Разорванный круг - Владимир Федорович Попов

— Эх, поесть бы…

— Так в чем же дело? Садись, ешь.

— По возвращении, — отшутился Алексей Алексеевич и положил на стол телеграмму.

— Что за срочность? Почему вызывают?

Раньше он свои отъезды не мотивировал, да и Таисия Устиновна не требовала этого — уезжает — значит, нужно, — но теперь, когда каждая поездка в Москву предвещала встречу с Лелей, на всякий случай объяснял, куда и зачем едет.

— Ох, Алеша, заработаешь ты себе язву, — вздохнула Таисия Устиновна, давно уже смирившаяся с привычкой мужа либо не обедать вовсе, либо есть наспех, и спросила с добродушной усмешкой: — Ничего не забыл?

Алексей Алексеевич оценил иронию. Чемодан собран ею, все необходимое туда уложено. Если что и забыто, то ею, а не им.

— Что ты, я никогда ничего не забываю, — подыграл он жене и подошел прощаться. — Прошу тебя, умерь на время моего отъезда филантропический пыл.

— Алеша, ну что это ты… Слова какие-то…

— Ну, если понятнее… Стоит мне за дверь, как у тебя разгорается жажда благотворительности. Я оттуда контролировать тебя не могу, сама понимаешь, так что повторяю: поумерь себя.

Захватив чемодан, Брянцев устремился к выходу.

Таисия Устиновна постояла у окна, проводила взглядом «Волгу» и, вздохнув от показавшихся обидными мужних наставительных слов, стала убирать нетронутую еду. Это занятие прервал телефонный звонок.

— Будете говорить с Москвой, — обычной скороговоркой выпалила телефонистка, и тотчас в трубке послышался женский голос:

— Можно Алексея Алексеевича?

— Его нет. Он уехал.

— Давно?

— Только что.

— На аэродром?

— Да.

— Простите…

Таисия Устиновна не успела даже спросить, кто звонит, чего всегда требовал от нее муж. Она многих узнавала по голосу, но этот мелодичный голос был ей незнаком. И все же никакой тревоги она не испытала.

ГЛАВА 2

Пассажиров рейса Хабаровск — Москва, и транзитных, и начинающих путь, уже усадили в автобус, когда из всех микрофонов аэропорта позвучало: — Гражданин Брянцев, Алексей Алексеевич приглашается в почтовое отделение! Вызывает Москва!

Брянцев поднялся, но его остановила стюардесса.

— Ждать не будем, товарищ пассажир, — решительно заявила она. — И так задержались с вылетом.

Пришлось остаться. Но ощущение беспокойства возросло. Что за переполох? Нет ничего хуже, когда не знаешь причины вызова. Вместо одной папки берешь с собой десять и зачастую ненужных.

Портфель у Брянцева объемистый, а сегодня он совсем раздулся, едва-едва застежки сошлись. Чего только не насовали ему предусмотрительные помощники! Тут и планы капитального строительства, и разные варианты проекта реконструкции цеха вулканизации шин, и объяснительная записка к проекту расширения старых цехов, и справок целый ворох.

Летел Брянцев в Москву с таким же чувством неопределенности, какое испытывал, когда вызывал его Хлебников, в недавнем прошлом руководивший главком. Тот любил озадачить. Вызовет, бывало, не говоря зачем, и гоняет без передышки, требуя ответов на самые неожиданные вопросы. Да еще в справки не загляни, как будто голова директора способна вместить объем информации счетно-вычислительной машины. Тяжелый был характер у Хлебникова. Он считал себя крупнейшим авторитетом в области шинного производства и понимал единую техническую политику по-своему: неукоснительно проводил в жизнь свои идеи и всеми законными и незаконными способами тормозил идеи других, которые не разделял, а иногда просто не воспринимал. Стаж у него был большой, в свое время он успешно руководил несколькими заводами, выправлял положение всюду, куда ни назначали, и успех избаловал его, вскружил голову, заставил поверить в свою исключительность. «Я за поиск, за производственный риск, но и то, и другое должно увязываться со здравым смыслом», — любил повторять он бесспорную истину, трактуя здравый смысл соответственно личной выгоде. А строптивых урезонивал так: «Вы меня не учите, я в главк не из вуза пришел. Три завода на ноги поставил, так что в этих делах собаку съел».

Попробуй повоюй с человеком, самоуверенность которого приумножена властью. И память у Хлебникова великолепная. Сказал «нет» — через пять лет вернитесь к тому же вопросу — все равно повторит отказ. Мнение у него складывалось раз и навсегда и оставалось неизменным даже в тех случаях, когда новые факты опрокидывали его.

Брянцев был уверен, что Хлебников к вызову непричастен, поскольку напрочь отключился от оперативной деятельности и ныне руководит Научно-исследовательским институтом резины и каучука — НИИРИКом.

Уже в самолете, когда взревели моторы, Брянцеву вдруг пришла в голову мысль: может, его вызывали к телефону, потому что отпала необходимость в вылете? Иначе для чего было искать его на аэродроме? Он даже рванулся с места, на мгновение забыв, где находится, но туго затянутый предохранительный ремень придержал его, вернув к реальности.

«Черт с ними. Не нужно — тем лучше. Пусть поосновательнее думают, — решил про себя, отстегивая ремень. — По крайней мере, увижусь с Еленкой». При этой мысли он ощутил волнующее нетерпение. Самое лучшее, что он мог сейчас сделать для сокращения времени, — это заснуть. С ним часто случалось, что, сев в самолет, он засыпал как убитый и просыпался лишь тогда, когда стюардесса перед посадкой раздавала пассажирам леденцы и требовала застегнуть ремни.

Каждая встреча с Лелей наполняла его душу светлой радостью, которую хотелось сохранить подольше. В этом состоянии все люди казались ему прекрасными, и тех, с кем приходилось сталкиваться, он старался согреть теплым словом, развеселить шуткой. Не раз привозил он домой то одного, то другого совершенно незнакомого человека, попутчика по самолету, которого не удалось устроить в гостинице. Впрочем, присутствие постороннего помогало ему спуститься с заоблачных высот на грешную землю, не особенно ушибившись, как помогает приземлиться парашютисту шелковый купол парашюта.

Брянцев посмотрел в окошко самолета, и, как всегда, обманчиво ровная, слепяще-белая поверхность облаков ассоциировалась у него с Арктикой. Он никогда не был там, не плавал во льдах, но представление это возникало неизменно и почему-то вызывало ощущение одиночества и беспомощности. Нет, каждому свое. Арктика никогда его не манила. «Даже не верится, что эта поверхность не ровна, как стол, — подумал Брянцев и тут же возразил себе: — Впрочем, многое издали кажется ровным. Вот и наша жизнь с Тасей. Всем она представляется издали хорошо укатанной дорогой, а в действительности, сколько на ней неровностей, сколько рытвин и ухабов…»

Арктическая белизна вдруг сменилась ровной выжженной степью, через которую шла узкая каменистая тропа, и по этой тропе уныло брели две фигурки — он и Тася. Поняв, что засыпает, Брянцев поудобнее устроился в кресле.

Проснулся от легкого толчка. Самолет приземлился. Оказалось, он спал так крепко, что даже не почувствовал, как стюардесса защелкнула на нем застежку предохранительного ремня.

Встретившись с ней