Дед - Мартти Ларни

Таким было прошлое. Тьфу!

Сплюнув с особенным презрением, он так натянул скользкую джутовую нить, что она лопнула.

Серые тучи заволокли небо над стеклянной крышей. Стало совсем темно. Тучи вывалили свой первый снег и спешно отправились за новой порцией.

Наступила зима.

Самолюбию девочки было нанесено тяжкое оскорбление, и в сердце ее поселилась сладостная жажда мести, требовавшая удовлетворения. Дед представлялся ей подлым злюкой, вокруг которого недаром образовалась пустота безразличия. Неразговорчивость мальчика была отвратительна. Но еще несноснее то, что он совсем не замечал Мэри. Это более чем дерзость! Это ледяная ненависть к господам, которую таили в каждой рабочей семье. Обычно она выражалась в сухости, угрюмости, страшной придирчивости, трудно сдерживаемом желании дать волю рукам.

На следующий день у Мэри не нашлось предлога, чтобы заглянуть в теплицы, и понемногу злость ее улеглась. Но потом она случайно увидела паренька за колкой дров возле сарая, и ее хорошенькие ручки сжались в кулачки. Распахнув окно, она крикнула:

— Эй, Дед! Ступай сейчас же в теплицы. У папы дело есть.

Вонзив топор в колоду, мальчик зашагал к оранжереям. Два работника и хозяин были заняты альпийскими фиалками. Паренек встал у длинного стеллажа и ждал распоряжений.

— Все дрова переколол? — сухо спросил хозяин.

— Нет еще…

— Чего же тебе надо?

— Так ведь у вас… было…

— Что «было»?

— Дело…

Три пары глаз устремились на временного работника с недоумением, равнодушием и насмешкой. Мелькнула в них и улыбка, но без сочувствия. Наконец хозяин проговорил:

— Делай, что велено!

Это был приказ, и особенно большое значение имел тон его. Паренек вышел, странный холодок охватил его сердце.

— Что это с парнем? — недоумевал хозяин. — Работник он хоть куда, а насчет остального…

— Да мало ли, — ответил старый садовник, у которого на кончике носа примостилась забавная бородавка, — может, по дому соскучился.

— Едва ли. Какой такой может быть у него дом?

— Наверно, не больно-то завидный, — заметил работник помоложе. — Говорят, там у них восемь огольцов — мал мала меньше. Этот — самый старший. А отец еще попивает.

— Где же они живут?

— В городе. В Валлила, кажись. А что?

— Да незачем было их разводить так много — огольцов-то.

Дед медленно шагал к дровяному сараю. Из головы разом вылетели все мысли, оставив одну лишь гудящую пустоту. Он винил себя. Должно быть, он не понял. Он слишком отдался мечтам: видел себя на корабле, плывущем в дальние страны. Опасно так упиваться прекрасными грезами: неизбежно столкновение с действительностью, внезапное пробуждение и мучительное похмелье.

— Порядочный! — возмутилась хозяйка. — Наших детей гоняет, как кур! Кошку пинает. Подумать только: пинает кошку!

Последние слова вызвали живейшую реакцию: младшие, не доев, вскочили из-за стола и бросились на кухню, где кошка-мать в эту минуту мирно кормила свой выводок.

— Кстати, о кошке, — тихо сказал отец, удостоверившись, что ребятишки его не услышат. — У нее трое котят. Два — лишние.

— Они такие прелестные! — умиленно воскликнула старшая дочь, которая до сих пор не принимала участия в разговоре. — Оставим всех.

— Еще чего. Двоих надо уничтожить. Пускай Дед заберет их рано утром, пока дети спят.

— Только бы он их не мучил, — поморщилась хозяйка. — От него можно всего ожидать.

— Посадит в лукошко с крышкой — и в поливочный бассейн. Старшая дочь вдруг перестала есть. Она поднялась из-за стола и спешно вышла.

— Что с Мэри? — удивился хозяин.

— Твои разговоры, — недовольно ответила жена.

Муж попытался оправдываться:

— Должна же девочка ее лет понять, что мы не можем держать у себя четырех кошек.

В коридоре, ведущем в котельную, было так темно, словно все ночи мира забились туда. Девочка медленно пробиралась по коридору, держась за шероховатую дощатую стену. Наконец она достигла двери, вошла в тускло освещенную котельную и по приставной лесенке полезла на чердак, где находилось жилье временного работника. Из кое-как слепленной картонной каморки пробивался свет. Девочка робко постучала в дверь. Ответа не последовало. Обождав минутку, она постучала снова. Послышалось сердитое ворчание:

— Кто там?

— Мэри, — тихо ответила девочка и, открыв дверь, стала на пороге.

