ХАРАКТЕР И НЕВРОЗ - Клаудио НАРАНХО

Полученное впечатление о глубоко живущей истине в заявлениях Гурджиева и Тотилы Альберта, естественно, привлекло меня, когда я познакомился с идеями Шелдона, - уже просто потому, что мысли, переданные первыми двумя и исходившие, соответственно, из традиции и личного откровения, казались подтверждающими друг друга реципрокным образом, но плюс к тому оказывались подтвержденными и научными открытиями Шелдона. Согласованность положений последнего и видений Тотилы включала и тот факт, что заявления Тотилы Альберта рассматривали три уровня эмбриона как биологическое выражение универсальных «Составляющих» или «Принципов».

«В потенциальной форме эти три принципа можно обнаружить уже в оплодотворенном яйце.

Отцовский принцип можно распознать в эктодерме, внешнем слое эмбриона, из которого создается кожа, органы чувств, а также центральная нервная система, обеспечивающая нашу связь с макрокосмосом.

Материнский принцип проявляется в эндодерме, внутреннем слое эмбриона, из которого формируются внутренние органы, обеспечивающие связь с землей.

Принцип ребенка воплощается в мезодерме, среднем слое эмбриона, который, в свою очередь, состоит из оболочки, обращенной к эндодерме. Из мезодермы формируется скелет, мускулатура, сердце, а также система, отвечающая за сохранение вида.

Человек рождается с этими принципами и может гармонично развиваться только при условии их гармонического развития» [5].

Такого энтузиаста шелдоновских идей, каким я тогда был, нисколько не смущала критика, появившаяся после публикации его работы «Многообразие темперамента» [6], касавшаяся как методологии, так и арифметических ошибок. В отношении первого высказывались мнения ряда оппонентов, что факторный анализ мог бы оказаться более подходящим способом для оперирования данными, нежели более ранняя техника кластерного (cluster) анализа, которую использовал Шелдон. Нетрудно понять, что я заделался студентом по исследованию факторного анализа и жадно перечитал исследование, проведенное самыми выдающимися экспертами в применении факторного анализа в то время в области изучения личности - Гансом Айзенком в Англии и Раймондом Кеттеллом в США. Широкое расхождение в их ответах, касающихся основных личностных измерений, задало дальнейший стимул к продолжению исследования данного вопроса. Результаты Айзенка, касающиеся личностных измерений, выглядели весьма просто и сводились к описанию личности в терминах трех переменных: интеллекта, нейротизма и экстраверсии/интроверсии. Сюда не укладывалось шелдоновское различие между активной и эмоциональной (или экспрессивной) экстраверсией, которое в жизни выглядело весьма уместным и правдивым. Кеттелл, с другой стороны, получил 16 факторов из анализа материала опросника, откуда сложилось впечатление, что последних могло быть и 15, и 18, поскольку для их соединения недоставало существенной внутренней связи, могущей быть сравнимой с математическим изяществом.

Мой интерес к более активному вовлечению в исследования личности совпал с периодом беспокойства в качестве новичка в психоаналитической психотерапии (когда я чувствовал, что то, что я мог предложить, не встречало высоких ответных ожиданий со стороны моих клиентов), а также наличием соответствующих тем (куратором которых я являлся) для диссертационных работ по психологии, которые выполнялись студентами в области исследования личности. Помимо этого в то время я сотрудничал с Институтом медицинской антропологии, где занимался исследованием процесса дегуманизации, в котором прояснился аспект медицинского «обучения», а это, в свою очередь, потребовало разработки инструментов адекватного тестирования.

В 1962 году я получил благоприятную возможность приехать в США и посетить Гарвардский университет, а также Государственный университет в Колумбусе штата Огайо, где уже имелись разработки в области перцептивного обучения. Эта поездка прибавила мне аппетита для более обстоятельной академической подготовки - которую я впоследствии благодаря счастливой судьбе смог завершить.

Фулбрайтовская стипендия в 1963 году позволила мне более полугода заниматься в Гарвардском университете, кроме того, в это же время я проходил подготовку в Центре по изучению личности, где господствовала школа Генри Мюррея (Henry Murray), личные встречи с которым служили дополнительным побудительным мотивом для знакомства с его идеями.

