РАМ-РАМ - Николай Еремеев-Высочин

Однако все получилось не так, как нам тогда виделось.

Рита погибла четыре года спустя в Сан-Франциско, я перебрался в Нью-Йорк, основал преуспевающее турагентство и женился на Джессике.

Это я так легко, скороговоркой, об этом говорю. А на самом деле, я от смерти Риты с детьми так и не оправился, и неизвестно, приду ли вообще когда-нибудь в норму.

Лешка Кудинов лет пятнадцать с успехом работал в разных странах, пока чуть не погорел в Лондоне, где судьба свела нас на одной операции. Так что теперь Лешку использовали на небольших разовых заданиях.

Ромку же забросили в ФРГ под видом эмигранта по еврейской линии. Вряд ли он сам принадлежал к маленькому гонимому племени, хотя внешность у него была экзотической и подходила под любую национальность. Просто тогда евреев в КГБ старались не брать. И это притом, что в золотой век советской разведки, между двумя войнами, евреев в ней было больше, чем сейчас в Моссаде.

Однако после окончания подготовки Ляхов женился на профессорской дочке Лине Вольдман. Ее отец вел класс альта в Московской консерватории, но, несмотря на это, сама Лина училась на дирижерско-хоровом в Институте им. Гнесиных. В консерватории, как она считала, по ее специальности учиться было не у кого. Эта деталь, наверное, незначительна — я просто говорю все, что помню, а про Лину помню совсем немного. Короче, Ромка с Линой поженились, хотя особых нежностей между ними мы не наблюдали даже в их медовый месяц. Не буду врать — мы об этом с Ляховым никогда не говорили — я не знаю, сыграла ли какую-либо роль в этом браке Контора. Если да, то снимаю шляпу — подобрать пару столь странному существу, как Ромка, было непросто. Разобраться в этом вопросе — если предположить, что он меня почему-либо вдруг заинтересовал бы, — времени не было. Мы с Ритой уехали на Кубу, где нас готовили для заброски в США под видом кубинских диссидентов, а Ромка с Линой, якобы, эмигрировали по еврейской линии.

Официально в Израиль, но до него они тогда не доехали. С перевалочного пункта в Вене они перебрались в Германию, в Ганновер — не знаю, насколько во всем этом участвовала Контора. Возможно, и участвовала. Немецкий у Ромки был блестящий: отец у него был военным, и он дважды лет по пять жил в ГДР и ходил сначала в немецкий детский сад, а потом в немецкую школу. В Ганновере Ляхов — он заканчивал юридический — устроился в адвокатскую контору: поначалу по найму, но очень скоро стал партнером. Кстати сказать, в той же самой адвокатской конторе — я видел ее: белый особнячок в ряду таких же аккуратных городских вилл напротив лесопарка — работал поверенный по имени Герхард Шредер, ну, пока его не избрали канцлером ФРГ. Не знаю опять же, насколько это было совпадением, или же и здесь прошлась рука Конторы. Да и вообще, я не уверен, что Шредер работал там одновременно с Ромкой, но сам факт интересен.

Ромка сломался после августа 1991-го. Для меня распад СССР, смена строя и чистка КГБ прошли как-то стороной. Я тогда уже ощущал себя американцем. Конечно, если бы Рита с детьми была жива, мое отношение, наверное, было бы другим. Но тогда я уже был женат на американке, у нас рос Бобби. Контора меня дергала все реже, и я даже надеялся, что со всеми революционными потрясениями такую незначительность, как я, вообще оставят в покое. А Ляхов был ближе к Москве, с началом перестройки стал часто гонять туда по адвокатским делам и принимал все близко к сердцу.

Короче, зимой 92-го, сразу после ликвидации СССР, Ромка — он тогда уже был подполковником и имел с полдюжины разных наград — попросился в отставку. Контора таких вещей не приветствует: люди, сто раз проверенные и потому доверенные, знают очень много и остаются на службе до конца своих дней. Ляхова вызвали в Лес, уговаривали, его принял сам Примаков, но наш друг проявил непреклонность, которая для людей, хорошо его знающих, неожиданностью не была. В общем, его отпустили.

А дальше он с женой предпринял шаги, которые в Конторе поняты не были: у меня по этому поводу был целый ряд разговоров с нашим общим куратором Эсквайром. Ромка с Линой продали свой загородный дом под Ганновером и перебрались в Израиль. Зачем нужно было из благополучной страны уезжать в окопы? Вопрос! Вопрос не только для меня. Контора подозревала, что Ромку перевербовал Моссад. Я же убеждал Эсквайра, что Ляхов просто заметал следы. Они с Линой сохранили немецкое гражданство, так что всегда могли уехать со своей, уже третьей по счету, родины, режим в которой местами успешно соревновался с советским. Однако объединение Германии и открытие архивов Штази — Ромке пришлось участвовать в одной, а может, и не в одной операции совместно с разведкой ГДР — висели над ним как дамоклов меч. Двухпроцессорный компьютер, каким был Ляхов, не мог не просчитать этот риск.

