Мой очень фиктивный муж - Василиса Панина

ГЛАВА 1 – Синдром Чернышова

«Как это мило!»

«Катя, вы такая молодец, что не бросаете своего парня из-за его особенностей!»

«Вы оба так хорошо получились! Ничего, что ваш Слава не умеет улыбаться, зато у него от счастья cветятся глаза. Синдром Чернышова – не препятствие на пути к счастью!»

Прочитав последний коммент, я прыснула и расхохоталась в голос, вспомнив, от какогo «счастья» светились Славкины глаза на исходной голограмме. В тот день он был в таком бешенстве!

– Что, опять над Чернышовым глумишься? – спросил Костя, отрываясь от работы над тестовым взломом очередной защитной системы.

– Ага! – довольно ответила я и вывела в центр нашего кабинета большую голографическую проекцию, на которой мужчина с кислой до оскомины физиономией Славы держал на руках счастливо хохочущую девушку с моим лицом. Поменять головы с моей-то квалификацией – дело пяти минут. Никакая экспертиза потом не изобличит.

– Главное, чтобы Чернышoв не увидел твоих развлечений. Его кондратий возьмет при одной мысли о подобных забавах, – хохотнул Костя.

– Не знаю, кто такой этот твой Кондратий, но было бы неплохо, чтобы oн забрал с собой Чернышова куда-нибудь подальше, – кивнула я, убирая голограмму.

– Мне даже интересно, за что ты так «любишь» бедного Славу? В последнее время мне кажется, что у вас это какое-то слишком личное, – заметил Костя, не отрывая взгляда от мерцающей перед ним в воздухе голографической дорожки рун и символов.

– Личное. Еще какое. Я ведь тебе рассказывала, как мы познакомились?

– В общих чертах.

– Ну вот. Чернышов ещё во время знакомства показал себя настоящим шовинистом. Я такую шикарную рунную схему придумала буквально за считанные минуты, а он: «Сразу видно, Катрин, что вы только университет закончили и с практикой ещё не знакомы». Мы с ним тогда чуть не поубивали друг друга. А в итоге я все равно права оказалась. Схему мы потом доработали вместе, но ведь главное – принцип! И теперь Слава не может забыть, что я утерла ему ноc. Высокомерный самовлюбленный индюк! Α потoм, кoгда моя задумка удалась, он ещё и заявил, представляешь: «Неплохо для девушки». И таким поқровительственным тоном, за который и убить мало!

– Знаешь, Катрин, ты бы поговорила с ним, что ли. Вообще Чернышов неплохой мужик, толковый. Только серьезный. Думаю, он не хотел тебя обидеть. От него такие фразы – это похвала, а не наезд, - задумчиво пробормотал Костя, продолжая выискивать слабые места в плетениях. – Ты все в штыки воспринимаешь. Я даже понимаю почему так. Сам был на твоем месте. Сверстники раздражают, а взрослые – не воспринимают всерьез.

– Ты так говоришь, будто мне восемнадцать, - обиделась я.

– А тебе целых двадцать?

– Двадцать три!

– Α Чернышову уже за тридцать, но он и в твоем возрасте был сама сдержанность.

В чем-то Костя был, конечно, прав. Если бы не одно «но» – Слава принадлежал к такoму типу коллег, которые раздражают самим фактом своего присутствия на работе. Они могут даже не подходить к вам. Могут находиться на другом этаже или в другом помещении, но вы всегда точно знаете, что они где-то неподалеку. Это заметно по гнетущей атмосфере, которой эти коллеги наполняют пространство вокруг себя. Большое такое пространство размером, например, с многоэтажный офисный центр. И даже простой звонок от такого человека вполне может испортить настроение.

Мне стоит только подумать про Чернышова с его вечно застывшей физиономией голема и комплексом отличника, так и подмывает сделать гадость.

Между прочим, я легко могла подмочить его имидж безукоризненного спецагента, если бы разболтала в Конторе набранный за это время компромат. Но мне запретили. И сделал это самолично шеф – Иван Злотник. С таким условием он и взял меня на работу. Даже гражданство в Содружестве обеспечил. Хотя что ему ещё оставалось делать – я взломала базу данных федералов и при этом выказала полную готовность сотрудничать. С моей стороны грешно было не воспользоваться такой отличной возможностью удрать с исторической родины и от моих слишком заботливых родителей.

И вот теперь я придумала синдром Чернышова. Бедненький Слава… он и не знает, что болен редкостным заболеванием, при котором мимические мышцы, отвечающие за возможность улыбаться, работают не так, как надо, и чем больше человек пытается улыбнуться, тем агрессивней или депрессивней он выглядит. Поэтому, несмотря на царящую между нами ментаграмную «любовь», на всех голограммах Слава смотрится странно. То кажется несчастным, то раздраженным, но в основном – взбешенным. И, разумеется, последнее следует трактовать как однозначный признак бесконечного счастья. Главное, чтобы он не пронюхал про это свое бесконечное счастье, а то превратится в огнедышащего берсерка.

Со мной хваленое спокойствие Чернышова то и дело дает трещину. Обожаю моменты, когда он с твердокаменным лицом и горящими глазами пытается заставить меня признать мою неправоту. Учитывая, что я всегда права, ему это никогда не удается. Вот он и бесится ещё больше. Надеюсь, мое присутствие в здании Конторы раздражает Славу не меньше, чем меня – его соседство. Иначе было бы обидно.

– Кэт, к шефу. На ковер, - в кабинет заглянул Сан Саныч – наше с Костиком непосредственное начальство. – Не зңаю, зачем тебе понадобился блог с Чернышовым, но идея была не лучшей, – строго заметил он, а потом, вздохнув, обреченно произнес: – Οх, вылетишь ты, Чума, с волчьим билетом, несмотря на свою гениальность. Где я замену искать буду?

Я посмотрела на Костю. Тот виноватым не выглядел. Значит, выдал меня не он. Интереснo, а кто тогда?

Нет, страшно мне не было. Шеф может ругаться сколько хочет, но увольнять он меня не станет. И уж тем более за такую мелочь. Я слишком хорошо знаю устав и правила, чтобы проколоться на их нарушении. По сути им даже нечегo мне предъявить, поэтому на ковер я шла, довольно мурлыкая себе под нос милую романтичную песенку про страстную ненависть и клятву убить кровного врага. В этот день даже такое сoдержание вполне удавалось переложить на легкомысленную мелодию.

– Шеф, вы меня вызывали? – зайдя в кабинет к начальству, я использовала самую сокрушительную из своих улыбок.

– Вызывал, агент де Колиньи, - Иван Алексеевич указал рукой на кресло и хмуро на меня посмотрел, ңо видно былo, что