Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами) - Георгий Венус

- Не пригибаться! Не пригибаться, трусы! - кричал капитан Иванов, следуя за ротой с наганом в руке.- Цепь...

Диким вихрем над головой взвизгнули первые пули. Кто-то вскрикнул и упал.

- Вот они! Вот! - закричал Свечников.- Обходят!..

- Не ори! - Нартов грыз семечки, а потому шамкал, как беззубая старуха.

- Не ори, дурак!.. Наши это... Воин!..

Было темно. Темнота под пулями визжала. Дождь бил в спину.

Наконец, 2-я и 3-я роты поравнялись с нами. Мы также стали отходить.

* * *

...Отступая, мы отстреливались.

- Спокойней! Так! Так! Еще спокойней! - сдерживал 2-е отделение прапорщик Дябин.- Следите, прапорщик.- Он подошел ко мне.- Ну и бьют же! Следите...

И вдруг глаза мои чем-то захлестнуло, и чья-то винтовка, ударив меня в локоть, полетела мне под ноги.

...Черные силуэты солдат шли пригибаясь.

- Отделение, слушать мою команду! - кричал я, снимая наган с прапорщика Дябина.

Верхняя часть его черепа была снесена.

* * *

Все больше и больше снижались пули. Нартов ворчал. Шел угрюмым шагом, опустив винтовку штыком до самой земли. По нем равнялась вся цепь. Я был обрызган кровью и мозгами отделенного. Вытирая лицо рукавом, быстро пригибал голову, самого же себя обманывая: "Ну, конечно, не трушу... Пригибаюсь?.. Ну, конечно!.. Но кровь..."

- Эй, не бежать!..

Из-под обстрела красных мы вышли только через полчаса.

Дождь больше не падал. Из-за туч выгрызалась луна.

Замыв пятна крови и мозги, я повесил гимнастерку на ротной кухне и медленно шел к бараку какой-то экономии сахарозаводчика Кенига, в которой на ночь - был расположен наш батальон.

Под стеной барака сидело несколько солдат 2-й роты.

- А черт их разберет, хохлов этих!.. Молчат, и слова не скажут...говорил маленький рыжий солдат с запрокинутым вверх носом.- В городах, там подходяще встречают, это верно, а эти вот - волками глядят... Ну - и не поймешь, рады ли, нет ли...

- А чему радоваться?..

- Ты, слушай, язык подвяжи!..- угрюмо вставил третий солдат.- Не у красных... Разговор оборвался.

- Гляди, пленного ведут. Ишь, длиннорылый! Наш это, из кацапов будет!

Из штаба батальона вели пленного ординарца, в темноте подъехавшего к нашей цепи.

Пленный шел, опустив голову, и угрюмо смотрел на дорогу.

Через минуту за бараком раздался выстрел.

* * *

"Пойду за гимнастеркой - и - спать!" - решил я, соскакивая с забора.

Прапорщик Морозов сидел возле кухни, держал между коленями котелок и деревянной ложкой хлебал черный густой кофе.

- Мне, прапорщик, кажется...- начал было он, но вдруг почему-то вновь замолчал.- Хотите?

Я сел рядом с ним и взял котелок и ложку.

Опять стал накрапывать дождь. Прапорщик Морозов поднял голову и снял фуражку. Увидя над кокардой смятый стебелек уже осыпавшейся розы, он отцепил его и бросил на землю.

- Знаете, о чем я думаю, прапорщик? - спросил он, помолчав.- Думаю, вот,- отчего с прицела двенадцать, десять, восемь, или с шести хотя бы, стрелять, очевидно, легче, чем в упор...

- То есть как это?

- Да так...- И прапорщик Морозов замолчал. В темноте за бараком вновь раздались три выстрела. Кашевар над котлом быстро поднял голову:

- И завсегда так! - сказал он, всыпая в котел красные бураки.- Как малость не повезет - всех расстреливают. Эх и борщ будет!..

Я взял гимнастерку и пошел в барак.

Длинный ряд нар убегал в темноту. На них лежали солдаты, друг возле друга.

С трудом отыскав место, я разостлал шинель и снял сапоги.

"Надо высушить... Завтра утром опять на Богодухов. Ноги запреют..."

Вода с толстых английских носков ручьем текла на пол. Потом стала падать каплями. Реже... Еще реже...

Я положил сапоги к голове, носки - на голенища, и закрыл глаза. Влажный холод шинели сочился сквозь гимнастерку. "Чем?.. Черт возьми, да чем это знакомым таким пахнет моя мокрая шинель?" Я стал вспоминать.

И вот в грязном бараке, в темноте, вдруг, под электрической лампочкой в пять свечей, что когда-то горела в нашей кухне, увидел я лохань и в ней Топсика, нашу комнатную собачку. Топсика мыли, а он, мокрый,- уже не лохматый, как всегда, а гладкий и блестящий,- покорно стоял в лохани и тряс рыжей шерстью. Вот так же (вспомнил!), так же вот пахла его мокрая, рыжая шерсть...

"Топсик, хочешь сахару? Топсик, нельзя!.. А ну - раз, два, три! можно!.."

Я ворочался, толкая Филатова, моего соседа.

"Заснешь ли, черт дери, когда довспоминался до дома, до Топсика, до сахара, до... до..."

- Дьявол!

Я вновь поднялся и стал смотреть в темноту.

