Анорексия. Непоставленный диагноз - Елизавета Романова

Он такая же личность, как и взрослые. Он испытает всю гамму чувств и эмоций, вот только если взрослые могут хотя бы попытаться справиться с этой лавиной, то ребенок остается один на один со всеми ужасами своего пребывания в этом огромном мире. Защитить ребенка от внешних проявлений жестокости мира сложно, но возможно, и большинство родителей успешно с этим справляются: не разрешают малышам разговаривать на улице с чужими дядями и тетями, крепко держат сына или дочку за руку при переходе через дорогу, кормят наваристыми супами и вкусными булочками. Гораздо сложнее помочь малышу пережить внутренние страхи, и перед этим многие родители бессильны. Впрочем, я неправильно подобрала слово: не бессильны. Родители попросту не подозревают о том, что творится в душе у ребенка. И брошенным себя может ощущать не только малыш, находящийся в детском доме, но и ребенок, воспитывающийся в благополучной полной семье.

Иногда я умудрялась подстеречь звонок мамы и схватить трубку первой, это в те редкие минуты, когда братцы и бабушка были где-нибудь на улице, а я по счастливой случайности – в доме. Вот тогда я позволяла слезам хлынуть из меня и, перемешивая слезы с соплями, захлебываясь от своего маленького детского горя и одиночества, почти выла в трубку и просила маму забрать меня из деревни. Мама как могла, утешала и успокаивала меня. Но не обещала забрать.

И я вновь оставалась одна.

Август.

Я все еще в деревне. Собственно говоря, к концу лета я как-то свыкаюсь со своим житьем-бытьем. То ли братьям надоедает надо мной издеваться, то ли у бабушки истекает лимит равнодушия и жестокости, но факт остается фактом: в августе мне намного легче. Я бываю у дяди с тетей, и вот там-то меня никто не трогает и не дергает. Мы с тетей часами болтаем на кухне, я с удовольствием помогаю тете во всем, начиная от готовки и заканчивая огородом, хожу с дядей за коровой, большущими кружками пью парное молоко и вечерами греюсь в бане.

К бабушке приехали гости – ее названый сын с семьей. Приезжают они всегда ненадолго, но успевают раскрасить деревенскую унылую жизнь заразительным смехом и городскими новостями.

Попив чай и выложив все новости, гости торопливо собираются домой. Мы выходим на улицу их проводить, дядя Гоша садится за руль, тетя Лида открывает переднюю дверцу и, помахав нам рукой, кричит: – Маша, втяни живот, пупок торчит!

Братья смеются, бабушка что-то бурчит, а я недоуменно смотрю на живот. Что втянуть? Зачем втянуть?

Все, мысль о толстом животике и некрасивом пупке посеяна в мой маленький глупый мозг.

Сколько себя помню, я всегда было худющей. И всегда мне казалось, что я толстушка.

Даже самое ужасное лето рано или поздно заканчивается, и вот я дома.

Послезавтра в школу.

А еще через неделю мы пишем сочинение на тему: «Как я провел лето?».

Я пишу, мешая правду с ложью: о том, как бабушка пекла блины, как она любит меня, как я ей помогаю. Перед уроками мы с одноклассниками обсуждаем домашку, делимся впечатлениями, читаем сочинения друг друга. Я слушаю рассказы о том, как подружки провели лето, и завидую черной завистью. Девочки тоже были в деревнях у бабушек, но у них такие бабушки… Как из детских книжек. Идеальные бабушки!

Но ведь моя… тоже идеальная. Только не для меня. Или я для нее – неидеальная внучка?

Мне 10 лет

1999 год – один из самых запомнившихся в моей жизни. Нет, ничего особенного в этот период не произошло, но очень чувствовалось, что через несколько месяцев наступит Он – двадцать первый век! Каким он будет? Что принесет? Об этом говорили в телевизионных передачах и на уроках в школе, взрослые и дети, по радио и в газетах. Это волновало всех.

Рост 140 сантиметров, вес 32 килограмма. Спасибо ежегодному медосмотру, который мы проходили в школе. Это тоже нервно и почему-то довольно унизительно. Мальчишки хихикают и пытаются подсмотреть, что же происходит, когда в одном из кабинетов школы находятся врачи, медицинские сестры и девочки.

Я одна из самых высоких девочек в классе и при этом ужасно худая. Честно говоря, в девяностые почти не было пухлых детей: в нашем небольшом городе мало кто мог позволить себе фастфуд или даже мало-мальски хорошие продукты, все ели одинаково мало и одинаково скудно. Это было веселое и жуткое время.

