Свободный полет одинокой блондинки - Эдуард Тополь

— Совсем, что ли? — в сомнении спрашивает Бочкарева, начиная раздеваться.

— Конечно! — требует оператор. — Я же снимаю! Быстрей!

Бочкарева спешно раздевается, и за кадром раздается жеребячий хохот всей киногруппы.

— Дураки! — со слезами на глазах отвечает Бочкарева…

Писк мобильного телефона прерывает этот просмотр, невеста останавливает кассету, ее изображение застывает на экране, а она подбегает к своей сумочке, достает звенящую трубку.

— Алло!

И слышит ироничный мужской голос, который произносит по-русски:

— Привет, красавица! Ты уже все посмотрела?

— Что тебе нужно? — холодно спрашивает она.

— Нам нужно увидеться. Я жду тебя вечером в Париже, на Елисейских полях, в ресторане «Фукетс».

— Я не могу. Я занята.

— Если ты не приедешь, завтра твой жених получит ту же пленку.

— Ты мерзавец!

— Возможно. Но это не меняет наших планов. Восемь вечера, ресторан «Фукетс».

— Я тебя убью!

— Конечно, дорогая. Вечером на Шанз Элизе! — И в трубке звучат гудки отбоя.

Невеста в сердцах отбрасывает телефон, извлекает кассету из видика и восстанавливает связь с обеспокоенным женихом.

— Что там, мон амур? — говорит он с экрана «лэптопа». — Куда ты пропала?

— Милый, возникло небольшое дело. Мне нужно срочно слетать в Париж.

— Но мы же приглашены на новогодний прием к его высочеству! Мы не можем пропустить!..

— Я постараюсь вернуться к одиннадцати.

— Я люблю тебя…

Снимая свадебное платье, она улыбается в видеокамеру:

— Я тебя тоже люблю, мон шер!

Посылает ему воздушный поцелуй и тут же выключает компьютер.

Изображение жениха исчезает с экрана «лэптопа», невеста открывает стенной шкаф и, порывшись в нем, достает короткоствольный дамский пистолет, прячет его в сумочку…

А спустя двадцать минут в открытом «мерседесе» она уже мчится по Верхней дороге из Вильфранша в Ниццу, украшенную еще не убранной рождественской иллюминацией. Выходное платье делает ее неотразимой, а рядом с ней на пассажирском сиденье лежат ее норковая шубка и сумочка с пистолетом.

В аэропорту, на поле для частных самолетов, она останавливает машину у трапа небольшого реактивного самолета фирмы «Гольфстрим». Стюард в белой форме приветствует ее:

— Мадам, вы сегодня — нокаут!

— Спасибо. Это именно то, что мне нужно, — отвечает она и входит в салон.

Самолет разбегается и взлетает.

Сидя в салоне, она смотрит в иллюминатор.

Под ней — накренившись — стелется Ницца и полоска Лазурного берега, а затем самолет разворачивается над Средиземным морем и плывет на север…

«Господи, — думает она, — какая же я идиотка! Этого мерзавца, негодяя и подлеца я называла принцем и любила всю жизнь…»

Часть первая

Долгие Крики

1

Принц. Сначала он выглядел очень просто — кружочек вместо головы, точки вместо глаз и носа, палочки вместо ручек и ножек, но с обязательной подписью «ПРЫНЦ» кривыми детскими буквами. Затем, когда ей стукнуло девять или десять, подписи исчезли, а принцы стали натуральней, надели камзолы и шляпы. В двенадцать они оседлали боевых коней, в четырнадцать к ним добавились высокие красивые замки. В шестнадцать на стене печной завалинки, где Алена спала с младшей сестрой, не осталось свободного места, но, просыпаясь по утрам, она все равно дорисовывала и дорисовывала своих принцев — в просветах между старыми рисунками, над ними, в углах…

Кричал в курятнике петух, блеяла во дворе коза, мычали, проходя за забором, коровы, плакал в горнице младший братсосунок, сползала с печи и шумно писала в ведро сеструха Настя, а Алена все рисовала на печной стене своего принца, все ладила карандашами его волшебный лик. Пока не доставал ее громкий окрик матери:

— Алена, ё-моё! Сколько ты будешь спать?! Вставай козу доить! Артемка проснулся!

Впрочем, нет, Алена, поглощенная своим принцем, и на этот крик не обращала внимания. Хотя одним глазом, боковым зрением, уже видела за окном своего отчима Федора — как он вороватой походкой шкодливого кота прямиком крадется в курятник. Но бесшумно открыть дверь курятника Федору не удалось — оттуда с криком вылетел петух, а за ним кудахтающие куры.

И тут же мать ринулась в доме к окну, высунулась наружу:

— Федор, стой! А что ты на праздник пить будешь?

