Из зимы в лето - Шломо Вульф

***

"Ну, и куда же ты их девал потом, Дани? Не мечись. Успокойся, сядь и ещё раз подумай... Посмотри, на кого ты похож сейчас. Я так и знала, что отдых превратится в сплошную нервотрёпку, как всегда с тобой... Катя, вспомни хоть ты, куда папа девал билеты?" "Как же я могу вспомнить, мам, если я эти билеты и в глаза не видела?" "А что ты вообще видишь в доме? Живёшь, как в лунатическом сне. Двигаешься, кушаешь, но ничего на свете не соображаешь..." "Ора... Светочка, не... кидай... срывать досаду на ребёнке..." "Ты сначала найди билеты. А потом учи меня, как мне вести себя с моим ребёнком!" "Нашим, если мы уже пять лет, как одна мишпаха..." "Семья, Дани, семья, никак тебя не переучу... Так где же билеты? Рассуждай аналитически. Ты учёный или нет?" "Тов... Я пришёл с лекции, билеты были в кармане, кен?" "Ты у меня спрашиваешь?" "У себя... Я хорошо помню. Я их по ошибке показал в троллейбусе контролёру вместо картиса. Он ещё сказал... как это будет по-русски: шутки оставь своим детям, кен?" "Всё и кен и тов, Дани, кроме одного. Теплоход уйдёт без нас. Потому что тогда-то ты и уронил наши билеты прямо в троллейбусе, горе ты моё..." "Да нет, дай досказать, русская ты нудникит... зануда, чёрт бы тебя забирал... Потом я по-ло-жил билеты отдельно в кармашек арнака... пормоне. А вот тут, у серванта, специально переложил билеты на самое видное и оригинальное место, чтобы их невозможно было не заметить и нельзя было забывать, так?" "Как всегда! На самое видное место. И теперь, когда чемоданы уже в прихожей и полчаса до начала посадки на лайнер, когда все уже одеты и парятся в шубах..." "Мам, вот же они! - спасает всех, как всегда, Катя. В обувном ящике, заткнуты в папины ботинки, чтобы он, обуваясь, их достал. Более, чем логично - не пойдёт же он босиком!" "Я же сказал - на оригинальное место, чтобы ни в коем случае не забывать. Я бы вспомнил сам, если бы не твоя истерика. Ну вот, теперь ты плачешь... Ой-ва-вой, Ора... Ани мицтаэр меод..." " Да забудешь ты свой иврит, наконец?.." "Не забуду. И Катю научу. И в Израиль мы ещё вернёмся, вот увидишь. Снова, как тогда, со всего мира... Бог нас наказал изгнанием за взаимную вражду, Бог же и простит и вернёт. Катя будет настоящей еврейкой, Ора..." "Начинается... Лучше бы следил за собой здесь. Всю жизнь я с тобой мучаюсь из-за того, что у тебя нет места в твоей голове для семейных проблем." "Тише, соседи услышат, порадуются, что евреи ссорятся." "Плевать, они сами ещё и дерутся. Мне-то до них какое дело?" Они покидают свою "хрущёбу" с мебелью с бору по сосенке, со всеми совмещенными удобствами, кроме водопровода и канализации. Он окидывает взором свои вывезенные оттуда книги с золотым тиснением древних букв на коричневой коже. Они спускаются во власть свирепого ветра и блестящих ото льда тротуаров и лестниц. Руки заняты чемоданами, а к улице надо идти либо по оледенелому спуску, либо по лестнице, где от ступеней остались крошечные площадки сухого бетона. Несчастный Дани рад, что билеты у его любимой Оры-Светы в сумочке, но его мучает другая мысль: он теперь не помнит, вынул он ключи из замка, когда запирал дверь, или так и оставил торчать ворам на радость. И не проверишь, руки заняты чемоданами. К тому же, чтобы не упасть на этом сплошном наклонном катке, Света цепляется за него с одной стороны, Катя - с другой, а в мозгу умопостроения типа: будь я вором, никогда не рискнул бы зайти в квартиру, в дверях