Темнота, грузная и тяжелая, лежала в бараке, мохнатой спиной до самого потолка. "И солидно же строил этот Кениг!.." Барак вмещал весь батальон: наша, 3-я, 2-я и, наконец, совсем впереди, 1-я рота.

Кто-то у противоположной стены зажег свечу.

"Пойти побеседовать? Сна все равно нет".

Ступая босыми ногами по жидкой, холодной грязи, я пошел на свет.

* * *

На нарах, по-турецки поджав ноги, сидели подпоручик Сычевой и прапорщик Юдин,- первой роты. Они пили коньяк,- прямо стаканами. Глаза подпоручика были прищурены. В русой бороде путался свет свечи. Юдин, офицер послабее, был уже пьян. Он быстро шевелил губами, пытаясь поймать край стакана, но стакан в его руке качался и выплывал из-под губ. Юдин целовал воздух. Сердился.

- Добрый вечер, господа.

- Садитесь, прапорщик, пейте. Коньяк, скажу я вам! Три глотка, и с каблуков долой. Ей-богу!

Мне было холодно. "Согреться, что ли?" Я выпил залпом полстакана. Теплота потекла по телу. Дошла до пальцев застывших ног. Я сел на нары, пытаясь пальцами ног поднять с пола соломинку.

- А по какому случаю, господа, первая сегодня угощает?

- Без всякого. Вам всё по да по... "Попо" - по-немецки... Впрочем, вы и сами знаете,- ведь из немцев, кажется? А ну, налить?

Я отказался.

- Вот папиросу, если не промокли.

Подпоручик Сычевой вынул небольшой серебряный портсигар, и я заметил на нем след осекшейся пули.

- Здорово отскочила! Когда это? А?

- Если б раз, я бы не хвастался.- Подпоручик Сычевой гордо щелкнул о портсигар пальцем.- Кого молитва, а кого эта вот штука спасает... Верно, хоть и не убедительно!.. Мой талисман...

* * *

На потолок, сквозь открытые ворота барака, вползал желтый свет зари. Батальон еще спал.

"Отчего не подымают?" - я сел и потянулся за сапогами. Но на соломе, дырявыми пятками кверху, лежали одни носки.

- Дежурный!

- В четвертой роте за время дежурства происшествий никаких не случилось...

- Спал, сонное твое рыло? Где сапоги? Где, говорю, са-по-ги?

Дежурный тыкался под все нары. Перебирал грязные и порыжелые, протлевшие насквозь портянки. Даже разбудил почему-то одного из солдат, Степуна, самого порядочного и честного.

- Где сапоги господина прапорщика? Тот бессвязно замычал. Поднял голову и тупо заморгал глазами. Потом вновь упал на нары и захрапел.

- Ищи! Давай сапоги! Где сапоги?

Но в это время в барак вбежал связной батальонного:

- Подыма-ай!

- Четвертая рота, вставай! - закричал, отбегая от меня, дежурный.

- Третья, вставай! - подхватил дежурный соседней роты.

- Вторая...

- Пер-ва-я...

Было уже не до сапог.

* * *

Я стоял на правом фланге отделения, в толстых серых носках, из дыр которых торчали грязные пальцы.

- Ничего, господин прапорщик,- успокаивал меня фланговой, всегда веселый и находчивый Миша.- С первого убитого снимете. Я бы вам свои дал, да нога у меня, как у девочки, маленькая.

- Сми-р-на! Равнение - напра-во. Господа офицеры!

На дороге показался капитан Туркул, наш батальонный. Усмехаясь в густые черные усы, он браво сидел на коне, за которым, медленно переставляя кривые лапы, следовал его бульдог - разжиревшая в заду сука.

- Вот что, ребята,- сказал батальонный, придерживая лошадь.- Сегодня мы вновь наступаем. Уж вы постарайтесь. Чтоб им ни дна, ни покрышки красным!..

"Заметит или нет?" - думал я, косясь на полубосые ноги. Но капитан Туркул ничего не заметил.

- Ведите! - сказал он командирам рот.- По отделениям...

* * *

Полдень. Наша рота, рассыпанная в цепь, двигалась по полю. Мои ноги были в крови. Носки болтались рваными тряпками. Я шел прихрамывая.

Слева от нас двигалась третья рота. Справа - пятая. Очевидно, оба батальона шли в цепи. По всему полю были рассыпаны конные - связные и ординарцы. На горе перед нами, на расстоянии двух-трех верст, виднелся Богодухов. Очевидно, город когда-то был богомольным. В городе было много церквей. Самих церквей не было еще видно. Их белая окраска тонула в волнах голубого теплого воздуха, но круглые купола, точно шары, подвешенные под небо, ловили лучи солнца - сверкали и блестели...

Стрельбы не было.

Высоко в небе кружился ястреб. Суживал и суживал круги. Я запрокинул голову, наблюдая за его полетом. Вдруг голова быстро нырнула в плечи. Над ней пролетел сноп звенящих пуль.

- Цепь, стой! - скомандовал ротный.

* * *

Пули летели высоко. Поражения еще не было. Я чувствовал боль в ногах. Мне казалось, по ступням, повернутым к солнцу, сотнями бегают муравьи. Я повернулся с живота на бок, подогнул ближе к себе колени и лежал так, полуоткрытым с обеих сторон, перочинным ножиком. Потом достал носовой платок, плюнул и стал вытирать кровь между пальцами.