В последующие месяцы (как и планировалось) я посещал д-ра Раймонда Кеттелла в Иллинойсском университете, а впоследствии некоторое время с ним переписывался (я консультировался у него в отношении рефакторизации 16PF в Южной

Америке), воспринимая себя как ученика-заочника. Еще задолго до нашей встречи я прочел его книгу о Факторном анализе и погрузился в нее как истинный верующий в поисках более глубокого понимания разума через статистику. Месяцы, проведенные в Урбане (Иллинойсский университет), были насыщены учебой и продолжением моего собственного исследования, а также посещением ряда специалистов подобно Осгуду (Osgood) и Моуреру (Mowrer). Перед отъездом я принял приглашение д-ра Кеттелла стать партнером в основанном им IPAT (Институт личности и тестирования) в качестве его представителя в Южной Америке. Казалось, это вполне соответствовало той работе, которую я вел тогда, но вспыхнувшая во мне любовь к Калифорнии несколько изменила мои планы. К концу моего пребывания в Гарварде пришло письмо от д-ра Фрэнка Бэррона из калифорнийского Института личностной оценки и исследований (IPAR) с приглашением поработать в Беркли, и я принял судьбоносное решение согласиться…

Во время моей работы в IPAR я получил стипендию Гугген- хейма и до 1966 года продолжал свои «интеллектуальные странствия», не переставая жаждать более точных ответов на вопросы об истине. Эта жажда не в последнюю очередь питалась настроениями Altered State of California на заре шестидесятых годов [7].

Особенно значимым из множества влияний, исходивших из области «революции сознания» (первое воплощение в этой сфере психологии - гуманистическое движение), было влияние Фритца Перлза - основателя гештальт-терапии и ученика Карен Хорни, - который настаивал на именовании его подхода холистическим и экзистенциальным. Несмотря на принципиальную позицию клинического феноменологиста (clinical phenomenologist) со значительным антитеоретическим уклоном (в то время), я получил очень много впечатляющего понимания от его живого присутствия. Сходным образом я могу сказать, что мое мышление экзистенциально в той степени, в какой имплицитно экзистенциальной была и моя клиническая практика, сложившаяся на том пути, который получался в результате существенной поддержки многих наставников.

Особо я хочу упомянуть о Карен Хорни, поскольку хор- нианская психотерапия была наиболее значимой в моем исцелении до знакомства с гештальтом. С ней меня познакомил Гектор Фернандес, университетский ректор, который был моим первым супервизором и наставником по систематическому самоанализу, что было гораздо важнее, чем мой ранний клейнианский анализ в Психоаналитическом институте в Чили. За несколько лет до нашей встречи Фернандес пережил процесс глубокого изменения - процесс, который он назвал «самоанализом», но который до значительной степени был спонтанным и инспирированным изнутри. Поскольку Хорни была для него катализатором, то он стал апостолом и разработчиком ее идей, которые комментировал в дневниковых записях групповой работы (я был участником этой группы) со студентами в конце пятидесятых годов.

Могу сказать о себе, что я никогда ни от кого больше не слышал высказываний типа: Карен Хорни - мой любимый автор психологических работ. Действительно, Фрейд был пророком - проводником глубочайшего социокультурного изменения, однако он, светивший в моих интеллектуальных небесах многие годы сродни отцовской фигуре, оказался тем, чьи работы я не могу читать сегодня без некоторого смущения. Перлз написал: «От Феникеля я получил неразбериху; от Райха - бесстыдство; от Хорни - человеческое затруднение без терминологии» [8].

Я думаю, тот факт, что Хорни была сама простота, уже говорит о ее тонкости и величии, лишенном напыщенности. Я рад видеть сегодня, что психоанализ в значительной степени преобразился относительно своих ранних воззрений и что имя Хорни стало вспоминаться все чаще, хотя и думаю, что подлинная ценность ее работ выявится позднее. Привлекая внимание к Хорни посвящением данной книги ее памяти, я хочу указать на ее имя не только в общем, но признать ту степень ее воздействия, которая спонтанно выявилась на страницах нижеследующего изложения. Но возвращаюсь к своей истории: наконец, в 1969 году, пришло то время, когда эмпирический искатель (experiential seeker) взял верх во мне над интеллектуальным исследователем (intellectual investigator).