Уроки маленьких птичек - Улья Нова

Когда кот присутствует в темноте, ночные движения обретают неожиданную плавность и слитность. Ступаешь мягко, на цыпочках. Крадешься среди ночных теней медленно и ловко, опасаясь нечаянно потревожить священный кошачий покой и великую безмятежность, окутывающую квартиру теплом свежего хлеба и шерсти. Сама того не замечая, двигаюсь по темному коридору, тщательно выверяя шаги. Ступаю, почти не касаясь паркета. Становлюсь невесомой, гибкой и плавной – учусь ходить по-кошачьи. Потом, вдруг, за спиной возникает такое же мягкое, слитное, невесомое постукивание лап. С этого момента темнота отступает, да и ночи как таковой больше не существует. Нет затаенных в черноте неясных фигур, нет обиженного Сергеича-призрака. Ни затхлого духа лестницы, ни поскрипывания дверей и паркетин, ни тревожных гудков из подворотен. Только осторожное постукивание лап за спиной, в сумраке коридора. Только наше с котом дружное шествие на кухню. Вместе невесомой кошачьей поступью сквозь побежденную ночь и укрощенную темноту.

3

В начале второго урока кот таится на подоконнике, навострив уши, – присматривает за асфальтированной дорожкой, что разрезает по диагонали осенний парк. Вдруг его будто дергают оттуда, с улицы, за невидимую ниточку. В один какой-нибудь миг хрупкая текучая фигурка выстраивается в слитный, целенаправленный механизм. Замирает. Перестает дышать. Кот весь безотрывно устремляется за окно, сводится к единственной точке и вибрирует, и дрожит по направлению к ней. В черных росчерках березовых веток с восторгом и беспечностью барахтается воробей. Кот сливается с ним, будто соединенный уже не ниточкой, а неразрывной леской. Собранная, взбудораженная фигурка трясется от нетерпения охоты. Сияет рыжими лучиками взъерошенной шубы. Чуть скалится. Нервно подрагивает верхней губой, обнажая клыки. Но совсем скоро от невозможности прыжка, от несбыточности выпада и цепкого овладения птичкой, квартиру пронзает разочарованное бормотание. Это боль кошачьей безнадежности, это песня поражения. Это отчаянье зверя, запертого в московской двухкомнатной тесноте. Воробей, будто почувствовав на расстоянии жалобное бессилие зверя, торжествует свою сегодняшнюю неуязвимость. И вот маленькая птичка уже легко вспархивает, выпутавшись из черных березовых прядей. А мне остается вздох облегчения. И еще – скрываемая радость. Подарком для меня сегодня – этот беспечный миг крошечных крыльев мимо окна, в небо. Будто подпись о помиловании. Будто возможность спасения. И я сливаюсь с радостью маленькой птички, взмываю вместе с ней под облака поздней осени. Тайный кошачий предатель, сегодня я лечу с воробьем в его щебечущую легкокрылую вечность. Тем временем кот обиженно отворачивается от окна. Некоторое время растерянно сидит на подоконнике. Потом медленно и усердно вылизывает шубу. Тщательно расправляет свое меховое жабо. Укладывает каждую шерстинку на предназначенное ей место. Завершив сосредоточенное, слегка жеманное прихорашивание, он лениво растягивается вдоль горшков с каланхоэ и орхидеей. И через минуту уже спит, полностью отключившись от всего на свете, временно безразличный к выкрикам улицы и звяканью кухни.

4

На московской кухне тепло. И на кухне всегда все ясно. Про жизнь. Про будущее. И про любовь. А смерти на кухне нет. Вместо смерти здесь стойкое безвременье быта, окутанное запахами жареной картошки и сухого кошачьего корма. Посидишь за полночь за пустым столом, упиваясь кратковременным кухонным бессмертием. По привычке всмотришься в глубь черного окна на два-три других, освещающих ночь. Начнешь себе выдумывать были и небыли – кто там, почему не спит, почему освещает темноту запоздалому прохожему. Мы с котом в эти поздние часы – бессонные кухонные философы, странники в быту и еще немного заговорщики. Присматриваем друг за другом, помалкиваем хором, размышляем о своем.

Я сижу за столом и, пользуясь полуночной кухонной четкостью, задаю вопросы, ищу ответы, раздумываю о любви. C появлением в моей жизни кота и нередких случаев его летней охоты, все чаще предпочитаю понимать и объяснять любовь с помощью маленьких птичек. Ведь иногда в любви ты – кот, крадущийся в траве на утреннюю или вечернюю охоту. А бывает, что ты – синица, трепещущая вокруг куста крыжовника или винной ягоды. Иногда в любви ты охотишься, а иногда именно ты – чья-то желанная добыча, хрупкая жертва. Но вот вопрос, который всегда остается для меня неразрешимым: кто все-таки сильнее в любви, кто в ней могущественнее – тот, который охотится, или тот, кого предполагается поймать. Иногда на полуночной кухне мне кажется, что самое могущественное существо на свете – маленькая птичка, воплощенная хрупкость, трепещущая июльская беззаботность. Иногда мне кажется, что великая наука любви в конечном счете сводится к способности хоть раз в жизни стать маленькой птичкой, доверчивой и беззащитной, созданной для того, чтобы быть пойманной.

