Роковое кресло - Гастон Леру

Максим д'Ольнэ встал, взял из рук сторожа письмо и распечатал его. Он улыбался. И поскольку церемония еще не началась, так как ждали хранителя печати, он прочитал письмо и опять улыбнулся. На трибунах закричали:

— Он улыбается! Улыбается! Тот тоже улыбался!

Максим д'Ольнэ передал письмо своим поручителям, которым было вовсе не до смеха. Вскоре текст письма оказался у всех на устах, и поскольку его передавали от уха к уху, то в конце концов и мсье Лалует узнал содержание странного письма: «Бывают путешествия поопаснее тех, что можно совершить вокруг своей кабины!» Текст этот, казалось, привел зал в исступление, но тут вдруг раздался голос председателя, объявившего ледяным тоном после нескольких звонков колокольчика, что заседание можно считать открытым. В зале моментально воцарилась гробовая тишина.

Максим д'Ольнэ уже поднялся с места, еще более мужественный и отважный; И вот он начал читать свою речь.

Голос звучал отчетливо и звонко. Оратор прежде всего поблагодарил высокое собрание, оказавшее ему честь, приняв в свои члены. Затем, намекнув на траур, объявленный недавно в Академии, перешел к описанию заслуг магистра д'Аббвиля.

Он говорил, говорил…

Рядом с мсье Гаспаром Лалуетом стоял профессор и бормотал сквозь зубы слова, которые, как показалось Лалуету, были навеяны длинной речью: «Он держится дольше, чем тот!» Д'Ольнэ продолжал говорить, и, казалось, все присутствующие, слушая его, понемногу начали вздыхать с облегчением, Стало как-то легче дышать, дамы улыбались, словно им удалось избежать какой-то страшной опасности.

Он говорил, и ничто не прерывало его речь…

Вот он завершил восхваление магистра д'Аббвиля и воодушевился еще больше, перейдя от талантов выдающегося прелата к некоторым общим идеям о святом красноречии. Д'Ольнэ напомнил о нашумевших проповедях, которые стоили магистру д'Аббвилю светских молний, ниспосланных на него за неуважение к гуманитарной науке.

С этими словами новый академик сделал необычно широкий жест рукой, как бы желая в свою очередь высечь эту порожденную гордыней и безбожием науку.

В порыве восхищения, конечно не имеющего ничего академического, но от этого еще более прекрасного, так как это шло от моряка старой школы, Максим д'Ольнэ воскликнул:

— Шесть тысяч лет тому назад, господа, гнев Божий приковал Прометея к скале! Я тоже не из тех, кто опасается людской ярости. Я боюсь лишь грома небесного!

И едва несчастный произнес эти слова, как неожиданно зашатался я, в отчаянии поднеся руки к лицу, рухнул наземь.

Крик ужаса пронесся под сводами зала. Академики бросились к неподвижному телу.

Максим д'Ольнэ был мертв!

Зал с трудом освободили от присутствующих.

Д'Ольнэ умер так же, как за два месяца до этого, при полном зале в момент принятия в Академию, умер Жеан Мортимар, автор «Трагических ароматов». Вначале именно его избрали на место магистра д'Аббвиля. Он также получил письмо с угрозами, доставленное в Институт рассыльным, которого никогда больше ни видели. В письме говорилось: «Иногда ароматы бывают более трагическими, чем это кажется». Мортимар также рухнул замертво через несколько минут после прочтения письма.

Обо всем этом мсье Гаспар Лалует узнал, жадно вслушиваясь во взволнованные речи в толпе, еще недавно заполнявшей зал Института, а теперь оказавшейся в полном смятении на набережной. Ему хотелось узнать побольше, чтобы по крайней мере понять, почему смерть Жеана Мортимара породила опасения в подобной кончине Максима д'Ольнэ. Он услышал разговоры о мести, однако это предположение показалось столь абсурдным, что он не придал ему значения. Тем не менее для очистки совести он счел необходимым спросить имя того, кто решился бы столь странным образом осуществить свою месть. Однако в ответ услышал такой странный набор слов, что даже подумал, не насмехаются ли над ним.

В конце концов близился вечер, дело было зимой, и мсье Лалует решил пойти домой через мост Искусств, по которому, потрясенные ужасным совпадением двух зловещих смертей, торопливо возвращались к себе несколько запоздалых академиков со своими приглашенными..

Тем не менее, прежде чем исчезнуть в темноте, уже сгущавшейся на площади Карусель, мсье Лалует задержался постановил одного из господ, спускавшихся по мосту Искусств, нервная походка которого выдавала волнение от пережитого происшествия. Мсье Лалует спросил:

— И все же, мсье! Известно, от чего он умер?

