Беда по вызову - Ольга Степнова

Она бы с удовольствием покхвоктала над моей проблемой, подставила жилетку и не только.

К моему удивлению, у шефа в кабинете сидел тот тип в белой рубашке. Когда впорхнула секретарша с кофе на подносе, я понял, что совершил глобальную ошибку, приняв «золотой паркер» за ученика. Хотя понять меня можно, на уроках даже у шестиклассников трещат мобильники, а в десятых цветы жизни пару раз небрежно доставали ноутбуки.

В угодливом изгибе, наш Ильич представил меня:

— Наш новый учитель истории — Петр Петрович Дроздов. Месяц как преподает. Классный руководитель десятого «в». Читает двадцать часов в неделю, согласился на полставки… — пока он блеял, я отключился. И так ясно, это проверяющий, скорее всего из районо. Вряд ли он в восторге от моей методики «истории в анекдотах». Его щечки порозовели то ли от избытка молодости, то ли от давления — гипертония-то помолодела. Мужика явно раздирали плохие эмоции:

— Вам не кажется, что педагогика не ваше поприще?

— А я и не педагог.

— Кто же вы?

— Автомеханик.

— Что ж не в гараже?

— К детям потянуло.

— Своих нет?

— Не обзавелся.

— Вы бы хотели, чтобы ваш ребенок изучал Великую Отечественную через слово «жопа»?

— Еще я употреблял фамилии Сталин, Жуков, Паулюс, Гитлер. Через слово «жопа» эти дети лучше запоминают. Если я скажу «Сталинградская битва — перелом в Великой Отечественной», они не поймут ни слова. Когда я пришел, они думали, что Троцкий — это директор школы, а Ильич его ласковое отчество. Теперь они запросто шутят на тему любой личности в истории.

— Если ты такой же автомеханик, как и педагог, я бы не доверил тебе даже «Запорожец».

"Тебя бы, козел, в нашу роту на недельку и слово «жопа» стало бы поэзией, — этого я вслух не произнес, хотя хотелось. Тонкошеему кузнечику все-таки удалось задеть меня за живое. Ездил он явно не на «запоре», а вот круче военной кафедры в заштатном «педе» точно ничего не знал. Его нынешнее положение наверняка результат родительских заслуг. Городок этот, хоть и не столичный, но промышленный, со своими бабками, мафией и начальством.

— Свободен, — отрезал кузнечик.

Следующие минут пятнадцать я курил во дворе, на сегодня уроков больше не было. Учебный год только начался, осень стояла изумительно теплая и у большинства еще осталась летняя форма одежды, что было для меня важным, так как другой у меня просто не было. Под скамейкой, где я сидел, валялись два использованных шприца и окровавленная вата. Ну вот, а меня распекают за антипедагогические методы. Да я цветочек рядом со своими подопечными: не ширяюсь, колеса не глотаю, пью мало.

Того, что меня попрут с нового места работы, я не опасался. Жуткий дефицит учителей был не только из-за задержек зарплаты и непрестижности профессии, но и из-за методов работы в отдельно взятой школе. В конце учебного года, например, наш Ильич увольнял учителей, чтобы не платить отпускные, а в начале — вновь принимал. Копейки, которые нерегулярно давали, по-моему, могли устроить только такого, как я: преследующего свои цели. Главное, что перевесило для меня все деньги — была возможность бесплатно жить на территории школы в небольшом сарайчике, который раньше считался сторожкой, и сохранил даже некоторое подобие печки. Там я соорудил лежанку из досок, притащил из школы старый стул и стол, а на первый аванс купил электрическую плитку. Вторая моя победа была в том, что я убедил Ильича, что смогу работать его шофером и это круто, потому что и машина под присмотром мастера, и я всегда под рукой: только свистни в сторону сарая. Единственное неудобство моего школьного проживания было в том, что учительницы, как правило, одинокие и неустроенные, регулярно скреблись в мою каморку, соревнуясь в просьбах прибить или починить у них что-нибудь дома. Я для них лакомый кусочек.

Район, где я поселился — элитный, так называемая «зона А». Жилье здесь стоит как домик в Калифорнии, а школы считаются престижными: английская, французская, математическая. Оттуда без проблем поступают в столичные вузы. Только наша была без профиля, сюда стекались те, кто нигде не тянул, но и она считалась приличной, так как находилась в зоне «а». Чтобы пристроить чадо в школу элитного района, существовала негласная такса — 5 тысяч рублей. Если ребенок из другого района — 10. Конечно, суммы приписывались к нуждам школы: ремонт, праздники и еще раз ремонт. В школах и впрямь были облуплены стены, лежал драный линолеум. Но куда растворялись собранные деньги — непонятно. Стены к новому учебному году красились дешевой краской, линолеум и вовсе не трогали. Если учесть, что детей из других районов города только в нашей школе училось процентов 60, то протекающую крышу, на которую вечно ссылался Ильич, давно можно было заменить на золотые купола.

