Короли без короны - Екатерина Александрова

Временами королю Генриху хотелось осадить непочтительного друга, словно норовистого коня и как следует отчитать. Временами — уязвить какой-нибудь насмешливой фразой. Однако король, признанный златоуст, когда надо было произнести речь в совете или тронном зале, совершенно терялся перед непосредственностью кузена. Наконец, его величество решил досадить другу, приблизив к своей особе изгнанного Жоржем господина д'Англере, дав тому право говорить как угодно с кем угодно. Но и это деяние оказалось бесполезным. К появлению при дворе еще одного шута принц Релинген отнесся с полнейшим равнодушием, разве что небрежно заметил, что имя Шико[1], избранное бывшим офицером, прекрасно подходит к новой должности бездельника. Нет, с принцем Релингеном решительно ничего нельзя было поделать.

Мадам Екатерина видела промахи племянника, но проблемы с женитьбой Генриха, интриги Марго, дерзость Алансона, растущий аппетит Гизов и недовольство гугенотов не оставляли королеве-матери даже четверти часа на беседу с шевалье. Ее величество утешало лишь одно: отдав дань жалобам на непостоянство женщин, Генрих все же согласился с необходимостью вступить во второй брак. Но вот разрешить проблемы с дочерью оказалось много труднее, чем решить проблемы обожаемого сына. Екатерина то вздыхала о времени, когда обычная трепка могла образумить Марго, то жалела, что государственная необходимость заставила ее отправить на эшафот Ла Моля. Раздражать дочь сейчас, когда она осознала свою власть над мужчинами, было смертельно опасно. Екатерина не сомневалась, что именно Маргарита подбила младшего брата на мятеж, именно она перетянула на сторону Франсуа графа де Бюсси и множество других головорезов, готовых за ночь с Маргаритой заколоть хоть собственного брата, хоть короля. Ее величество с радостью спровадила бы дочь в Наварру, а младшего сына в Англию, но и здесь Екатерину подстерегала неудача. Король даже слышать не желал об отъезде сестры, а английская королева изводила послов, придумывая одну отговорку против своего брака с Алансоном за другой. Перечитывая письма Елизаветы, Екатерина тосковала по дипломатическим талантам покойного Ла Моля, лучше всех умевшего польстить рыжей стерве.

К счастью, королева-мать не имела привычки долго сожалеть о прошлом и потому принялась искать другие пути отвращения младшего сына от мятежа. Таких путей было два. Первый сводился к тому, чтобы король поскорее женился и обзавелся наследником, а второй — к обещаниям даровать Франсуа титулы и владения. Хотя дофин уже владел несколькими герцогствами и парочкой графств, королева-мать старалась убедить Генриха даровать брату Берри и несколько владений поскромней. Правда, оставались еще Нидерланды, о которых беспрестанно твердили Марго и Бюсси, совершенно не думая о том, к чему может привести военное столкновение с королем Филиппом. Оставались католики, которых Франсуа раздражал заигрыванием с протестантами, и протестанты, недовольные непостоянством принца.

Екатерина радовалась лишь тому, что хотя бы Жорж-Мишель оставил грезы о нидерландской короне. Открытие, что молодой человек способен командовать войсками, в свое время потрясло королеву, и она неделю размышляла, стоит ли ей ликовать из-за этого или негодовать. К счастью, верность принца Релинген была вне подозрений, и ее величество простила племяннику нежданно открывшийся талант, дабы заняться более важными делами, тем более что известие из Лангедока заставило короля и его матушку задуматься, как быть дальше. Но если королева Екатерина раздумывала о том, как прибрать к рукам оставшуюся без командующего армию и вернуть Лангедок под власть короны, то король Генрих жаждал отделаться от старшего брата покойного Дамвиля.

По мнению Жоржа-Мишеля в избавлении от маршала Франсуа де Монморанси не было ни малейшего смысла, да и сделать это было не так-то просто. Может быть, пара не к месту сказанных комплиментов в адрес Алансона и бесила Генриха, однако это был не тот проступок, за который провинившегося можно было отправить на эшафот. Принц и так полагал, что трехлетнее заточение в Бастилии было слишком суровым наказанием для нерешительного маршала. К тому же Мерю и Торе, возможно, и не обладали талантами покойного Дамвиля, зато ожесточения против убийцы брата у них хватило бы на десятерых, да и Дамвиля нельзя было сбрасывать со счетов. Слухи слухами, но труп маршала Жорж-Мишель не видел и в силу этого не понимал, зачем ввязываться в войну с могущественным семейством, обрекая на смерть собственного зятя.