— Врачи говорят, что от разрыва сердца.

— А первый мсье, он от чего умер?

— Врачи говорили, от кровоизлияния в мозг…

Тут между собеседниками возникла еще одна тень и вмешалась в разговор:

— Все это ерунда! Они оба умерли, потому что захотели занять заколдованное кресло!

Мсье Лалует попытался было удержать эту тень, но она уже исчезла.

Погруженный в размышления, он отправился домой.

Глава 2

Заседание в зале Словаря

На следующий после зловещих событий день постоянный секретарь Ипполит Патар ровно в час вошел под своды Института. На пороге его поджидал привратник. Он — протянул постоянному секретарю почту:

— Что-то вы сегодня рано, мсье постоянный секретарь. Никого еще нет.

Ипполит Патар взял из рук привратника почту, которая оказалась достаточно объемной, и, ничего не ответив, собрался продолжить свой путь.

Это удивило привратника.

— У мсье постоянного секретаря очень озабоченный вид. Впрочем, здесь все потрясены этой историей!

Однако Ипполит Патар даже не обернулся. И тут привратник совершил ошибку, добавив:

— А что, мсье постоянный секретарь уже прочитал сегодня статью в «Эпок» о заколдованном кресле?

Дело в том, что у Ипполита Патара имелась одна особенность. Бывали дни, когда он казался таким свежим и розовым старичком, приветливым, доброжелательным, радушным, и тогда все в Академии звали его «мой дорогой друг», естественно за исключением обслуживающего персонала, хотя и по отношению к обслуге он становился весьма предупредительным. Но бывали и дни, когда Ипполит Патар превращался в сухого, желтого как лимон старикашку, нервного, раздраженного, желчного. В такие дни лучшие друзья обращались к нему «мсье постоянный секретарь», а обслуге становилось и вовсе не по себе. Ипполит Патар так любил Академию, что делал все, чтобы лучше служить ей. В радостные дни, когда происходили грандиозные академические торжества или вручение премий, являлся розовый Патар. В злополучные дни, когда какой-нибудь жалкий писака осмеливался проявить неуважение к священному учреждению, на сцену выходил лимонный Патар.

В этот день привратник, видимо, не заметил, какого цвета был мсье Патар, иначе бы не получил столь резкую отповедь мсье постоянного секретаря. Услышав о заколдованном кресле, мсье Патар резко обернулся.

— Занимайтесь своими делами! Я не знаю, что такое заколдованное кресло, но мне известно, что в привратницкой всегда полно журналистов! Имеющий уши, да услышит!

И развернулся, чтобы уйти, оставив пораженного привратника.

«Читал ли мсье постоянный секретарь статью о заколдованном кресле!» Да вот уже несколько недель, как он только такие статьи и читает! А после ошеломляющей смерти Максима д'Ольнэ, последовавшей вскоре за не менее ошеломляющей смертью Жеана Мортимара, весьма маловероятно, что газетчики оставят столь увлекательную тему.

Какой же это изощренный ум (Ипполит Патар даже остановился, задавая себе этот вопрос), какой изощренный ум осмелился увидеть в этих двух смертях нечто иное, кроме очень печального совпадения? Жеан Мортимар умер от кровоизлияния в мозг, это вполне естественная смерть. А Максим д'Ольнэ, находившийся под впечатлением от трагического конца своего предшественника, взволнованный торжественностью церемонии и вдобавок напуганный мрачными прогнозами злобных писак, прогнозами, которыми сопровождалось его избрание, умер от разрыва сердца. И его смерть тоже была не менее естественной.

Пройдя через первый дворик Института и повернув налево, к лестнице, ведущей в секретариат, Ипполит Патар сердито постучал металлическим кончиком своего зонта по неровной и мшистой брусчатке.

«Что же неестественного, — спрашивал он сам себя, — в том, что произошел разрыв сердца? Такое может случиться с каждым. Любой может умереть от разрыва сердца, даже произнося речь во Французской академии!» И добавил: «Только для этого нужно быть академиком».

Подумав так; Ипполит Патар в задумчивости остановился у первой ступеньки лестницы. Хотя мсье постоянный секретарь и отрицал это, он был достаточно суеверен. Сама мысль о том, что любой Бессмертный может умереть от разрыва сердца, побудила его украдкой коснуться правой рукой деревянной ручки зонта, который он держал в левой. Ведь каждому известно, что дерево хранит вас от злой судьбы.

Он стал подниматься по лестнице, прошел, не задерживаясь, мимо секретариата, затем остановился на второй лестничной площадке и громко сказал: