В труде и учебе - Семен Бабаевский

— Что ж мне теперь делать? — Отец вздохнул и подошел к Васе. — Тут, сынок, такое дело, — серьезно заговорил он. — Можно бы, конечно, Митю и не взять. Такой малыш мог бы посидеть и дома, но ведь ты меня в позор вводишь.

— Почему? — Вася нахмурился.

— Да как же так! Я Мите уже пообещал. А если ты его не возьмешь, то что он может подумать обо мне?

— Ничего и не подумает.

— Нет, подумает. Сам посуди: отец только что вернулся из армии, к тому же орденоносец, гвардеец, а слову своему не хозяин.

— Да разве ж Митрусь так подумает? — удивился Вася; посмотрел на спящего брата и тихонько засмеялся. — Он же еще несмышленый.

— Еще как подумает, — с горечью в голосе сказал отец. — Этого-то я и боюсь. Всю войну провоевал и авторитет нигде не терял, а тут, дома, и такой конфуз! Вот если ты свой авторитет перед отрядом уронишь…

— Ах ты, горе мне с этим Митрусем! — Вася огорченно посмотрел на отца. — Не могу ж я с ним всю дорогу нянчиться! Вы ж знаете, я главный в отряде…

— А зачем тебе нянчиться? — вмешалась мать. — Зинуша давно хочет взять его на свой воз. Вот и пусть она за ним смотрит.

Тут Вася уже ничего не мог сказать. Потоптавшись у порога, он открыл дверь и, выходя из хаты, тихо проговорил:

— Скажу Зинуше, пусть берет… на свою ответственность.

Зинуша разостлала одеяло, положила подушку и легла на воз, широко раскинув руки. Зерно под нею мягко вдавилось, и ей казалось, что лежит она не на возу, а в подвешенном рядне. Ночь была душная. В горячем воздухе кружилась мошкара, набивалась быкам в ноздри, и быки всхрапывали, как лошади.

— Андрейка, а Васькиным быкам подложил травы? — спрашивал Сережа.

Ему ответили:

— Они уже улеглись на покой.

Зинуша подняла голову, — Васины быки лежали, тяжело вздыхая. Зинуша вновь легла и стала смотреть на небо. Стояла такая тишина, что было слышно, как глухо шлепались о крышу жуки-носороги, как над двором пролетала сова и, хлопая крыльями по листьям, долго копошилась на дереве. «А Васи еще нет, — думала Зина. — Наверно, с Митенькой воюет».

Глаза ее, смотревшие на звезды, видели загоревшее до густой смуглоты лицо Васи, его разлатые, сросшиеся на переносье брови, постоянно взлохмаченный черный чуб, ставший от солнца темнорыжим… Зина закрыла глаза и вдруг вспомнила зиму, катанье на коньках по скользкой глади реки. Тогда Вася казался ей таким же, как и все другие мальчики. А вот летом он неожиданно вырос, стал серьезным, научился говорить со взрослыми. Ему доверили двенадцать пар быков. Правда, на сборе отряда вожатая сказала: «Пусть с вами ездит Корней Иванович» — и Вася согласился. И Зина тоже согласилась — пусть ездит. И хотя теперь постоянно на последней арбе чернеет кудлатая шапка деда Корнея, но все ребята знают, что главный ездовой в обозе не дед Корней, а Вася, и Зина этим гордилась. В обозе Васю уважали, ему подчинялись, и Зинуше он казался героем. Ей хотелось постоянно быть с ним рядом и видеть, как он то разговаривает с весовщиком, то, стоя на ярме, подает команду выезжать на дорогу. Но всегда, как назло, случалось так, что ее подвода оказывалась в хвосте, чуть впереди деда Корнея, а следом за Васей ехали либо Соня, либо Варя. Еще ей хотелось сделать Васе что-нибудь приятное. Однажды вечером она побежала в сад, нарвала абрикосов, яблок и в подоле платья принесла их Васе.

— А у меня такая оскомина, — сам не зная почему, ответил Вася, взял одно яблоко и подбросил его, как мяч. — Положи на воз. В дороге все пригодится.

Она высыпала абрикосы и яблоки в зерно и радостная убежала домой.

Теперь ей хотелось взять с собой на элеватор его братишку. Думая о Митеньке, Зина услышала голос Васи и улыбнулась. «Пришел, а Митю не привел», — подумала она, не поднимая головы.

А Вася уже разговаривал с дедом Корнеем:

— Дедусь, кладовщик принес мазут?

— Есть. Аж полная цибарка.

— Добре, добре! Сережа, подвесь под возом… В дороге будем спасать быков от мух…

Затем Вася пошел к возу, на котором лежала Зина. Возле колеса он остановился, потоптался на месте. А Зина, сжимая веки, притворилась спящей, но и с закрытыми глазами она видела Васю, чувствовала, как он взялся рукой за борт ящика и посмотрел ей в лицо.

— Всезнайка тоже уснула, — тихо проговорил он.

Зина с трудом удерживала смех. Когда Вася собрался уходить, она не сдержалась и тихонько, как будто во сне, засмеялась.

