Кукушкины слёзки (сборник) - София Привис-Никитина

Судьба костюма была решена, вернее он получил право на жизнь. Строгий, элегантный, но не до крайности. Сшитый в ателье по Лялиной мерочке, один в один.

Надеваться он будет только на лифчик, никаких сорочек, ничего лишнего. Обилием пуговичек тоже обременён не будет. Юбка не короткая – нет! Но и не миди, ни в коем случае не миди! Журналиста ноги кормят в прямом и переносном смысле.

Все главные судьбоносные вопросы были разрешены, и Ляля умчалась к подружкам. Сообщить новость и попрощаться до конца лета. Папа вёз её и маму отдыхать на юг. Бабушка оставалась сторожить квартиру.

А сторожить было что, слава Богу! Богу и Лялиному папе с его профессорским званием и со всеми вытекающими…. Не смотря, что в пижамных «бруках» на развратных подтяжках.

Домой вернулись загорелые и готовые к борьбе. Только папа приехал похудевший и осунувшийся. Его измотала эта поездка. На его попечении были две блистательные женщины.

Одна в полном цветении своих тридцати шести лет, а вторая юная, почти девочка. Тоненькая изящная, но уже таящая в себе опасность, как не добродившее вино. Вроде не вино ещё, а глотни! Так может дать в голову, что разум напрочь отобьёт!

Он с видимым облегчением передал их из рук в руки тёще, с которой у него были сложносочинённые отношения, на скорую руку пообедал, взял со стола свой любимый «Советский спорт» и отправился в кабинет работать. Вот только тут для него и начиналось счастье!

А для Ляли, начиная с сентября, жизнь крутила такое завораживающее кино, что она засыпала, едва донося голову до подушки.

В этой новой жизни ей нравилось буквально всё, счастье не могли отравить даже лекции по политэкономии. Зачем они и кому нужны, никто не спрашивал. Все воспринимали это как данность. Как приправу к вкусной еде.

Подруг образовалась у Ляли масса. Многое к зиме Ляля узнала из жизни взрослых такого, о чём раньше даже не подозревала. На маму поглядывала с интересом и со значением. Мама недоумевала, папа смущался, бабушка пророчила Ляле большие беды через красоту и глупость.

Жизнь в стенах университета, да и вне них протекала яркая и праздничная. Настораживало Лялю только обилие темнокожих студентов в их вузе.

Ляля их называла неграми, то есть, что они негры она про них знала. А уже классифицировать их на эфиопов или афроамериканцев, или кого-нибудь ещё ей было не интересно, да и ни к чему.

Негров Ляля боялась мистически, до истошной паники. Если на улице ей навстречу шёл негр, то она видела только пиджак и брюки, или плащ, который надвигался на неё с неумолимостью рока. В этом было что-то от фантастического человека – невидимки Уэльса.

Ляля перебегала на противоположную сторону улицы и ещё долго наблюдала, как плащ плыл в толпе, а потом растворялся расстоянием.

А тут они шастали туда-сюда по аудиториям, ходили на вечера, смеялись, обнажая огромные белые зубы и выворачивая бледно-розовые, моллюсковые губы.

Были даже девочки, которые… Но это было вообще за пределом Лялиного понимания.

Этих девочек знал весь университет. Ну, во-первых: «Облико морале!» А во-вторых, эти девочки были одеты в такие шмотки, которых никто не видывал и про которые даже и не слыхивал в их студенческой компании.

Эти девочки гуляли по Владимирской и по Крещатику с преувеличенно гордо поднятыми головами. Не все они были записными красавицами, но модницами безоговорочными были все! Их, конечно, осуждали, но в свете дружбы народов и борьбы за свободу Анжелы Дэвис, не особо яростно.

Ляля училась с таким увлечением, что не влюбилась в первом семестре ни разу, что было для Ляли очень странно. В школе она постоянно была в кого-нибудь влюблена. Иначе не было смысла в школу ходить. Что там делать без любви, в школе этой?

Отгремел уже Новый год, Ляля возвращалась с университетского карнавала. Она блистала весь вечер в костюме Принцессы ночи. Костюм был просо шикарный, но и не менее громоздкий. Ляля шла одна в лабиринте тёмных переулков вся обвешанная коробочками.

Можно было вернуться с вечера с подругами, но те поехали резвиться дальше, звали Лялю. Но Ляле мама запретила эти продолжения банкета, потому что после них дочь возвращалась пропахшая вином и сигаретами.

Ляля не курила, но табаком разило от её волос и одежды, а что касаемо алкоголя, то им от Ляли не разило, но слегка попахивало. Этого было достаточно, чтобы наложить табу на студенческие вечеринки.

