Белая горячка. Delirium Tremens - Михаил Липскеров

– Так, – сказал Мэн, – самое подходящее название водки для еврея, – и добавил первую фразу из романа Михаила Светлова, дальше которой роман не пошел: – «Креста на тебе нет, – сказал Хаймович Рабиновичу, сидя на завалинке».

Дальше он выпил не столько по необходимости, а из чувства благодарности к Жене и вырубился. Очнулся он у себя на диване, привычно опустил руку, чтобы нащупать бутылку, но не нашел. Заглянул за спинку дивана – опять нет, пошарил по столу – опять нет и вскользь подумал, что если под его влиянием сначала будут исчезать бутылки, то вскоре он, как Дэвид Копперфильд, заставит исчезать вагоны, самолеты, а там, глядишь, пройдет сквозь Кремлевскую стену, сквозь стену Президентской резиденции и побеседует с Президентом о проблемах малого бизнеса, к которому Мэн, правда, не имел никакого отношения, за исключением отоваривания в частных магазинах водкой под названием «Завалинка». Или об ипотеке.

Затем он вернулся на землю и пошарил глазами по комнате в поисках вышеупомянутой водки «Завалинка». Однако вместо нее он обнаружил сидящего в кресле джентльмена лет тридцати пяти, внимательно глядевшего на Мэна.

– Так, – вслух проговорил Мэн, – допился… Простите, сударь, вы – есть или вас нет? Визуальная, так сказать, галлюцинация?

– Нет, Мэн, я – не визуальная галлюцинация.

– Так, – еще раз сказал Мэн, – он говорит. Значит, не только визуальная, но и вербальная. И что вы от меня хотите, господин глюк?

– Я не глюк, – ответил предполагаемый глюк. – Меня привез ваш Младший сын.

– Конечно, конечно, – согласился Мэн, – какой нормальный глюк скажет, что он – глюк. Вы – неведомый мне друг моего Младшего. Так что вы от меня хотите?

И в это время он увидел своего Младшего сына, входящего в комнату.

– Здравствуй, ребятеночек, где-то, я забыл где именно, есть початая «Завалинка». Найди мне ее, пожалуйста. Я должен выпить за встречу с Глюком. Глюк улыбнулся.

– Твоя «Завалинка», пап, уже поступила в городскую сеть канализации, – ответил сын. – А это не глюк, а Психиатр.

– Да-а-а, – посмотрев в потолок, сказал Мэн, – психиатр, это будет погуще глюка… Так что вы хотите от меня, господа?

– Надо, – сказал Психиатр, – вас немного подлечить, Мэн.

– Как же меня подлечить, – ответил Мэн, – если лекарство находится в канализации?

– Не в этом смысле, – терпеливо сказал Психиатр, – мы сейчас отправимся в больницу, где вас поместят в санаторное отделение и при помощи курса интенсивной терапии приведут в норму. И через месячишко вы вернетесь к жизни и сможете опять писать высокохудожественные сценарии мультфильмов. Я бы с удовольствием сам писал их, но, кроме историй болезни, ничего писать не умею.

Мэн подумал и согласился. Ведь он уже трижды лежал в клинике неврозов. Правда, формально его там лечили не от алкоголизма, а от астено-невротического состояния. Почему-то в отделении сексопатологии. Это было весьма интересно. Было мужское отделение сексопатологии, пациенты которого забыли, что такое эрекция, и надеялись вспомнить, и женское, пациентки которого не могли получить полового удовлетворения, вне зависимости от эрекции партнеров. Всех лечили при помощи хитрых лекарств, аутотренинга и релаксационной гимнастики. Два раза в неделю перед корпусом устраивались совместные танцы. Джентльмены надеялись, что в результате приема лекарств и описанных процедур у них встанет, а дамы надеялись добраться до оргазма с помощью вновь эрегированных членов. Эти попытки происходили в кустах вокруг Донского монастыря, а сама процедура имела почти официальное название кустотерапии. И хотя у Мэна были совсем другие проблемы, он охотно принимал участие в этой процедуре и даже вылечил одну даму, которая потом досаждала его телефонными звонками домой. В конце лечения астении ему всадили подпольно «торпеду» и отпустили восвояси.

Так что предложение Психиатра вызвало в нем положительные эмоции. И поняв, что его водка уже достигла вод Яузы, а Жена предпочла не показываться на глаза, он с помощью сына и Психиатра погрузился в старенькие «Жигули» Психиатра и был доставлен в приемное отделение самой известной психушки. Где в свое время лежали такие культовые представители русской культуры, как Менестрель и Дидро русского алкоголизма. Там он был раздет, подвергнут принудительному мытью в душе и анализу на предмет дизентерии. Через пять минут он был одет в кальсоны, которые не носил никогда в жизни, и в темно-синюю фланелевую пижаму в жизнерадостный розовый цветочек. Еще через пять минут за ним трижды захлопнулись и провернулись замки дверей, и он оказался на кровати среди людей, которые не обратили на него никакого внимания. Вошел человек в белом халате, внимательно посмотрел на Мэна и полуутвердительно-полувопросительно сказал:

– Так, интеллигента черт подкинул… К нормальным психам… Права качать будешь…

– Нет, не буду, – сказал Мэн, потому что понятия не имел, какие у него есть права и что ему можно или нельзя качать. А потом на всякий случай спросил: – А выпить у вас не найдется?

