Заря над бухтой - А. Чернавский

— Слыхал, Пашка, драпанул-то Попов. Сукин он сын, дезертир. И не простился. Да такие разве прощаются. Такие втихомолку, без посторонних глаз. А может, и тебя эта ржавчина разъедает?

Я молча пролез в свою палатку. Знал, конечно, стройка криком кричит, руки ей нужны крепкие. Не стал я признаваться комсоргу, что вот чуть было сам не смалодушничал.

Не сладка ребячья жизнь была тогда. Палатка наполнена дымом от печки-времянки, сухой паек. Но это еще куда ни шло. Тоску другое нагоняло — девичьих лиц мы почти не видели. А без рук наших добрых спутниц какой там уют мог быть. Ну, спасибо, выручила нашего брата Валя Хетагурова, жена командира-дальневосточника. Помните, через «Комсомольскую правду» она с письмом обратилась, чтобы побольше девушек на Восток приезжало.

Надо ли говорить, с какой радостью встретили мы московских и ленинградских девчонок, прибывших к нам по Валиному призыву. Помню, первую свадьбу на стройке сыграл бетонщик Корымский, потом отплясывали и на второй, и на третьей, а там и сам женился.

…Сейчас на дворе тоже весна, как и сорок лет назад. И снег такой же, и холодные волны бьются о берег. Только нет уже ни песчаной косы, ни кустарников, а стоит тут большой завод, на котором бывший волжский батрак Федор Пащенко нашел свое рабочее счастье.

Знаете, есть у поэта такие строки:

Если я гореть не буду,Если, ты гореть не будешь,Если мы гореть не будем,Кто тогда рассеет тьму?

По душе мне они. Честно говоря, в них частица моей молодости, которая накрепко связана с Камчаткой, с родной верфью. Как я стал судоремонтником? Да так и стал. Служил здесь на границе, еще в тридцать третьем был призван, При демобилизации хотел было на родной завод, на Урал вернуться. И пожитки свои уже армейские собрал. А тут на тебе, пришел помполит я говорит: «Слыхали, ребята, верфь в Петропавловске строят. Люди нужны там». Сказал так, вроде мимоходом, а я загорелся.

— Махнем, Вася? — спрашиваю своего дружка Холкина?

— Махнем, Евлампий!

Вот и остались. И не вдвоем. Троих ребят еще сагитировали: Василия Белова, Ивана Умрихина, Сергея Козырева. Так, впятером, в одну палатку поселились и в бригаду вместе влились. Бетонщиками стали. А бригада Петра Зайцева, куда нас определили, тогда в передовых ходила. Сам бригадир за двоих работал, и ребята под стать ему были. А ведь условия адские: ни кранов, ни инструмента. Таскали все на плечах да на санках, зачастую прямо с парохода, в строящиеся цеха. Вроде дело-то и непривычное, но мы, бывшие солдаты, не спасовали. И бетон крепкий замешаем, и на горб мешок щебня взвалим, и бревна на высоту забросим. Знаете, какая-то жажда работы владела нами.

Давненько это было, сорок лет назад. И вот иду я сейчас по заводу, а сам глазами изумленными по сторонам смотрю. Цех тут, цех там. И все большие, красивые! Но стоп! Вот тут же я будто вчера тачку с бетоном катил. Да все бегом, по доскам… А здесь землю копал…

Нет, как все-таки бежит время. Дети вот уже какие стали. Орлы. Из четырех один только старший от Камчатки отбился. Институт закончил, в Эстонию направили. А трое Пономаревых здесь, рядом со мной. Меньший на слипе, стало быть, суда поднимает, дочь старшая в охране службу несет. Правда, меньшая пока на распутье, десятилетку недавно окончила. Ну, а Ефросинья моя всю жизнь, как и я, на верфи проработала. Отсюда и на пенсию ее проводили.

Душой не кривлю: не жалею я о прожитом.

Помню, при распределении в институте спрашивают: «Куда, молодой человек, путь хотел бы держать?» С ответом я не колебался. «На север», — говорю. Считал, что к жизни суровой подготовлен. Ведь, как-никак, а с тринадцати лет на астраханской бирже труда я был прописан. Всякой работенкой занимался. На побегушках был. А то однажды пуд ржавых гвоздей за десять копеек взялся выпрямить. Так что трудности меня не пугали.

…Восемь дней пароход «Ильич» добирался до Авачинской бухты. Высыпали мы на палубу и спрашиваем друг друга: «Слушай, а где ж Петропавловск?» Искал я привычные глазу многоэтажные дома, ряды улиц, машины. А тут тихо, безмолвно. Огромные сугробы, которых и отродясь не видывал, струйки дыма из труб да редкие прохожие. — Ну и влипли, — досадливо протянул мой дружок Николай Романов. — Забросил нас леший. Жить-то где?

— В палатках, — говорю.

— Выходит, ты знал, а мне ни слова?!

— Знал, — а сам посмеиваюсь.

Кое-как сколотив деньжат на дорогу, он той же осенью убрался восвояси. А я на верфи остался.

И вот как-то однажды директор вызывает к себе и спрашивает:

— Ну, как, инженер, осваиваешь Камчатку?