Всю зиму девяносто девятого года мы сидели на уроках в верхней одежде и варежках, но умудрялись негнущимися пальцами на уроках труда создавать какие-то поделки, аппликации, что-то шили и лепили. Мы искренне хохотали и честно учили уроки.

Всю зиму девяносто девятого года мы ели картошку, варенную в мундире. О, вы не представляете, какое это лакомство!

Когда картошка готова, мы с мамой сливаем воду и перекладываем картофелины в большую миску, а затем, перекидывая горяченные картофелины из руки в руку, чтобы не обжечься, снимаем шкурку.

А дальше все просто. Мама любит картошку с квашеной капустой: накладывает в глубокую тарелку капусту, туда же отправляет крупно нарезанные картофелины, поливает растительным маслом и перемешивает.

А мы с папой любим просто картошку с маслом. Картофелина сначала посыпается солью, а затем макается в растительное масло. Пища богов, честное слово! И никому такой рацион не казался убогим. По крайней мере, нам, детям, безумно нравилось, и не было мыслей о том, что кто-то богат, а кто-то – беден. Возможно, от того, что в нашем небольшом городке все были одинаково бедны.

Я некрасива. Не знаю, как чувствуют себя красивые девочки, а вот таким некрасивым, как я, живется… непонятно. Обычные девчонки могут стать хорошенькими, а как быть тем, кому природа не оставила шансов?

Мой строгий папа взял на себя функции природы и не оставил мне шансов. Он всегда переживал, что излишне открытое тело может привлечь мальчиков, излишне красивое или яркое лицо может привлечь мальчиков, что-то еще может привлечь мальчиков…

Поэтому мне покупались вещи на несколько размеров больше, не разрешалось носить брюки и стричь волосы. Словом, к 10 годам я представляла собой этакого лохматого бровастого зверька. Зато я сидела с самым красивым мальчиком в классе и, конечно, была влюблена в него! В шестом классе я устрою ему настоящий допрос, а пока…

С завидной регулярностью – раз в неделю – я шлепалась в обморок. Девяностые сказывались на здоровье, мой гемоглобин был катастрофически низок. Кажется, тогда я была именно той, кем мечтают стать нынешние девчонки: худенькая, бледная, грустная, изможденная… Этакая аристократка в вещах с чужого плеча.

Все свободное время я читала и мечтала. Я мечтала быть красивой и волнующей, центром компании и звездой… города? Страны? Нет, всего мира! Оставаясь дома одна, я заворачивалась в покрывало, как в мантию, и сама с собой играла в королеву: вышагивала царственной походкой, отдавала приказы, странным эхом отдававшиеся в пустоте дома, медленно усаживалась на стул как на трон и, оттопырив мизинец, пила роскошный воображаемый чай из воображаемой фарфоровой чашечки.

В 10 лет я читала – о, ужас! – классику: произведения Достоевского, Тургенева, стихи Есенина и Блока. Не любила Пушкина, возможно, мне не нравились его оптимизм и веселость, не знаю. И, конечно, я продолжала мечтать. В своем воображении я побывала на всех светских мероприятиях и балах Петербурга девятнадцатого века, ерошила пшеничные кудри Сергея Есенина в полуденный зной села Константиново, молча стояла в углу гробоподобной комнатушки Раскольникова. Я странно жила.

Нашла фотографию тех времен. Новогодний утренник в школе, я в платье снежинки стою у ёлки. Да-а-а, платья снежинок в те времена были у всех. Мое взрослело вместе со мной – я надевала его каждый новый год, начиная с пяти лет. На первой фотографии в этом платье – детсадовской – я сижу на лавочке, платье стелется по полу, распущенные длинные кудри тоже почти на полу, я исподлобья смотрю на фотографа.

Я росла, платье становилось все короче, но налезало на меня. Фото четвертого класса: я ростом почти с ёлочку, установленную в кабинете, платье мне совсем коротко, худенькие длинные, как у цапли, ножки, – в белых колготках и белых же сандалиях. Длинные волосы, серебристая мишура, украшающая мой лоб, словно самая роскошная в мире алмазная диадема.

В 10 же лет началось мое половое созревание: прыщи и месячные. Не знаю, почему вместе с менструациями не появилась грудь, зато помню, как ужасно я мучилась от прыщей в то время, когда все одноклассницы обладали прекрасной чистой кожей. И как же меня ужасали месячные! Они начались совершенно внезапно, в декабре 99 года. Я тогда постоянно ходила на лечебную физкультуру в детскую поликлинику, боролась со сколиозом. Первые месячные начались во время занятия в поликлинике. Придя домой и обнаружив пару уже ставших коричневыми пятнышек на трусиках, я испытала настоящий шок и ужас. Что это? Я ранена? Я умираю? Что со мной?