Дом в предгорье - Божена Немцова

— Эх, одни глупости на уме! — с укором сказала вслед ей бабушка.

— Молодая еще, неразумная, — стала оправдывать девушку тетка.

— Это ваша дочь? — спросил гость у хозяина.

— Внучка, после сына осталась, — ответил тот и, указывая на стройную красавицу, сидевшую подле высокого мужчины, продолжал: — Вот наша дочь, а это ее муж, наш зять. Тут, — показал он в другую сторону, где сидели тетка и Зверка, — невестка Ула и сын ее Зверка. Это моя родная семья, а те — моя семья, богом данная, — добавил он, переводя взгляд с родственников на работников.

Гость смотрел на них и видел приветливые, красивые лица. Мужчины могучие, как скалы, женщины стройные, как сосны. А вот, вся зардевшаяся, вернулась и та, что показалась ему краше всех остальных. Хотя он и заметил ее у очага, когда входил в дом, но тогда ему, усталому и голодному, было не до красоты. Ведь у голодного только хлеб на уме. Утолив голод и отдохнув, гость обратил свои мысли к тому, что радует сердце, — к красоте и был поражен, когда увидел, что напротив сидит девушка, хороша, как маков цвет. Казалось, сам бог послал ее в этот мир.

Гость ругал себя за то, что упустил столько времени, не уделил ей внимания раньше, и, как вначале Катюшка не спускала глаз с него, теперь он не спускал глаз с ее лица. И бог знает, сколь долго любовался бы ею, если бы хозяйка не вывела его из этого приятного состояния, спросив, живы ли у него родители.

— Матери у меня нет, — ответил он. — Умерла, когда я был еще маленьким. Отец жив, но уже склонился к земле, как спелый колос. Боюсь, что смерть скоро его скосит. Ни братьев, ни сестер у меня не было. Из родственников знаю лишь дядю, у которого только что побывал. Он мне как отец, и я очень его уважаю.

— А разве пан не словак? — удивилась хозяйка.

— Я чех, — ответил гость.

— Чех, вот это мне нравится! — воскликнул хозяин. — А я думал, что пан словак откуда-нибудь из-под Трнавы.[8]

— Пан говорит по-словацки, как настоящий словак, — удивился молодой зять.

— А почему ему не говорить по-словацки? Ведь словаки и чехи — одного дерева листья и легко понимают друг друга, — сказал хозяин. — Ну а где же пан живет? И как зовут пана? — обратился он к гостю.

— Меня зовут Богуш Сокол, — ответил молодой человек, — а живу я в Праге!

«Богуш... какое красивое имя», — подумала про себя Катюшка. А хозяйка заметила вслух, что гость и впрямь как молодой сокол.

— Стало быть, мил человек, из Праги вы? — воскликнул обрадованный хозяин. — Я тоже в Праге был, в самом деле был. Ей-богу, чтоб мне головы не сносить! Но должен признаться пану Богушу, что наша семья происхождением тоже из Чехии. Во время великих смут[9] наши предки вместе со многими другими переселились из Чехии в здешние края и так тут навсегда и остались. Времена были суровые, как рассказывал мне прадед, бунт следовал за бунтом, беда за бедой, и под конец еще нагрянули в наши края нехристи-турки, как половодье, которое все сметает.

— И сюда, в эти дремучие леса и в горы, турки тоже добрались? — спросил Богуш.

— Эх, куда только они не добрались, сукины дети! — продолжал рассказ хозяин. — От Филякова,[10] через горы дошли они и до наших деревень. Все бы начисто уничтожили, если бы не любетовский юнак[11] Вавра Брезула. Вот это был юнак! Он и ста турок не боялся, а они от одного имени его дрожали в страхе. Турки дважды были в наших местах, грабили, жгли, Вавре отомстить хотели, но оба раза он их — то саблей, то хитростью — одолел, а во второй раз даже самого агу убил. Так он один всю округу и спас, потому как, услышав, что турки идут, все жители убежали в горы. Молва о словацком том юнаке далеко разнеслась, даже горы перевалила. А тут вам каждый покажет перевал в горах, где он от целой орды турок отбивался и одолел их, и «турецкий колодец», над которым голову аги выставил. Ну, да о нем я вам еще расскажу. А сейчас хочу показать самое дорогое наше сокровище, которое наши предки принесли из Чехии. Оно передается у нас в семье от отца детям, от детей внукам уже много поколений.

Досказав, хозяин повернулся, открыл старинной работы маленький шкафчик с выпуклыми дверцами, который стоял на лавке за столом, и вынул из него тонкой резьбы шкатулку из ясеня. В шкатулке, завернутая в шелковый платок, лежала книга в переплете из обтянутых кожей деревянных досок с латунными застежками. Это была Библия.