Зная, что за этим последует, Алена включала плейер, надевала наушники и с француженкой Патрисией Каас улетала куда подальше — от Федора, который, добравшись до спрятанного в курятнике самогонного аппарата, наспех выпивал все, что там накапало за ночь, и от матери-хромоножки, которая с криком «Ах ты, алкаш гребаный!» набрасывалась там на него с тумаками…

Вздохнув, Алена слезала с печи. Одиннадцатилетняя Настя, нависая над звучным цинковым ведром, что-то кричала ей, показывая рукой в угол комнаты, Алена снимала наушники, слышала рев Артемки, подходила к люльке и совала соску годовалому брату. Тот, доверчиво чмокая, тут же и замолкал. Алена снимала с себя ночную холщовую рубашку, чтоб переодеться в дневное, а Настя, вставая с ведра, подходила к ней и завистливо зырилась на ее грудь.

— Ален, а почему у меня не растут?

— Рано еще.

— А у Катьки Свиридовой уже третий номер!

— Ладно врать!

— Ну, первый! А она меня младше! И по телику я видела — в Африке у десятилетних знаешь какие сиськи!

— То в Африке! Там климат другой…

— Ой! — ойкала Настя, глянув за окно. — Твой Виктор едет!

И бегом, в одной рубашке, выскакивала на крыльцо навстречу почтарю, который на велике катил к их домику от реки, от парома.

Остановившись подле их калитки, Виктор отстегивал от багажника свою тяжелую брезентовую сумку и вынимал из нее пачку писем, перетянутую резинкой.

А Настя уже нетерпеливо гарцевала по эту сторону калитки.

— Привет, Виктор!

— Привет, малявка, — отвечал Виктор.

— Сам ты малявка! — обижалась Настя. — Мне письма есть?

Тут Алена, одетая и в наушниках, ленивой павой выходила на крыльцо. Виктор столбенел от одного ее вида, шумно сглатывал кадыком неизвестно что и пялил глаза. Алена, зная свою власть над бедным парнем, белой лебедью плыла через двор и с усмешкой протягивала ручку за письмами.

— Это всё мне?

Виктор приходил в себя, обижался:

— А «здрасти» где?

— Приветик! — снисходила Алена, ногой катая пустую пивную бутылку, валявшуюся на земле.

— Все Францию слушаешь?

Алена промолчала, не удосужила.

— Та-ак… — Виктор напустил на себя значительный вид и снял резинку с пачки писем. — Кузьмины…

— Мы не Кузьмины! — возмутилась Настя. — Мы Бочкаревы!

— А отчим? — спросил Виктор.

— Отчим не в счет! — отмахнулась Настя. — Мы Бочкаревы!

— Та-ак… — Виктор, шурша конвертами, стал считывать с них имя получателя и по одному вручать эти письма Алене и Насте. — Бочкаревой Алене, Бочкаревой Алене, Бочкаревой Алене… Бочкаревой Насте… Бочкаревой Алене, Бочкаревой Алене… Бочкаревой Насте, Бочкаревой Насте… Бочкаревой Алене… Бочкаревой Насте… Ну, вы даете, девки! Даже на Курилах достали пограничников!

— А тебе-то от кого письма? — удивилась Алена сестре.

— Тоже от солдат, — сообщил Виктор.

— А что я — тебя хуже? — фыркнула Настя.

Алена попыталась выхватить у сестры письма.

— Ты ж малолетка еще!

Но та спрятала свои письма за спину.

— А я вырасту, не боись! — И отбежала с ними в сторону, нетерпеливо вскрывая первый конверт.

— Значит, за солдата стремишься? — обиженно спросил у Алены Виктор. — И где вы только их адреса берете?

— В газете, — усмехнулась Алена.

Тут из курятника вышли мать с отчимом. Мать, пряча сытые масленые глаза, отряхивала с подола пух и перья, а Федор, хмельно покачиваясь, пошел к Виктору, распахнув руки и лучезарно улыбаясь.

— Витек! Керя ты мой! Гляди, какая у нас краля выросла! — И, обняв Алену со спины, слапал ее за грудь.

Алена резко отстранилась:

— Руки!

— А я чё? — нагло ухмыльнулся Федор. — Я ему твою красоту показую! Вон у тебя какая красотища-то вызрела! — И двумя лапами поддел Алену за ягодицы.

И тут Алена, не выдержав, подхватила с земли пустую бутылку «Балтики» и так ухнула ею Федора по затылку, что тот, оглушенно обхватив голову руками, кулем осел на землю.

— Боже мой! Федя! — хромая, набежала мать.

— Алена, ты чё? — испугался и Виктор.

— А он к ней все время под юбку лезет! — сказала Настя. — Я свидетель!

— Воды! Воды неси! — закричала ей мать. И Алене: — Ты его убила, сука!

— Сама ты сука! — отрезала Алена. — А будет лезть — и убью. — И на Федора, с трудом поднимающегося на колени: — Кобель гребаный…