— Все ничего, — отвечаю, — да только то плохо, что книжек читать некогда. Днем работа, а вечера в потемках проводишь. Свет-то никудышный.

— Прав, никудышный. Вот и займись нашей электростанцией. Ты же ведь инженер.

— Да, вроде по мне работенка, станция, как-никак, дело близкое — механика.

— Оно-то так, — напутствовал директор. — Но смотри, участок наитруднейший и важный. Полной отдачи потребует.

Конечно, к трудностям я был готов, но все же не представлял, до какой степени было запущено хозяйство электростанции. Здание полуразрушено, двигатели смонтированы кое-как, форсунки и поршневые кольца сбиты, сдвинуты. Казалось, будто кто-то специально это сделал. А сами работники? Грязные, закопченные. Без дела слоняются по машинному залу. Вот в такой обстановке и принялся я со своими помощниками инженером Антоновым и машинистом Чепенковым чинить и латать «сердце завода». Станция вскоре ожила, свету больше стало. А коллектив ее стахановским прозвали.

Ну, а в сорок третьем уже другим совсем делом занялся. Тоже вызывает директор и говорит:

— Теперь, Тиллер, док тебе поручаем. Инженеру есть тут к чему руки приложить.

И то верно. Это ведь сейчас док стал привычной техникой. А тогда он был для нас чудом. Какой инженер отказался бы? Готовил меня к новой должности первый докмейстер Вышковский. Помню хорошо первую рабочую смену у главного пульта. Судно уже отремонтировано, готово к спуску на воду. Командую:

— Открыть клинкеты! На четверть! На половину!

— Стоп! Швартовые команды, по местам! Вира шпили! Вот судно обретает нужную под килем глубину. Семь футов. Снова кричу:

— Осушить док! — и про себя: «Прекрасного плавания, красавец».

Всего несколько секунд команда длилась, а сколько перед этим труда было вложено. И женского, и ребячьего. Война-то многих мужчин забрала, а их место в том же доке заняли женщины да подростки. Вот те же девчонки Мызова, Терентьева, Семенова, Дегтева вместо того, чтобы учебники листать, заклепки нагревали, службу на берегу несли. Или мотористы Миша Сивунов и Саша Лиманов. Сейчас-то они прекрасные специалисты, механиками стали, а тогда им было всего по четырнадцать годков. Да что там говорить, разве ж так в одном доке было? На всей верфи…

Вот такими были эти парни, приехавшие в тридцатых годах в незнакомый камчатский край. Жизнь троих из них только что предстала перед нами. А ведь подобных было сотни. И доля их в создании верфи ничуть не меньше. На всех с лихвой хватало и бед, и холода, и голода. И все-таки труднейшие испытания не сломили их духа.

Этот год, пожалуй, был самым напряженным на стройке. Уже стали поджимать сроки, а тут срыв за срывом. На «голодном» пайке держат строителей снабженцы: то леса нет, то цемента, то металла. Пока пробьешь, доставишь… Не дремала и стихия. Досаждали сильные ветры и частые штормы. Главный инженер Короткевич с ног сбился, осунулся от бессонницы, нервничает. Еще бы! Сколько сил тратят люди на рытье котлованов, сколько грунта на плечах да на тачках перетаскают, а вода за какие-то минуты все зальет, стены обрушит. Снова откачивай, поправляй. Но больше всего хлопот доставляли так называемые «двойные приливы», когда океанская вода поднималась выше обычного, а установленные помпы и насосы не успевали с ней справляться. В эти периоды промплощадка часто оказывалась под водой. Стихию, конечно, укрощали, но сколько сил она отнимала!

И все же стройка разрасталась. К весне тут трудилось уже более трех десятков бригад. А люди все прибывали. Каждый приходивший пароход высаживал в бухте новых землекопов, каменщиков, разнорабочих. Увеличивался и поток грузов. Нередко это делалось по прямому указанию Анастаса Ивановича Микояна, который пристально следил за строительством Петропавловской судоверфи. Возглавляемый им наркомат помогал всем, чем в то время можно было помочь: и кадрами, и особенно материалами, механизмами. А строители в свою очередь на такую заботу отвечали ударной работой.

«Мы бьемся за 400 процентов!» Эти слова произнес на одном рабочем собрании бригадир землекопов Алексей Фахрутдинов. Четыре нормы вместо одной! Его обещание оказалось крепким. Семь землекопов из каменного карьера дали сначала 210, потом — 290 и, наконец, 400 процентов. Такой трудовой энтузиазм особенно ярко проявлялся на стройке в дни так называемых стахановских пятидневок и декад. Эта форма соревнования была в то время наиболее распространенной и действенной. В газете «Камчатская правда» за 12 февраля 1936 года мы нашли заметку под заголовком: «Растут ряды стахановцев на стройке судоремонтного». В ней приведено немало фактов, свидетельствующих о героических буднях строителей: «Бригада плотников, возглавляемая Колычевым, дает по три с половиной нормы. Шесть бригад с гидроучастка в среднем план выполняют на 200 процентов. Образцово трудятся комсомольцы-трактористы М. Шульгин, С. Плотников и другие».