которой торчат ключи... Ну да... - спорит он с собой. - Один раз не зашёл бы. А если торчат целый месяц? Точно, очистят квартиру. Отпуск ещё тот будет. Всё это он прокручивает в голове, естественно, на иврите со знакомыми и родными интонациями, которые он так тщательно вытравливает из себя в иммиграции. Катя, словно услышав крик души любимого отчима, тихонько лезет в карман его пальто и позванивает там ключами. Борух ха-Шем!.. Билет у них не по блату, а honorific cause: кто-то вспомнил, что Дани Коэн, ныне Дмитрий Козлов, некогда привёз патент этого лайнера из Израиля. Его погибший друг, будучи ещё профессором Техниона, придумал такой вариант трисека, а потом дани подарил патент пригревшей его Стране Советов. И за это... Чего это вы? Чушь? Неправда? Ну, раскричались, разнервничались.... Да с вами, евреями, вообще нельзя дела иметь! Вечно и сам не верит, и другим врать мешает! Думает я буду спорить, путёвку ему показывать... Нет у меня той путёвки с личной подписью этого, как его... забыл... Короче, совсем я тут заврался, господа! Впрочем, а чего вы, собственно, ждёте от фантастики? Проехали? Тогда, терпите меня дальше, идёт?.. То ли ещё будет! Ну хоть поврать-то дайте хотя бы, вы, зануды... Итак, представляю мужа своей жены. Дима Козлов (тот ещё Козлов и тот ещё Дима, как вы понимаете. Вроде как и я тот ещё Шломо в его Эреце...). Иммигрант-бкженец из одной из бесчисленных горячих точек планеты. Ему сорок два года. Тогдашняя, в ещё холодной точке, его семья - беременная жена и трое детей - погибла при погроме 1982 в Хайфе, когда восстали "израильские арабы". Растерзаны в собственной квартире, пока Дани сражался в наскоро собранном еврейском городском ополчении. Распределён из лагеря беженцев под Одессой во Владивосток. Направлен на курсы переквалификации и ускоренного обучения русскому за счёт института в Ленинград. Там подтвердил учёную степень доктора наук в области дистанционной сенсорики и неконвенциональных излучений. Получает надбавку к зарплате за знание иностранного языка (английского, иврит не в счёт). Занимается малоперспективной темой аппаратуры направленных излучений по заказу Дальрыбы. Его шефу, местному профессору Карабанову в ДВПИ, удалось убедить заказчика, что можно психологически воздействовать на косяки рыбы и гнать их в сети. Попытка того же Карабанова заинтересовать тематикой союзное минобороны окончилась достаточно ехидным письмом головного института, занятого психотронным оружием: мол, если бы ваш гений имел нечто путное за душой, то Палестину покинули бы не евреи, а арабы... Во Владивостоке женился на разведённой местной. Растит общего ребёнка Катьку, сабру, как назвали бы её на его родине. Официально подарил все свои патенты советскому государству (нужны они ему!..). Читает лекции, ведёт практические занятия. Беспартийный. Сочувствующий только своей новой семье. О жене же своего мужа можно сказать ещё короче: Света, по фамилии, естественно, Козлова ( а было чёрт-те что и сбоку не то "ман", не то "гер", не то что-то ещё похуже). Образование гуманитарное. Хобби и профессия - книги. Занятие - продавец Дома политической книги. Работа не пыльная - кому они нужны?.. Разве что букинисты пачками покупают - для переплётов приличной литературы. Главная привязанность, забота и боль новая семья (о старой лучше не вспоминать!..), этот добрый нелепый иностранец и не менее нелепая Катька - тринадцатилетнее существо, описать которое под силу только парапсихологам, а