Королева-мать была склонна одобрить рассуждения племянника, но не могла одобрить его тон. Выслушав Жоржа-Мишеля, Екатерина лишь вздохнула, а король Генрих вспыхнул:

— Родственники государей остаются далеко внизу — у подножия престола, — отчеканил его величество, — и должны отвечать за свои проступки, как и последние из наших подданных.

Принц Релинген усмехнулся.

— Ну, а если Дамвиль жив, как ты тогда будешь оправдываться, Генрих? — не обращая внимания на растущее раздражение короля, поинтересовался Жорж-Мишель. — Скажешь, что Монморанси упал на нож и закололся? И так семь раз?

— Вы забываетесь, принц! — вспылил король и к недоумению шевалье выскочил из кабинета.

Екатерина задумалась. Племянник был прав, но и сын имел резоны решить судьбу Монморанси. Королева уже устала возмущаться вельможами, воображавшими себя независимыми герцогами времен Карла Шестого и распоряжавшимися королевскими армиями и провинциями, как будто это была их собственность. Дать им урок было необходимо, но как? Судить маршала было не за что, а убийство узника дурно пахло. Вот если бы Монморанси сам наложил на себя руки, предварительно повинившись перед королем…

Когда ее величество изложила свою идею, Генрих пришел в восторг, дю Гаст довольно кивнул и даже шевалье Жорж-Мишель вынужден был признать, что подобный план имеет все шансы на успех. И все же, настаивал принц, прежде чем действовать, следовало убедиться в смерти маршала Дамвиля, еще раз взвесить все последствия «самоубийства» Монморанси и лишь потом решать судьбу узника. Католическая Лига, протестанты, Алансон… Генриху не хватало лишь войны с Дамвилем и его братьями! К тому же, напоминал Жорж-Мишель, составление «признания» Монморанси и подделка его почерка требовали времени, и принц предложил потратить его на отправку верного человека в Тулузу.

Совет был хорош, но король не желал терпеть ни малейшего промедления. У Франции мог быть только один господин, и дворянам, вельможам и королевским родственникам — особенно родственникам! — это стоило запомнить. А еще было необходимо как следует припугнуть Алансона и отучить брата поднимать мятежи. Последнее больше всего волновало Генриха, и он настаивал, чтобы в «признании» Монморанси пара слов уделялась и Алансону.

Пожелания короля были выполнены. «Признание» маршала было написано в такой трогательной и жалобной манере, что не поверить ему было невозможно. Монморанси то просил прощение у Бога, короля и жены за участие в заговорах герцога Алансонского, то клялся покарать себя за измену смертью, то пытался оправдать свое преступление дурным влиянием братьев и Алансона, то вновь просил прощение. Жорж-Мишель подумал, что в словах «дурное влияние» заключалась вся жизнь несчастного маршала. Попав под дурное влияние Жанны де Пьенн, Франсуа де Монморанси вступил с ней в тайный брак. Попав под влияние отца, развелся. Под влиянием короля женился на его незаконнорожденной дочери Диане де Франс. Под влиянием Дианы сражался с протестантами. Под влиянием королевы Екатерины вывел в семьдесят втором все войска из Парижа, что стало одной из причин Варфоломеевской резни. Под влиянием Алансона возмущался устроенной католиками бойней. Под влиянием брата Дамвиля сделал ставку на Алансона. А вот оказавшись в Бастилии, где можно было прочувствовать лишь дурное влияние тюремных стен, вполне мог впасть в отчаяние и наложить на себя руки. Очень правдоподобно.

Только хлопоты со свадьбой короля приостановили подготовку к убийству узника. По примеру героев сказок разобиженный на весь женский род Генрих вознамерился жениться на первой встречной, отвергнув дочерей и сестер королей, а также владетельных принцесс. Не подумал его величество и обратиться к тем знатным семействам, что издавна славились плодовитостью и здоровьем своих отпрысков. Зато об этом подумал дю Гаст. Первой встречной, представленной на суд государя полковником, оказалась дочь графа де Водемон, девушка миловидная, скромная, набожная и не имеющая ни малейшего представления о политике. Приданного у девицы не было, но дю Гаст утешал мадам Екатерину тем, что, польщенные оказанной им честью, старшие Лоррены смогут держать в узде младших. К тому же шевалье напомнил, что лотарингцы издавна славились красотой, здоровьем и плодовитостью, так что скромное происхождение будущей королевы должно было компенсироваться немалым количеством рожденных ею в браке детей.