И, в результате всех маминых строгостей и предосторожностей, Ляля оказалась в безлюдном, слепом переулке одна, с замирающем в груди сердцем. А как известно, кто чего боится, тот то и получает. И Ляля получила.

В конце тупого плохо освещённого переулка её поджидали двое парней, как будто они договаривались с ней о встрече заранее. Они не удивились, увидев обвешанную коробками Лялю, просто один из них криво ухмыльнулся и сказал:

– Опаздываете, барышня, а мы уж было заждались!

Лишённая манёвренности Ляля замерла, сердце обняла тоска. И Ляля залепетала:

– Мальчики! Ну мальчики! Пропустите меня, пожалуйста, я опаздываю на троллейбус. Меня бабушка ждёт!

– Так иди, родная! Кто ж тебя держит? А в коробках что? Пирожки для бабушки? Ну сядь на пенёк, съешь пирожок! И нас угости! Ты же хорошая девочка! Или ты жадина?

– Да что ты не видишь, Витя – подал голос второй, какой-то сиплый крайне свирепый парень – она не только жадина, она ещё и вруша! Она ж не к бабушке идёт, а к дедушке! А скорее всего от дедушки! Видишь, сколько подарков может получить от дедушки хорошая, послушная девочка!

И послушная девочка заметалась по кругу, как загнанный зверёк, а эти двое с хохотом и причмокиванием носились за перепуганной барышней, которая растеряла все свои коробки. Когда один из преследователей нагнал её и схватил за руку, Ляля поняла, что сейчас умрёт и дико завизжала.

Визг пронёсся в ночи протяжный и жалобный и тут же откликнулся эхом. Хулиганы начинали злиться. Они, наступая на коробки, хватали Лялю за руки и пытались уволочь в самый тёмный угол переулка, ведущий в один из старых двориков центра. А Ляля визжала и плакала.

Вдруг в поле зрения Ляли мелькнула белая длинная куртка, и хулиганы со стонами начали рассыпаться от неё в разные стороны. Всё произошло не просто быстро, а в буквальном смысле слова – молниеносно.

Ляля видела, как удирали парни, перескакивая через жиденький штакетник в конце переулка. Она стояла одна в звенящей тишине среди покалеченных коробок, а, напротив, в воздухе висела белая куртка, а над ней расплывались в улыбке белые зубы. Ляля физически уже готова была к глубокому обмороку, но куртка вдруг заговорила человеческим голосом:

– Ну, узпокойтезь, девушка, не бойтезь! Взё хорошо! Давайте зоберём ваши вещи, и я Ваз провожу!

Русский язык двухметрового негра был почти безупречен. Несколько растянутые гласные не портили общего впечатления. Единственным, показавшимся Ляле даже симпатичным недостатком было отсутствие буквы «с» в его фонетических познаниях. Для него существовала только буква «з», она же и «с».

– Я провожу Ваз до дома. Давайте зобирать коробки! Да! Меня зовут Каромо Балла. Я учузь в инзтитуте на пятом курзе. А Ваз как зовут?

– Ляля! – она обречённо протянула чёрному спасителю свою маленькую ладошку. И ладошка утонула в огромной тёплой руке. Легла в неё как бриллиант в сафьяновую коробочку, обитую розовым шёлком изнутри.

Страх, сжимавший сердце, таял как мороженое. В жарких ладонях огромного спасителя ручка Ляли чувствовала себя так, как будто родилась в ней, и с самого своего рождения в этих розовых ладошках и жила, как живёт жемчужина в раковине.

Быстренько собрали коробки и помчались на троллейбусную остановку. Но все троллейбусы уже отправились спать в депо.

Каромо вышел на середину проезжей части и поднимал свою длинную как шлагбаум руку до тех пор, пока очередной частник не остановился. Частник долго кружил по ночному городу, а Ляля молчала и рассматривала своего нового знакомого.

Она его совсем не боялась. Он был не просто большой, он был огромный. Но от него исходила такая добрая и нежная мужская сила, что душа рядом с ним упелёнывалась спокойствием.

У него было симпатичное лицо, губы, конечно, были те ещё! А вот нос был аккуратный, не сплюснутый даже нисколечко. Очень живые тёмно-карие глаза на голубовато-белом белке и волевой подбородок с ямочкой.

До странности удивительным было то, что когда Каромо улыбался, ямочки расцветали и на его щеках, но он не становился от этого женственным. Просто был ещё симпатичнее, чем без ямочек. Улыбка красила его необыкновенно. А улыбался он постоянно.

За время поездки он успел рассказать Ляле, что родом из Доминиканской Республики, но уже много лет живёт с родителями во Франции, где у его отца свой бизнес. Скоро он окончит институт и вернётся домой, в Париж, чтобы помогать отцу в бизнесе, который отчасти принадлежит и ему, Каромо, как старшему сыну в семье.