это же лженаука, товарищи, буржуазное мракобесие, одним словом. В юности Света едва не погибла, вскрыв себе вены после отъезда какого-то командированного. Но во-время сама испугалась своей крови, каким-то акульим дымом расходящейся в прозрачной воде, и завизжала на весь пустынный вроде бы пляж, где пристроилась было сидя по пояс на песчаном дне окончить свою любовь к московскому гостю. Её крик услышал какой-то пьяный, спящий в тени перевёрнутой лодки. Он увидел кровь, блеснувшее на песке лезвие бритвы и понял всё. Не раздумывая, он вытащил сомлевшую красотку, уже закатившую свои красивые глазки, из воды, разорвал свою форменную безрукавку, затянул нежную загорелую ручку поясом у подмышки, брызнул изо рта "Боржоми" на пожелтевшее под загаром такое всегда пышущее здоровьем узкое личико. Света сроду и не слыхивала о такой концентрации спиртного, какая хлынула из нутра её спасителя вместе со спреем. Она сразу отпрянула и забилась в истерике на песке, осознав, что вернулась всё-таки к ужасу своей разбитой молодой жизни. Пьяный оказался вполне приличным парнем - моряком дальнего плавания, дальневосточником. Разговорам о философии он предпочитал крепкую выпивку в хорошем ресторане и добротный секс с жаждущей уже жизни спасённой одесситкой в своей персональной просторной каюте старпома. Оказался, к тому же, порядочным человеком - тотчас вылетел чёрт-те откуда в Одессу, как только узнал, что та курортная его девчонка "понесла" - к ужасу её добропорядочной родни. Ах, как эффектно появился он в их переполненном отчаянием многоэтажном дворе!.. Во всём блеске своих позументов, кокарды и кремовой формы он тут же, при всех родных и соседях, облепивших балконы вокруг дворика, объявил о желании вступить в законный брак со Светой и пригласил всех на свадьбу. Тут же, за фасадом Оперного театра, они расписались, отпразновали свадьбу в лучшем ресторане на Дерибассовской, устроили свадебное путешествие, по настоянию новобрачной, естественно, в Москву с пребыванием в "Метрополе". И - на рейс номер один - во Владивосток, где на склоне Орлиной сопки стоял его родной старый дом с террасами-огородом. Света удивлённо ходила среди этих обнесённых досками грядок, когда Марьяна Петровна - мощная как и её сын свекровь, подошла, погладила по пушистой голове и тихо заплакала басом: "Эх, и куда же тебя занесло, такую тихую да беззащитную девоньку... Да ещё с моим-то непутёвым Колькой... Проклял тебя кто-то видно ещё до рождения." Комнатка для молодых с выкроенным уголком для детской кроватки и стала тем местом, где Катька увидела свой свет - огни Мыса Чуркина, отражённые в распростёртом внизу Золотом Роге. А Свете действительно не везло - и во Владивостоке. В университете прошла только на никчемный филфак. После него попала в школу в Моргородке, где, как она говорила свекрови, вместо коллег собрался удивительный гадюшник - сплошные сволочи во главе с занудой-директором, тощим крикливым армянином с вывернутой непостижимой психикой и постоянно возмущённо поднятыми бровьями. Он страдал почками, часто отлучался с уроков, за что его ученики прозвали Вездессущим Араратом... К тому же, сам Николенька-моряк предпочитал при редких визитах в семью не просыхать. И вместе с женой по всем "кабакам", и отдельно. Кончилось всё тем, что милейшая Марьяна Петровна сама посоветовала бедной Светочке пойти на танцы в Клуб моряков под самым их домом, рядом с нижней станцией фуникулёра, и, кстати, у самого Политехнического