дорогой сосед, — ведь мы точно под колпаком… Выборы на носу… что же нам нужно делать?..

— Да, перебил чашник, выбрать короля недолго, да как бы не ошибиться, — вот в чем суть! Паны уже все продались разным кандидатам: Кондэ их засыпал золотом… Лотарингский, Нейбургский… шут их знает, как их всех там зовут… Мы о них ничего не знаем! Как бы тут мы, сандомирцы, не оплошали!.. А? Что?

Пиотровский молчал. Тогда светловолосый пан Ремигиан Звольский громко крикнул:

— Что же, нам быть стадом, которое господа пастухи гонят, куда хотят? Это хозяйничанье магнатов уже вот у нас где сидит, — он показал на затылок. — Они опять хотят нам подстроить свои штуки…

— Само собой… — перебил черноволосый.

— Ах, дай же мне досказать, — окрикнул беловолосый, который двигался с какими-то судорожными подергиваниями.

— Ксендз Олыповский рекомендует нам Пяста, — договорил он, — может быть, это и правильно. Мы захотели было француза, да он удрал… после него пришел трансильванец, взял нас в ежовые рукавицы, ну, зато хоть лихой был вояка; наследовал ему полуягеллон, полушвед, а собственно попросту немец… Этот молился и стонал… ну, и забурлило все у нас. Выбрали мы было двух сыновей… Господи, прости нас… При последнем Речь Посполитая чуть не распалась… и этот в конце концов сбросил корону — "non sum dignus" [2], говорит он, а коли не достоин, так зачем же добивался ее?.. В таком случае что же? Опять a capite [3] должны будем прививать себе француза?.. Не странное ли это дело, когда какой-нибудь народ выбирает себе в одних чужеземцах, которых сам не знает, и которые его не знают?