Краснов-Власов.Воспоминания - Иван Поляков

Не прошло, мне помнится, и пяти дней, как я получил из Берлина, от Донского Атамана Ген. Татаркина телеграмму, в которой он просил меня немедленно прибыть к нему. Крайне заинтересованный причиной моего вызова, я с первым поездом выехал в Берлин и на следующий день вечером, встретился с Донским Атаманом. Оказалось, Атаман, узнав, что я нахожусь в Вене без дела, решил вызвать меня, чтобы обсудить некоторые казачьи вопросы. Была еще и другая причина. Ему предстояла неприятная встреча с П. Н. Красновым. Дело в том, что перед этим он был в Италии, где посетил донские полки и казачьи станицы. Эту поездку Атаман совершил отчасти вопреки желанию Ген. Краснова, который считал Ген. Татаркина исполняющим обязанности Донского Атамана[2] — Ген. Краснов признавал такой поступок Недопустимым, ибо все казачьи части подчинялись ему, а потому написал Атаману не особенно приятное письмо и вызывал его к себе для объяснения. Последний, полагая, что мое присутствие, в известной «степени, сможет смягчить гнев Петра Николаевича, просил меня сопровождать его к Ген. Краснову.

Донской Атаман рассказал мне, что недавно в Праге происходило немногочисленное собрание казачьих представителей, преимущественно, из Чехо-Словакии. На нем присутствовал и Ген. А. сделавший заявление, что он по русской линии и генеральному штабу приглашен Ген. Власовым на предстоящий съезд для выработки программы Комитета Освобождения Народов России. После долгих и горячих дебатов, собрание уполномочило генералов А. и Б. представлять на этом съезде донских казаков. Позже мне стало известно, что когда об этом постановлении узнал Ген. Краснов, он горячо протестовал, считая его — незаконным. Как-то в беседе со мной, коснувшись этого вопроса, Петр Николаевич сказал, что случайная, небольшая кучка казаков не имеет права никого уполномачивать, представлять собою Донское казачество, а потому он не может рассматривать генералов А. и Б. представителями донских казаков в Комитете Власова.

Не могу сказать, чтобы миссия, предложенная мне. Ген. Татаркиным, особенно мне нравилась, но отказать Атаману я не считал возможным.

По его совету, я позвонил в Гл. Упр. Каз. Войск и просил дежурного штаб-офицера, передать по телефону Ген. П. Н. Краснову, что я приехал в Берлин и прошу его, если возможно, принять меня завтра до — полудня. Атаману была назначена аудиенция в 11 часов утра. Примерно через полчаса, я получил ответ, что я могу приехать к 11 с половиной часам.

Петр Николаевич жил в предместье Берлина, около часа езды по железной дороге. На следующий день, мы отправились с таким расчетом, чтобы прибыть к нему несколько раньше 11 часов. Но поезд задержался в пути и мы приехали лишь около 12 часов дня. Это обстоятельство весьма нам благоприятствовало в том отношении, что мы могли доложить одновременно о нашем прибытии.

Через минуту в дверях появился сам Петр Николаевич. Он поздоровался с нами и сказал: «Я знаю, что поезд запоздал и потому мне придется говорить с Григорием Васильевичем в Вашем присутствии Иван Алексеевич.»

Я не видел Петра Николаевича ровно 21 год. Последняя наша встреча была во Франции, когда я работал совместно с ним у Великого Кн. Николая Николаевича. Время положило на него свой отпечаток. Он выглядел как-то меньше ростом, немного сгорбился, заметно было, что его обычно больная нога, давала себя еще больше чувствовать и он ходил, тяжело опираясь на палку. Одет он был в военную форму.

Но как только Петр Николаевич заговорил, то я тотчас же убедился, что духовно он остался все тем же, как и раньше. Даже долгие годы, не могли поколебать ни его светлого ума, ни твердость духа. Та же красивая, мелодичная речь. Те же короткие, выпуклые, полные глубокого смысла, фразы. Совершенно правильные предпосылки и вполне обоснованные, логические заключения. Какой вздор или злобная клевета, думал я, все эти нелепые слухи его недоброжелателей, будто бы он впал в детство, плохо соображает, говорит одно и сейчас же забывает, другими словами: не способен уже ни к какой работе.

Наш разговор начался с того, что задав мне несколько вопросов, касающихся моей личной жизни. Петр Николаевич перешел затем на главную тему — поездку Донского Атамана в Италию. Он долго и горячо упрекал Григория Васильевича, сильно волновался сам, ссылаясь на разные донесения, видимо, полученные им от Ген. Доманова. Я напряженно ждал удобного момента, дабы задать Петру Николаевичу какой нибудь вопрос и затем, незаметно, перейти на другую тему. Однако, отвлечь внимание Петра Николаевича от Григория Васильевича было пе так легко. Но, в конце концов, мы заговорили совершенно об ином. Так как подошло уже время обеда, то мы стали прощаться. Обратясь ко мне, Петр Николаевич сказал: «А с Вами, Иван Алексеевич, мне не удалось побеседовать. Если Вы завтра свободны, то приезжайте ко мне раньше, останетесь у меня обедать, мне бы хотелось о многом с Вами поговорить». Я охотно принял любезное приглашение и обещал приехать завтра в 10 часов утра.

На следующий день, в точно назначенный час, я прибыл к нему. Петр Николаевич был в лучшем настроении, чем накануне и сегодня он был в штатском костюме.

Следуя своей старой привычке, он, предложив мне сесть, сразу же, не теряя времени, начал деловой разговор. Он довольно подробно расспрашивал меня о жизни в Югославии и о событиях там, а затем, узнав, что я далеко еще не в курсе образования казачьих групп и их организации, он коротко, но выпукло и ясно, обрисовал мне картину выхода казаков из пределов Советского Союза, их тяжелый и временами опасный путь до границы Германии, создание казачьих полков, их применение и, наконец, устройство казачьего стана в Италии. Особенно восторженно говорил он о последнем, иллюстрируя свой рассказ многочисленными фотографиями и подчеркнул, что там уже существует казачье юнкерское училище, кадетский корпус, намечено основание женского института, наконец, все небоевые казаки и их семьи сведены в станицы и прекрасно устроены на местах. Говоря о Ген. Т. Доманове, как Походном Атамане этой группы, он дал ему, в полном смысле слова, блестящую аттестацию, как талантливого и умного человека, прекрасного организатора, чесного и всецело ему преданного.

А в результате, вспоминаю я, этот честный и преданный генерал, обласканный Петром Николаевичем, коему он был обязан и своей блестящей карьерой и высоким положением, примерно, через полгода, позорно оставил своего благодетеля.

Предполагая, что после обеда Петру Николаевичу нужен отдых, я собирался уходить. Он задержал меня, выразив желание поговорить об общей военной обстановке. Военное положение мы расценивали диаметрально противоположно. В моем представлении Германия рисовалась уже катящейся в пропасть, куда могла втянуть и казачество и это свое опасение я высказал Петру Николаевичу. С такой точкой зрения он никак не хотел согласиться. Ссылаясь на существование у немцев еще не примененного, нового тайного оружия, а также на создание у них больших людских резервов (путем проведения мобилизации всего мужского населения), он надеялся, что военное счастье, быть может, еще повернет в их сторону. Питал он также хотя и слабую, надежду на возможность сепаратного мира с Англией.