института. Так появился в доме мужней жены "иностранец" - "дядя Дима", он же Дани, он же доцент ДВПИ, он же бывший израильтянин. "Плюнь ты на Кольку, - сказала странная свекровь. Не стоит он тебя и вашей трезвой нации. Смотри, какой парень на тебя глаз положил... Уходи к нему. Не нужна Кольке никакая семья, не хорони себя, Светик, смотри как ты расцвела..." И ушла. И Коля специально, на самолёте из Кейптауна, примчался на свадьбу покричать "горько", а до того радиограммой дал "добро" на развод откуда-то из Сиднея. Ох, морская ты наша судьба, не приведи, Господи... Не нам, морякам, семейное счастье, чего девочкам жизни-то ломать, верно?.. И начался другой мир у Светы, мир чужих страстей, предзащит, защит, изобретений, интриг, антисемитов... Да, да, как ни обидно это архитекторам стерилизации нашего советского общества, неистребимого в нашей такой дружной семье народов неестественного теперь, после радикального решения партии, порока. Светланы Козловой в её гадюшнике это не касалось. Там жрали друг друга не по национальному признаку, а вот Данину героическую биографию недобитого израильского агрессора знали все. И не упускали случая о ней напомнить... Катька росла в диком мире приморской детворы, хватала двойки и пятёрки, делала уроки исключительно с "дядей Димой", как называла его "при людях", играла в заседания кафедры, стала даже что-то вдруг бурно изобретать, пряча чертежи от мамы и отчима. Серьёзно советовала что-то Дани по поводу интриг и вообще стала ему дороже, пожалуй, и самой Оры... Как-то Света с изумлением услышала, как её домочадцы яростно ссорятся на незнакомом языке, вертя друг у друга перед лицом пальцами и корча непотребные рожи. Она только вздохнула. Но когда она увидела, как белокурая её Катерина Николаевна, раскачиваясь, нараспев читает молитвы справа налево из толстой книги, ей стало по-настоящему страшно... Дани тоже молился, истово и искренне, нацепив на лоб кожаную кробочку - на следующий год в Иерусалиме... Где тот Ерушалаим? Чей он? Кто туда пустит Дани, куда подпустит? Да ещё в будущем году... Вот эти-то трое и давятся сейчас перед нашим внутренним взором в переполненном синем троллейбусе, запылённом от пола до потолка врывающимся на каждой остановке сухим ледяным ветром. Троллейбус мчится по эстакадам, перекинутым через бесчисленные густо застроенные распадки горного огромного города. Трое трясутся и держатся друг за друга, опираясь спинами на спины пассажиров. Чемоданы зажаты между коленями. "Дани, - мертвеет вдруг Света. - Ты... запер дверь?" "Бетах... конечно, - почти торжественно объявляет счастливый муж. "А ключи из двери не забыл вынуть?" - не верит своему счастью Света. Он торжественно звенит ими. "Дай мне, пока не уронил. Тут не наклонишься." "Папа, ты взял мои ласты?" "Да." "А маску?" "Я вам дам маску! Там же акулы!" "Граждане, пробивайте талоны. Не стройте из себя зайцев. Быстренько-быстренько, все как один, пробьём по талончику..." "Пап-а-пап. Мы, кажется заплатить забыли." "Начинается..." "Сейчас пробью." "Не надо. Это они нам за такую езду должны приплачивать! А сюда ни один контролёр не влезет." "На выходе устроят обаву..." "Пробей, пусть подавятся..." "Папа, меня оттирают. Нам до конца?" "Вы сходите?" "Эй, чего лезешь?" "Кто лезет?" "Дани, ты запер дверь или просто ключи положил машинально в карман пальто, пока искал билеты?" Действительно, опять, в свою очередь, холодеет несчастный "Козлов", запер или вообще оставил дверь