— Вот веселая, даже сонная смеется, — сказал Вася, догадываясь, что Зина не спит. — Почему ты не спишь?

— А ты?

— Я? Со мной не равняйся. Я могу не спать хоть пять ночей сряду.

— Разве тут можно уснуть! — уже серьезно проговорила Зина. — Я смотрю на небо, а звезды кружатся, и воз будто качается. Отчего это так, Вася?

— Вот додумалась! Семь центнеров зерна — и качается…

Вася вспомнил о Митеньке, загрустил и стал пересыпать зерно с руки на руку.

— А это хорошо, что ты еще не спишь, — сказал он, бросив зерно в рот и тут же выплюнув. — Надо все ж таки взять Митруся…

— Правда?! — вскрикнула Зина, вскочив с воза. — Значит, ты согласен?

— Не очень согласен… батю подводить неохота, — буркнул Вася. — Батя — гвардеец, шесть орденов, а этот Митька весь его авторитет попортит.

Зина убежала, легко прыгая через дышла. Вася поправил рубашку под поясом, пригладил ладонями чуб и улыбнулся. «Как ветер!» — подумал он.

Ему теперь казалось, что Зинуша чем-то отличается от Сони и Вари, а вот чем — он еще не знал. Раздумывая над этим, он долго смотрел вслед убежавшей Зинуше, потом вспомнил разговор с отцом, облегченно вздохнул и сказал сам себе:

— Пусть нянчится с Митрусем… девочке это сподручней.

Вася подошел к деду Корнею. Старик в черной мохнатой шапке полулежал на свежей, сваленной в кучу траве и курил трубку, зажав ее в кулак. Вася сел рядом, поджав под себя ноги.

— Дедусь, вам тоже не спится? — спросил Вася.

Дед Корней был на вид мрачный, неразговорчивый. Посасывая трубку, он надвинул на глаза шапку, еще ниже склонил голову и заговорил тихо:

— У меня, хлопче, сон куриный. Могу и стоя спать, как конь.

— Вот и я также! — оживился Вася и даже подвинулся к деду. — Вы-то уже старый, а я совсем еще молодой, и не знаю, почему так: или это у меня привычка, или от природы такой. Поглядите, все пионеры уже спят, а мне хоть бы что…

— Да ведь еще рано, — лениво проговорил старик, выпуская изо рта дым. — Стожары-то где? Только на дерево взобрались.

— Так это все равно. Я могу не спать до утра.

— Знать, в жилах у тебя течет хлеборобская кровь… Дед твой, царство ему небесное, тоже был дюже злой до работы. Знать, и ты будешь хорошим хозяином, — похвалил дед. — Подрастешь — председателем колхоза станешь.

— Да, быстрее подрасти бы…

Дед помолчал, делая вид, что занят трубкой. А Вася принимая похвалу как должное, хотел показать, что он уже умеет заботиться о хозяйстве, и деловито спросил:

— Дедусь, а харчами мы на дорогу обеспечены?

— А как же… харчи есть.

— Какой продукт?

— Разный. Молодая картошка. Баклажаны. Кусок сала. Арбузов возьмем на бахче.

— А пшено?

— Есть и пшено…

— Будем варить степной кандёр! — Вася счастливо засмеялся. — Как это вы поете: «Кандёр-на-вендёр — еда чумацкая».

Немного помедлив, дед Корней спросил:

— Рано выедем?

— На зорьке… Теперь же у нас все спят на возах.

— Не проспать бы. — И дед широко зевнул, уронив трубку и закрывая ладонью рот.

— Что вы, дедусь! Да я уж ни за что не усну…

По темным верхушкам деревьев прошумел ветерок, с неба повеяло прохладой. Дед набил махоркой трубку, зажег спичку. Прошло не более десяти минут… Старик курил и думал о том, в каком месте устроить дневку. Он рассчитывал: если обоз выедет на заре, то к обеду он будет за мельницей, а там уже потянутся голые берега — ни кустика, ни травинки.

— Вася, — заговорил дед Корней, — давай посоветуемся, в каком месте мы будем дневку делать. За мельницей нет выпаса. Лучше проехать к гатям. Там пойдут лески, и Кубань близко. Как ты думаешь?..

Вася не ответил. Старик наклонился к нему, увидел смуглый лоб, пряди волос на глазах и услышал тихое посапыванье.

— Эх, ты… — тихо проговорил дед. — «Я — герой! Я — такой-сякой, совсем бессонный!..» Ан моргнуть не успел, как засопел. Что тут скажешь — дитё!

Рано в это утро просыпалась станица. Курились трубы, и дым не ложился на улицы, а пушистыми столбами поднимался к побелевшему небу. «Погожий ожидается денек», — подумал дед Корней. Шапка его была влажной от обильной росы. Все так же, понуря голову, он полулежал возле Васи, и его трубка, потухшая и ненужная, была слабо зажата в кулаке… А в саду по-утреннему весело щебетали воробьи, где-то хрюкали свиньи и жалобно плакал телок. Поднялись быки и, лениво потягиваясь, засопели, нюхая смоченную росой траву.