– А как же?! – восхитился Человек. – Сейчас тебе пол-литра принесут. Прямо в вену.

И точно. На этих самых словах в палату вошла средних лет медсестра, обмотала мышцу руки резиновым жгутом, приказала сжимать и разжимать кулак, а потом вогнала в вену иглу, посмотрела на капающую жидкость, что-то отрегулировала и сказала на прощание:

– Спи. А если, б…, обоссышься, я тебе х… в ж… засуну, – и ушла.

«Интересно, – подумал Мэн, – почему он, б…, должен обоссаться и чей х… ему собиралась засунуть в ж… эта дама…» – и стал блаженно засыпать. Но ему мешал орущий где-то телевизор. Мэн отодрал верхнее веко левого глаза от нижнего и спросил окружение:

– Что телевизор так орет? Прямо дурдом какой-то!.. – и услышал громкий смех. Психи громко хохотали, показывая пальцами на Мэна, и он понял, что сморозил глупость. Это и впрямь был дурдом. Не какая-то клиника неврозов для взбесившихся от рефлексий интеллигентов, а настоящий, всамделишный дурдом. Мэн убедился, что его догадка абсолютно верна. Это подтвердил и остекленевший взгляд бородатого человека лет на десять старше Мэна, который спросил:

– Дяденька, у вас покушать ничего нет?

При слове «покушать» Мэна поволокло блевать. Он сдерживался, пока жидкость в капельнице не закончилась и медсестра, покушавшаяся совершить с Мэном гомосексуальные действия, не выдернула иглу из вены. Она жутко удивилась, что Мэн не спит и еле сдерживает рвоту. Она помогла ему подняться и указала на дверь в конце коридора. Мэн ворвался туда, прорвался сквозь толпу курящих психов, сдернул с открытого всем ветрам унитаза психа, читавшего обложку «Тома Сойера и Геккельбери Финна», и вывернулся желчью. Потом он попил воды из-под крана и на всякий случай пошарил в карманах пижамы в поисках сигарет. Хотя их там не могло быть по определению. Но они были. Запечатанная пачка «Кэмэла». Он достал сигарету и затянулся. К нему тут же подошел человек, представился как Витек и попросил оставить покурить. Мэн дал ему целую сигарету. Витек с изумлением посмотрел на Мэна и закурил. Куря, он выстроил из присутствующих две очереди: к Мэну и к себе. Так что двумя сигаретами было осчастливлено восемь человек.

– Ты из реанимации? – спросил в меру накурившийся Витек.

– Из дома, – ответил Мэн.

– Понятно… А я из реанимации. А ты – псих или кто?

– Почему же псих? – непонятно почему оскорбился Мэн. – Алкоголик.

– А-а-а-а, значит, такой же, как я. А почему не из реанимации?

Мэн не нашел что ответить и почувствовал себя униженным.

– Привезли сюда, и все. Даже опохмелиться не дали, – вспомнил Мэн отправленную в воды мирового океана водку и чуть не заплакал.

– Кто ж это такой? – возмутился Витек.

– Сын. Родный, кровиночка моя последняя, – непонятно для себя перешел на псевдорусский язык Мэн.

– Зверь! – подытожил Витек. – И «белки» у тебя не было?

– Белки?.. – не понял Мэн. – Нет, белки у меня не было. Кошки были, собаки… Сейчас Пес живет.

– Ну, ты совсем без понятия, – снисходительно усмехнулся Витек, – я не животное имею в виду, а белую горячку, «белку» то есть. По-научному «делириум тременс».

– Нет, чего не было, того не было, – покачал головой Мэн. – Бог миловал.

– Бога не трожь! – разгневался Витек. – Он с тобой не пил, – и показал вытатуированный на груди крест.

Такого Мэн еще не встречал. Он видел людей с висящим на груди крестом, видел висящий крест и рядом висящий знак зодиака, медвежий коготь, медальоны с портретами девиц, кулоны. Да и у самого Мэна на груди висел крест и звезда Давида. Когда Мэна упрекали в чудовищной смеси иудаизма и православия, у него были припасенный ответ:

– Крест я ношу в память об одном замученном еврее, а звезду Давида – в память о миллионах замученных евреях. Так что, – добавлял он, – не вижу здесь никаких противоречий.

Однако это не помешало близкому приятелю Мэна назвать его слугой двух конфессий.