полуоткрытой? "Надо с вокзала позвонить Харитону..." "Идиот какой-то... А если Харитона нет дома? Или он, по своему обыкновению, пьян как зюзя? Так и оставим на месяц квартиру открытой? Там же все мои книги... - плачет Света. - Я их столько лет... так... собирала..." На Морском вокзале ураганный ветер на даёт закрыть дверь телефонной кабинки, а с открытой дверью ничего не слышно. Сосед Харитон выскакивает в трусах на лестничную клетку и радостно подтверждает, что дверь заперта и что он лично проследит за квартирой. Этот вопрос, наконец, убит. Теперь надо успеть к началу посадки на лайнер. На причале ветер треплет яркий транспорант-рекламу: "ИЗ ЗИМЫ В ЛЕТО. УВЛЕКАТЕЛЬНЕЙШЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ТРОПИКИ СРЕДИ РУССКОЙ ЗИМЫ. ГОРОД ЗДОРОВЬЯ НА ОСТРОВЕ В ОКЕАНЕ. КОТТЕДЖИ С ТРОСНИКОВЫМИ КРЫШАМИ СРЕДИ ПАЛЬМ ЛАЙНЕР-ТРИСЕК ЗА ТРОЕ СУТОК ДОСТАВИТ ВАС В РАЙ. ПРИ ЛЮБОЙ ПОГОДЕ ВЫ НЕ ПОЧУВСТВУЕТЕ НИКАКОЙ КАЧКИ. ИЗ ЗИМЫ В ЛЕТО ЭТО ДЛЯ ВАС! ВАС ЖДЁТ НАШ НЕНАВЯЗЧИВЫЙ СОВЕТСКИЙ СЕРВИС И ЛУЧШИЕ БЛЮДА НАЦИОНАЛЬНОЙ КУХНИ НАШИХ СОЮЗНЫХ РЕСПУБЛИК. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ." Три тысячи пассажиров спешат среди зимнего урагана по скользким тротуарам к причалу. Спешат из городских гостиниц и плавотелей, с поездов "Из зимы в лето" со всей Сибири. Трисек нависает белым корпусом где-то в поднебесье, а у причала лежат на воде только две циклопические зелёные вмерзшие в лёд сигары, словно пришвартованные подводные лодки с заострёнными белыми с зелёным стойками-колоннами, простёртыми к белой верхней пассажирской платформе. Лайнер празднично светит во все стороны тысячами огней и прожекторов. "ТУРБОХОД "РОДИНА" - торжественно вещают по радио, - ПОСТРОЕН НА СТАПЕЛЯХ ЗАВОДА ИМЕНИ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА. ДЛИНА ПОДВОДНЫХ КОРПУСОВ ТРИСТА МЕТРОВ, ШИРИНА ПАССАЖИРСКОЙ ПАЛУБЫ СТО МЕТРОВ, ВЫСОТА БОРТА ОТ КИЛЯ ДО ПАЛУБЫ ПЯТЬДЕСЯТ МЕТРОВ. МОЩНОСТЬ ТУРБОЭЛЕКТРОСТАНЦИИ СУДНА ТРИСТА ТЫСЯЧ КИЛОВАТТ ОБЕСПЕЧИВАЕТ ЕГО СКОРОСТЬ ПРИ ЛЮБОМ ВОЛНЕНИИ ДО СОРОКА УЗЛОВ ИЛИ ОКОЛО ВОСЬМИДЕСЯТИ КИЛОМЕТРОВ В ЧАС. К ВАШИМ УСЛУГАМ ДЕСЯТЬ РЕСТОРАНОВ. БАРЫ. КИНОТЕАТРЫ. ЗИМНИЕ И ЛЕТНИЕ ПЛАВАТЕЛЬНЫЕ БАССЕЙНЫ. СПОРТЗАЛЫ. КОМФОРТАБЕЛЬНЫЕ КАЮТЫ. ЭКИПАЖ СУДНА - ПЯТЬСОТ ЧЕЛОВЕК. НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ НАМ НЕ ГРОЗИТ СУДЬБА "ТИТАНИКА" ТАК КАК ПРИ ЗАТОПЛЕНИИ ДАЖЕ ДВУХ ПОДВОДНЫХ КОРПУСОВ ВЕРХНЕЕ СТРОЕНИЕ С ЛЮДЬМИ ОСТАЁТСЯ НА ПЛАВУ." "Рассказывай, бабушка, сказки, - слышит Евгений голос рядом. - будто и эту коробку нельзя утопить тем же пиратам, которых в южных морях видимо-невидимо." "Вы не правы, - возражает Евгений, попыхивая трубкой и глядя на проходящих первыми "местных". - В проспекте сказано, что нас сопровождает корвет Краснознамённого Тихоокеанского флота." "Знаем мы эти "краснознамённые". Потеряется при шторме, заблудится в трёх волнах, как у НИХ это принято, а пираты тут как тут..." "Рассуждая таким образом, нельзя и на этот мост войти, - Краснокаменский показывает трубкой на ажурный подвесной мост над Золотым Рогом на мыс Чуркин. По мосту несутся ярко освещённые изнутри троллейбусы. - А ну как рухнет!.." "И рухнет! У НИХ всё ненадёжное. Уверен, что при таком ветре он качается, а в горкоме уже заседает штаб по спасению из воды пассажиров троллейбусов. Но нет указания опустить шлагбаумы и запретить движение." Поток людей вливается в двери в стойках, где то появляются, то исчезают кабины просторных лифтов. Сверху