Правда, Ильич — мужик приличный. Взятки брал, но не зарывался. Сам слышал случайно, как он говорил родителю в своем кабинете: «500 рублей дашь — возьму. Пять тысяч дашь — с удовольствием возьму». Шеф отрывался на учителях: мизерные зарплаты и фокусы с летними увольнениями. Из-за текучки школа была самая слабая и единственная, которая не называлась гордо гимназией. Впрочем, Ильич и сам не шиковал: «Аудюха» 87 года и двухкомнатная хрущевка — это все, что он рисковал показать общественному взору. Может, на него отрезвляюще подействовал пример его предшественницы. Та, тоже ссылаясь на текущую крышу, взимала мзду, но таксу держала твердую — 10 тысяч. Ездила на «мерсе», купила своим детям квартиры, выглядела как леди и часто посещала курорты. Но с учителями делилась, отпуска оплачивала. Брала она много и часто, но красиво и аккуратно — просто протягивала талончик с неким расчетным счетом. Налом не баловалась. В школе до сих пор добрым словом вспоминают и ее, и ее методы. Закосила ее не прокуратура, не ОБЭП, и не налоговая, а целебная, дорогая радоновая ванна. После курорта резкое, неожиданное обострение невесть откуда взявшейся лейкемии и — вся школа рыдала на ее похоронах. Хорошая была женщина, у всех нашлось доброе слово. Но протекающая крыша до сих пор красивый повод для поборов.

А я — идеальный работник. Денег не требую, только жилье и доступ к машине, которую Ильич отвратительно водит.

— Зайди! — крикнул в окно Ильич. Он сидел один в кабинете, с несчастным лицом. Ильич — человек без «особых» примет. Средний вес, рост, возраст, а лицо с третьего раза не запомнишь.

— Как ты мог так опозориться?

— Я ж не знал. Думал, новенький.

— …ть, — шеф был самозабвенный матершинник.

— Я тут машину разбил, — заинтересовался я его упражнениями.

— …ть. Ты ж вчера только за руль сел…ц!

— Сделаю, лучше новой будет. Какая-то дура зад помяла, когда на светофоре стоял.

— Деньги стряс?

— Ей самой бы кто помог. Сам сделаю, только краску куплю.

— Иди, рыцарь…ый.

Я и ушел. Купил два пакета геркулеса на ужин. Для меня в еде главное не качество, а количество.

Но этот чертов денек не кончился. Еще саднила щека от пореза опасной бритвой, как по пути из магазина, пролезая в заборную щель на территорию школы, я застрял. Вчера не застревал, позавчера не застревал, просто не ленился перепрыгивать. А сегодня вдруг польстился на широкое расстояние между прутьями. И вот сижу как Винни-Пух в норе у Кролика. Втянул живот — без успеха. Рубашку жалко, порвется, а она одна, из прошлой жизни. Я посидел, задумавшись. Ладно, черт с ними, соберут с родаков еще и на новый забор. Раздвинул руками толстые прутья и пошел к сараю. Но и это еще было не все. В кустах что-то шуршало и похрипывало. Пришлось заглянуть. В большом полиэтиленовом мешке, наглухо завязанном, трепыхался щенок. Это детки со шприцами развлекаются. Кажется, у него уже конвульсии. Я развязал мешок, щен похрипел еще немного и задышал ровнее. Будешь Арон, если выживешь. Бог войны. Взяв его под мышку, я зашагал к сараю.

Дома щен забился под лежанку. Он был абсолютно белый, крошечный, непонятной породы, с измученным лицом. Его присутствие наполнило мою каморку каким-то живым пульсом, пусть с обидой и болью. У меня тоже «мешок» на голове, и трудно бывает дышать от обиды. И здесь я не по своей воле. Ты маленький и беззащитный, а я громадный и сильный как слон. Но обстоятельства могут быть сильнее самых сильных. Только все равно надо бороться, поэтому дыши сильнее, и лопай кашу. Я поставил на плиту кастрюлю с водой. В школьной столовой я разжился нехитрой посудой, а учитель рисования Татьяна Николаевна щедро отвалила мне из дома два ватных одеяла. Одно я кинул Рону, но он предпочел темный угол под лежанкой. Посмотрим, как ты насчет «хорошо пожрать». Геркулес сварился, и я поставил плоскую металлическую чашку на пол. Щен выполз и начал жадно хлебать еще горячую жижу. Будешь жить, обиженный. И еще поймаешь своих обидчиков за трусливые задницы.

В маленькое окошко поскреблись. Вот и десерт. Интересно, пирог или тортик, русичка или трудовичка? Я открыл дверь и увидел Татьяну, чьи одеяла скрасили мои одинокие ночи. Татьяна женщина скромная: косметикой не пользуется, декольте не носит. У нее большой нос и выразительные темные, грустные глаза. Она живет рядом со школой, конечно, без мужа и с девочкой-подростком, которая учится в нашей школе. Девочка способностями не блещет, а у Татьяны нет денег подкармливать школьные «ремонты», поэтому она за мизерные деньги преподает рисование в младших классах. Иначе ребенку пришлось бы ездить на двух автобусах в школу района «Щ». Мне с Татьяной легко, она свою заботу обо мне маскирует вполне дружескими чувствами, называет по имени-отчеству, хотя старше лет на десять. Ей явно катит сороковник, и уж точно она не готова считать этот возраст своим расцветом.