Раздражительный обладатель отдельной комнаты лежал на топчане с книгой в руках. Он сердито оглянулся на дверь, что-то буркнул про себя и снова уткнулся в книгу. Нетрудно было, однако, заметить, что неподвижный взгляд его не различал строчек. Неслышно притворив дверь, девочка села на перевернутый ящик, покрытый для мягкости специальной соломенной циновочкой: Дед сплел ее на досуге за два свободных вечера. Долгое время они молчали. Мальчик листал книгу, хотя взгляд его скользил по потолку, а Мэри, восторгаясь, поглаживала искусно сплетенное сиденье ящика-табурета.

— Ты что чита…? — наконец спросила она едва слышно, а последний слог «ешь» и совсем проглотила.

— Чего! — сухо ответил Дед, не глядя ни в книгу, ни на свою гостью.

— Я просто спросили…

— Больше говорить не о чем, не так ли? — зло усмехнулся паренек и, захлопнув книгу, уселся на своем топчане.

Наверху, над их головами, жалобно стонал ветер, поскуливая, бился о швы жестяной крыши. Как будто там, на крыше, кто-то отчаянно раскачивал дюжину детских колыбелек.

— Здесь все-таки тепло, — немного погодя сказала девочка.

— Все-таки?

— Да, хоть это всего лишь чердак.

— Под нами — жаркая котельная.

— Но здесь нет окон.

— Лишняя роскошь.

— Да, по правде говоря, нет и мебели.

— По правде говоря?

— Я не хотела сказать ничего плохого.

— Все равно.

Девочка чувствовала свою беспомощность. Деду ничего нельзя было сказать. Он цеплялся к каждому слову. Он не понимал даже доброты.

— Хорошо тебе здесь? — почти боязливо спросила девочка.

Тут он впервые взглянул на нее, и в его глазах вспыхнули ехидные огоньки. С убийственно холодной интонацией он сказал:

— Еще чего?

Девочка едва не заплакала. Этот Дед был сущий изверг. И его-то она еще хотела умолять о помощи, покорно просить, чтобы он пощадил котят. Бесполезно! Нет, не стоило взывать к его жалости. Теперь уже казалось, будто на крыше плясало не двенадцать, а сто визгливых колыбелей и чья-то крепкая рука трясла их так, что дрожало все здание. Девочка медленно встала, пошла к двери и горько проговорила:

— Ничего… Ровно ничего…

Дверь открылась и закрылась. И была слышна лишь пронзительная колыбельная песня зимы. Два человека чувствовали по-разному и говорили на разных языках. Их сердца были настроены на разные волны.

Итак, это случилось. Это произошло ранним утром, в предрассветной мгле, и не сохранилось в тайне. Ничто не остается в тайне. Только мечты. Но теперь и они были пущены по миру. Жизнь не похожа ни на сказку, ни на поэму.

Трое хозяйских малышей то и дело совали свои раскрасневшиеся мордашки в дверь теплицы, и в ушах Деда трещало, как барабанная дробь:

— Убийца, убийца! Живодер! Убийца!..

Но Дед знай себе плел солому. Он хотел бы также плести и мечты, но детский крик мешал ему. В конце концов он прогнал ребятишек, пригрозив надрать уши. Теперь у него появилось немножечко уверенности. Хозяин назначил ему прибавку и польстил его самолюбию:

— Я тобою доволен. Продолжай в том же духе, и ты выйдешь в люди.

На следующий день пареньку досталась приятная работа: подвязывать гиацинты. Его никто не беспокоил в жаркой камере выгоночной теплицы. Было большим наслаждением втыкать острые палочки в землю и к ним мягкой мочалочкой подвязывать стебли с набухшими тяжелыми бутонами. Почему-то это было весело, возникала грубоватая нежность. Он даже вздрогнул, заметив, что напевает. В обеденный перерыв он сбегал в лавку за продуктами. Он стал самостоятельным, сам теперь вел свое хозяйство — вот отчего ему захотелось петь! Но продавщица бесцеремонно вернула его с небес на землю:

— Бедненький, видно, скучаешь по маме, что так много берешь молока!

Это замечание подкосило его. Он не подозревал, что молоком можно запивать тоску. А может быть, в этих словах кроется какой-то двойной смысл? Взрослые всегда любят говорить двусмысленности. Некоторые живут этим. «Много молока…» Как она сказала: «Много молока…»

И вдруг, очнувшись от нахлынувших мыслей; он бросил взгляд в сторону и увидел старшую дочь хозяина. Он ничего не ответил на приветствие девочки, да и не считал нужным отвечать. Девочка подошла к нему поближе, вдохнула приторный аромат цветов, подыскивая слова:

— Какая прелесть!