Кот восседает посреди кухни, прямехонько под лампой. Рассматривает линолеум, уважает мои размышления, почтительно выжидает момент. В такие минуты он очень старается выглядеть «вашей прекрасной и воспитанной кисой». Полуночный кухонный кот – всегда фокусник и даже немного маг. Он изо всех сил готовится к представлению, собирает свое кошачье обаяние и уже слегка сияет медовым, теплым светом. Наконец, подтянувшись, настроившись, кот с ударением заглядывает мне в глаза своими огромными золотисто-зелеными глазищами. Смотрит вопросительно, с нажимом. Ждет понимания. На всякий случай подбирается поближе к пустой миске. Исследует ее обреченно и жалобно. Светит мне прямо в душу золотисто-зеленым взором, которому слова не нужны, который все умеет донести молчанием. Чаще всего я прикидываюсь, будто не умею читать по-кошачьи. Тогда раздается нетерпеливое, тихое, требовательное: «ай». Бархатно-розовый нос тычет в пустую миску. Лапы нежно и настойчиво впиваются когтями в мое колено. Снова пристальный, вопросительный, выжидающий взгляд даже не в глаза – в сердце. Обычно я сварливо бормочу: «Нет. Еды не будет». И через некоторое время мы понуро удаляемся с кухни, как великие философы, прояснившие многое о будущем и о любви: я – чуть впереди, кот – неторопливо и разочарованно, следом за мной.

5

Третий урок и маленький экзамен случается летом на даче. Надеясь оказаться незамеченным, кот призрачно пробирается к дому. Светится карамельно-рыжим на фоне темных листьев смородины и зарослей золотого шара. Он не пришел вечером на призывные настойчивые крики. Под утро не воспользовался приоткрытой форточкой. Его не было всю ночь, несмотря на грозу. Теперь он невесомо подбирается крыльцу. Как всегда, деловито, поспешно, со скромностью выполнившего свой долг, кот несет что-то домой после ночной охоты. Когда он минует пень вишни, когда он ярко-рыжее пятно на фоне синей стены террасы, различаю в стиснутых зубах птичку. Кот сразу улавливает внимание, без особенного доверия следит за каждым моим движением. Ждет, что будет дальше. Испытывает. Проверяет мою преданность. Но это не мешает ему быть в самом центре своего мира, в главном моменте своего лета, торжествовать охоту, смиренно радоваться добыче. К третьему уроку мы уже достаточно знакомы, прожили вместе несколько лет, я прекрасно понимаю его торжество, чувствую его сияющий восторг. И отлично распознаю недоверчивое ожидание моих дальнейших действий, которое легко может превратиться в обиду и даже в кратковременную ненависть. Я должна поступить правильно. Должна сдать свой маленький экзамен преданности. Именно поэтому поскорее снимаю фартук и вешаю его на спинку скрипучего дачного стула. Вытираю руки вафельным полотенцем, что висит рядом с умывальником и кувшином. Не смотреть на кота. Не различать, кто стал его сегодняшней добычей: воробей, синица, чиж, малиновка. Не думать о том, как маленькая птичка не сумела разглядеть затаившегося в траве охотника. Не горевать о том, как пичуга слишком доверилась кажущейся утренней прозрачности, поддалась ликованию середины июля и была поймана одним точным, метким прыжком. Сегодня я молчу. Отвожу глаза. Медленно ухожу от крыльца. Все быстрее шагаю мимо флоксов и золотых шаров, кустов смородины, синих горделивых аконитов, колокольчиков, тигровых лилий. И вот уже бегу, прочь от дома, мимо зарослей малины, мимо дробницы, кустов крыжовника, облепихи, черемухи. Мой выбор сделан. Я врываюсь в сад, где все сверкает после ночного ливня, где редкие ледяные капли осыпаются с яблонь. Солнце просвечивает насквозь каждый лист, искристо, сочно. Сад дребезжит трелями, щебетом, пиликаньем. Все вокруг ширится жизнью, прохладой ветвей, нарастающим жаром, ароматом пыльцы. Устраиваюсь по-турецки на мокрой траве лужайки, возле гаража. Жду довольно долго, спиной к дому. Всматриваюсь в каждый листочек клевера – нет ли среди них заветного, с четырьмя лепестками, потому что счастья всегда мало, и счастья всегда не хватает. Время моего бегства сплетается из запахов мокрой травы, глины, бензина газонокосилок, липовой пыльцы, сена, тины. Чуть зажимаю уши, чтобы не думать, как кот торжествует свою живую игрушку. Чтобы не представлять, как он нежно и безжалостно играет с птичкой в траве под старой антоновкой. Выждав минут пятнадцать, поднимаюсь с земли, отряхиваю джинсы от травинок. И медленно возвращаюсь к дому. Кот лениво возлежит на боку, вытянувшись вдоль ступеней крыльца. Все позади. Сегодняшняя добыча отпразднована, заиграна, растерзана, останки спрятаны где-то за домом. Драма этого дня миновала. Природа умиротворенна и спокойна, как будто ничего особенного не произошло. Природа всегда продолжается, невозмутимо, бесстрастно, не содрогаясь по мелочам, не печалясь из-за маленького несчастья. И только во мне – судорога стыда. Ведь сегодня я предатель птиц и совсем немного неожиданный кошачий сообщник. Ведь сегодня я – преступник и предатель. Но как часто мы – тайные сообщники тех, кого любим. Тайные предатели во имя любви. А кот лежит на боку, умиротворенно и торжественно дремлет, продолжая улавливать звуки и ароматы с кухни. И украдкой все же следит за мной сквозь щелочки золотисто-зеленых пристальных глаз.