Хотя, возможно, ближе к истине, как в итоге это часто получается, все же был не верящий в человеческие чувства, хотя отнюдь и не лишенный их Эсквайр. Иначе вряд ли четыре дня назад Ромку нашли бы застреленным в одной задрипанной гостиничке Старого Дели.

3

Знаете, о чем я думаю, когда знаю, что скоро снова увижу Лешку Кудинова? Это глупо, но я предвкушаю, как мы с ним напьемся! Лешка, наверное, мой единственный оставшийся друг в этой жизни. Я не говорю про мою жену Джессику, а также про ее маму, Пэгги, с которой у нас душевная, духовная, интеллектуальная и эстетическая близость почти такая же. Я не говорю про мою маму, которая живет в закрытом дачном поселке под Москвой, и с которой мы видимся раз в год-два. Я не говорю про кучу моих симпатичных знакомых, интеллигентных и не очень, не только в Нью-Йорке, но и разбросанных по всему миру. Это всего лишь знакомые и приятели. Я не говорю про женщин, с которыми я был по-настоящему близок, хотя, как правило, коротко. Все эти люди обо мне чего-то не знают — в сущности, не знают главного. И это, включая мою теперешнюю жену. Так что какая-то часть меня всегда настороже и готова вскочить, как вскакивает без тени сна в глазу только что мирно посапывавший пес.

А Лешка знает обо мне все. Мы видимся с ним раз в пару лет, но с ним я могу целиком быть самим собой. Пить нам с ним, в общем-то, необязательно — смысл этого процесса состоит в том, чтобы постепенно снимать запоры и стопоры с собственного сознания. Даже встретившись после двух-трех лет разлуки, мы сходу оказываемся в точке расставания, как если бы кто-то из нас просто выходил за сигаретами. Зачем тогда мы с ним непременно напиваемся? А бог его знает!

Но момент этот я предвкушаю. И когда со мной связывается Контора, я всегда надеюсь, что судьба снова сведет нас с Кудиновым.

С тех пор, как уже лет двадцать меня курирует Эсквайр, обращение со мной предельно обходительное.

Они однажды знаете, что учудили? Это было уже после смерти Риты и детей; я только-только перебрался в Нью-Йорк. Вышел однажды из дома — я снимал крохотную квартирку из единственной, длинной, как кусок коридора, комнаты около Геральд-сквер — и обнаружил на стене напротив косой крест, нарисованный розовым мелом. Это означало, что в мою ячейку в камере хранения на Пенсильванском вокзале что-то положили. Я, естественно, сразу пошел проверить. Так вот, в боковом отделении моей сумки я обнаружил авиабилет в Западный Берлин через Франкфурт. Мол, садись, как велено, на самолет и лети, дальнейшие инструкции получишь, когда мы сочтем нужным!

Я, хотя и занимал тогда одну из низших ступеней иерархии — я был, наверное, старшим лейтенантом или капитаном, — находился в таком состоянии, что чем хуже, тем лучше. Так что я не только никуда не полетел, но и перестал отвечать на вызовы Конторы. Пусть ищут себе других шестерок! Кончилось это тем, что ко мне отрядили Лешку Кудинова. Помню, как сейчас, мы в тот раз надрались с ним в японском ресторане где-то в районе Бродвея и 40-х улиц, выпив десятка полтора кувшинчиков с очень быстро остывающим саке. Что он потом устроил в Москве, я не знаю, но мне сменили куратора — тогда-то и появился Эсквайр — и перевели на мой счет уже второе «наследство», на которое я открыл свое турагентство для очень состоятельных людей Departures Unlimited.

С тех пор то ли потому, что Эсквайр (я про себя зову его Бородавочник — у него по лицу рассеяно несколько крупных родинок) — другой человек, то ли просто надо один раз непременно взбрыкнуть, чтобы тебя уважали, но Контора ведет себя по отношению ко мне с предельным политессом.

С моим нью-йоркским связным Драганом мы встречаемся очень просто. Драгана я перетащил в Нью-Йорк после моей самой трагической операции в Югославии в 1994 году, когда погиб мой главный учитель в жизни Петр Ильич Некрасов. Драган — серб из Черногории, который, в сущности, спас мне жизнь. Это отдельная история, я ее как-нибудь обязательно расскажу. А пока, вот чем мне удалось ему отплатить.

Я послал Драгану спонсорский вызов — он жил тогда у брата в Белграде, — и ему за пару месяцев оформили американскую визу. Работу моему спасителю я присмотрел уже давно. Но… Но тогда я должен сначала рассказать про наш дом.