опускаются грузовые беседки для багажа из освещённых люков в днище верхнего строения. Туда же на талях поднимаются контейнеры с провизией. Ветер слепит пылью, трубка Евгения ярко вспыхивает от яростных ледяных порывов. Московских пассажиров привезли слишком рано, вот и мёрзнут на ветру, стоило ли так спешить - на ракете-то!.. Но Евгению нравится тут стоять и смотреть на проходящих "местных". Тот силуэт в окне не даёт ему покоя. Не веря своим глазам, он подаётся вперёд, забывая о трубке, которая тут же мстительно обжигает ему, вспыхнув на ветру, палец. Дуя на ожог, он не сводит глаз с проходящей мимо семьи - подчёркнуто интеллигентная пара и девочка-подросток. Света, подумайте только, за пятнадцать-то лет! почти не изменилась, даже стала ещё интереснее, но не старше, чудо какое-то (а у него-то в Москве - жена-старуха, если без макияжа и парика), словно ей всё ещё восемнадцать, надо же!... Она не заметила бывшего оракула, что-то напряжённо выговаривая горбоносому явному еврею, обвешенному сумками. Но девочка зыркнула на Евгения острыми глазами и сказала матери: "Мам, если у тебя когда-то был любовник, то это бедиюк тот самый случай. Вон тот дылда с трубкой." "С трубкой... о, Боже, где?!" "Любовник? - оживляется "Дмитрий Иванович Козлов". - Где моя шпага? К барьеру..." "Дурак ты мой недоученный, - сквозь слёзы улыбается Ора, уже встретившись глазами с улыбающимся Женей. - Кто же со шпагой лезет к барьеру? А пистолеты ты скорее всего, по своему обыкновению, просто забыл бы дома, отправляясь на дуэль..." И демонстративно обнимает своего Дани, не сводя глаз с Евгения. А Катьке уже не до них. Она вся в ожидании чего-то сверху, где черно от народа. Провожающие усыпали крылья Морского вокзала. Среди них стоит замёрзший до посинения носа и щёк, до стука зубовного человек в разодранной на локте синей синтетической курточке. Он не машет. Он держит под мышками руки в надетых одна на другую двух парах драных варежек. Ноги в суконных ботнинках совсем онемели. Человеку четырнадцать лет. Предмет его внимания уже без чемоданов, по которым он её узнавал по дороге от троллейбуса до причала, входит с папой и мамой по трапу на корпус и вот-вот скроется на месяц в чреве судна. И не поднимает голову... Преодолевая дрожь, человек в курточке кричит треснутым голосом: "Катька!! Коз-ло-ва!!" Все кругом тоже кричат и смеются, но Катька Козлова из их седьмого "а" поднимает голову, оглядывет провожающих и растягивает заледеневшие тоже губы большого рта в единственную достойную внимания улыбку на свете - главную награду за эту дрожь, за многолетнюю самоотверженную дружбу двух сердец... "Счастливого пути! - почти беззвучно на фоне общего шума кричит мальчик. - Возвращайся скорее, я жду!" "Спа-си-бо!" "Ты чего кричишь?" "Мам, меня провожают... Он пришёл, представляешь, в такой холод! А ведь у него вчера в школьной раздевалке пальто украли..." "Да ну! Где он?" Поздно. Они уже в тепле лифта, а провожающий со всех ног бежит по скользкой лестнице к отходящей электричке. Скорее домой и - в ванну, в горячую ванну, в кипяток!! Лифт стремительно уходит вверх рядом с тремя другими в той же огромной шахте. И сразу начинается движение москвичей. Евгений проходит между ограждениями, предъявляет билет и облегчённо вздыхает, когда исчезает ледяной ветер, а вокруг бронза, бархат и красное дерево судового лифта. И - тишина, хотя вокруг столько же народа, как и снаружи. Просто все притихли от долгожданного тепла и тишины.