— Вот, — сказал он, указывая на исписанный изнутри переплет, — тут обо всем нашем роде сказано, кто когда родился, женился, умер, начиная от Прокопа Жатного, который пришел сюда из Чехии, до моего брата и сына. Видите вот тут — Юро Жатный! Не думал, что мне придется здесь писать о его смерти и что мы так неожиданно его потеряем. Словно гром с ясного неба его поразил! — вздохнул старик.

— Ох, и сильно же горевали мы, старики, когда пришлось оплакивать любимое дитя наше, такого молодого, — дрогнувшим голосом сказала хозяйка.

Кроме смертей и рождений о каждом из членов семьи в книге было написано, каким он был и что достойного памяти совершил. Так, о Мартине Жатном говорилось: «Был хорош, как отточенный нож! Воевал с нехристем-турком и пал под Белградом! Вечная ему память!» Рядом с именем Павла Жатного стояло: «Был человеком знающим и справедливым. Торговал кружевами по всему свету и был даже в земле испанской в городе Мадриде, откуда принес домой много денег. Мир праху его!» Об Ондрике Жатном: «Прости его боже! Никчемный был человек! Утонул в паленке!»[12]

Богуша эти записи очень заинтересовали. Однако, прочитав о Янке Жатном, отце хозяина, о том, будто сам он убил четырнадцать медведей, брат его — пять, а хозяин, когда медведь к нему в овес забрался, сперва придушил зверя в своих объятьях, а потом добил топором, Богуш как-то недоверчиво улыбнулся. Хозяин заметил это, пожал плечами и спросил:

— Пану кажется, будто это неправда? Ну, так глядите: правда это или неправда?

С этими словами хозяин распахнул на могучей груди рубашку, закатал рукава до самых подмышек и, показывая шрамы на груди и плече, сказал:

— Это от медвежьих когтей, когда мы с ним в овсе боролись. Эх, молодой человек, пожили бы вы с нами, не стали бы удивляться таким схваткам. Ведь мой сын был совсем молодым, а трех медведей убил.

— Ах, лучше бы он ни одного не убил, сидел бы тут сейчас с нами да с молодой женой и Катюшка не осталась бы сиротой, — вздохнула старушка, а у Катюшки глаза наполнились слезами.

— И что за страсть у парней! Как встретит мишку, каждой жилочкой задрожит, и даже если жизнью рискует — пошел на него! Так и с моим сыном было. Сызмальства умел он хорошо стрелять, а когда вырос, не было медвежьей охоты, чтобы Юро Медведь в ней не участвовал. Должен также сказать пану, что отца моего, знаменитого охотника на медведей, самого Медведем прозвали, а потом это перешло на семью, хотя были в ней и такие, кто никогда ни одного медведя не убил. Теперь уже соседи и не знают, что у нас фамилия другая, разве что пан священник помнит. Все так и говорят: Медведи.

Всего двадцать лет было Юро, а его уже дважды с охоты под волынку[13] с почетом домой провожали, а вот третья охота оказалась несчастливой! — глубоко вздохнув, сказал хозяин. Помолчал с минуту и продолжал: — Была на Черном Гронце большая охота на медведя. Много там собралось охотников, пригласили и Юро, потому что слава о нем как о метком стрелке разнеслась по всем окрестным горам.

Утром, когда Юро должен был уйти на охоту, Марушка, его молодая жена упрашивала не ходить, снились ей белые розы, а это, мол, к скорби. Но он только посмеялся над нею. Мать моя, старушка, не хотела его пускать, умоляла остаться, говорила, что месяц на ущербе, а для Юро это роковая пора.

— А почему роковая? — спросил Богуш.

— Потому что, когда мальчик родился, старая гадалка, которая живет в лесу, наворожила, что он будет счастливым, но, отправляясь в путь на ущербе месяца, должен быть осторожным. Этому, как говорит в проповедях пан священник, верить нельзя, но ведь гадалки как ведьмы, им известно много такого, чего другие люди не знают. Моя старуха им верит, и, чтобы успокоить ее, я тоже упрашивал Юро остаться дома. Но ни мое слово, ни просьбы матери и жены не помогли. Уговорам он не поддался и все-таки пошел на охоту.

— Не надо было вам, деверь, разрешать ему, — сказала невестка хозяину, — ведь вы глава семьи и мы все вас слушаемся.

— Ты же знаешь, Улка, я не умею быть строгим ни с вами, ни с кем другим. Пусть, думаю, получит удовольствие, а то, что оно несчастьем обернется, не предполагал, — сказал хозяин.

— Когда он вышел из дому, соседка Мара перешла ему дорогу с пустыми ведрами, — вспомнила старушка. — В последний раз просила я его, чтобы не ходил, говорила про дурные приметы. И все-таки пошел. Ах, лучше бы оленьи его ножки к порогу приросли! — вздохнула она и заплакала.