Машина снов - Сергей Герасимов

На столе лежал комок пластилина, жирно-блестящий, с прилипшими кусками спичек и мухами. На обоях был прикноплен неудавшийся рисунок кисти Ульшина, рисунок изображал динозавра. (Ульшин любил рисовать, но рисовал на два с минусом – неразделенная любовь к искусству) Динозавр имел утолщение на хвосте величиной с его собственную голову, поэтому казался двухголовым, редкая уродина. Рядом с динозавром – фотография Полины. Что особенно замечательно – динозавр и Полина неуловимо похожи, будто списаны с одного оригинала.

Все, пора спать. Ульшин в последний раз посмотрел на банку пива (на подоконнике, хочется выпить, но завтра), на динозавра с Полиной, на комок пластилина и закрыл глаза. Нажал нащупанную под одеялом кнопку. Все закружлось, поплыло, логика и закономерность вывернулись наизнанку, но все равно остались логикой и закономерностью. И Ульшин попал в нужный сон.

1.

Дуэль была назначена на завтра. Соперником Ульшина будет Шакалин, всегда желто-коричневый из-за любви к форменным костюмам и из-за сочной коричневости этого «Ш-К» в фамилии. Сейчас, в свой наверняка последний вечер, Ульшин вспоминал Шакалина правильно-перевирающим внутренним зрением, и видел его только в одном цвете, в коричневом. Шакалин имел плоское, чуть геометрическое лицо (не дотягивающее до квадратности), узкие глаза с желтыми веками, ШироКую, ШоКоладнцю улыбку, жил с двумя тугими, налитыми плотью ШКольницами,(сразу с двумя, почему он, а не я, какой неправильный сон!) и хорошо помнился Ульшину по ШКоле – каждое воспоминание как пощечина.

Надо же было так вляпаться с первого же сна.

Лампы дважды мигнули – это означало двадцать три часа. Через час выключат свет. Осталось восемь часов. Дуэль назначена на семь. – На семь назначена дуэль – эль-эль – и нет никаких шансов, – пропела кукушка в часах.

Ульшин взглянул на кукушку и она смущенно спряталась в часы; часы исчезли.

Ульшин подвинул тумбочку, так чтобы она оказалась сзади и справа от лампы, расстелил клеенку, поставил зеркальце и приготовил пластилин. Пластилин был мягким из-за жары и блестящим в тех местах, где он отклеился от клеенки, жирным на ощупь. К нему прилипли обломки спичек, камешки, несколько мертвых мух.

Скрипнув дверью, молча вошла Полина и молча села на нары.

Только что там стоял диван.

– Куда делся мой диван? – спросил Ульшин.

– Ты же в тюрьме, а в тюрьме нары положены, – логично обьяснила Полина.

– Ага, – сразу согласился Ульшин. Против логики не возразишь.

Полина – рыжая, полная как и ее имя, в веснушках по всему телу, даже на спине. Умеет сочувствовать, не понимая. Лучше чем никто.

– Ульшин, – позвала Полина.

– Что?

– Пошли погуляем.

– Скоро выключат свет.

– Мы будем гулять в темноте. Это же твоя последняя ночь. В семь часов тебя убьют. Погуляем-а?

Ты хуже чем никто. И никогда не умела сочувствовать. И веснушек на спине у тебя нет, и я всегда собирался тебя обмануть, только не с кем было – мстительно подумал Ульшин, – сейчас я все это скажу тебе вслух.

– Прости, родная, не могу, – просто сказал он.

Полина помолчала еще немного и вышла. В дверях она обернулась и блеснула слезой – нет, показалось.

В два часа пришли секунданты. Секундантами в этот раз были Волосатик и Прокруст. Волосатик имел челку до переносицы, поэтому все время задирал голову, пытаясь что-нибудь увидеть. Они освещали путь фонариком и пылили, шаркая ногами. Когда Волосатик задирал голову, его рот открывался буквой "О". Прокруст был свеженький, только что вышедший из популярных мифов Древней Греции.

– А где же пни? – сказал Ульшин. – я помню, что в коридорах росли пни!

Волосатик засмеялся и ничего не сказал.

Секунданты привели его в комнату для дуэлей. Комната была оборудована смотровыми окошками в два яруса под потолком, полным отсутствием мебели или выступающих предметов (что совершенно необходимо для успешной дуэли) и, разумеется, ямой, в которую упадет тело. Ульшин знал, что за смотровыми окошками расположены удобные платформы с поручнями, которые обычно вмещают, смотря по интересности дуэли, от двадцати до пятидесяти человек. Завтрашняя дуэль соберет совсем немногих, потому что не обещает борьбы, а закончится быстро и вполне предсказуемо.

– Эль-эль, и нет никаких шансов, – пропела вредная кукушка и быстро спряталась, еще до того, как Ульшин успел поднять глаза.

– Твое последнее желание? – спросил Прокруст, – если хочешь, могу бесплатно отрезать ноги.

"Обыграть тебя в карты"– почти сказал Ульшин. Он знал, что Прокруст, проиграв в карты, бледнел и свирипел, начинал говорить хрипом и бульканьем, как будто в его горле закипала кровь. Ульшин хотел бы взглянуть на это еще раз. Не стоит отказывать душе в последней радости.

– Дайте мне фонарь на остаток ночи, – ответил Ульшин.

Волосатик засмеялся, задирая голову.

– Слушай меня, Ульшин, – сказал Прокруст с тяжелой, но ленивой злобой, – бросай ты это, не смеши народ хотя бы сегодня. Отдохни, пригласи Полину, напейся или давай в карты сыграем. Но брось пластилин, я тебе говорю, брось.

– Не брошу, – сказал Ульшин, глядя в пол, – я попросил фонарик.

…Тридцать лет назад, ровно тридцать лет назад, мать впервые привела его в тюремный садик для малолетних. Тридцать лет назад Ульшин был противным истеричным трехлеткой, он отбирал чужие игрушки, ломал их, не любил есть из ложки и отказывался говорить…

– Разве я прожил здесь всю жизнь? – спросил Ульшин.

– Всю, кроме последних семи часов, – серьезно подтвердил Прокруст, – семь часов еще осталось. …В садике детям давали пластилин, чтобы они играли и не мешали взрослым. Была и воспитательница, белая женщина как облако, она обьясняла, что из пластилина можно слепить все что видишь. Ульшин видел многое, но ярче всего – цветные сны. В снах ему являлись странные существа: некоторые со многими ногами и головой, непохожей на человеческую; некоторые, умеющие летать; некоторые плавать; некоторые были расцвечены всеми возможными красками и множеством невозможных. Были и великаны со многими руками, они качались и не могли ходить, вросшие в землю. Маленький Ульшин пробовал слепить все это, но не мог. Однажды, когда он был уже старше, ему удалось скромно повторить яркое пушистое, быстрое существо из сна – он показал подобие воспитательнице.

– Такого не бывает, – сказала она тогда…

– Странно, – сказал Ульшин сам себе, – я почти не помню своих снов. Как же мне возвращаться?

Оглянувшись, он увидел, что Волосатик с Прокрустом исчезли и что сам он снова сидит в своей камере.

Он положил фонарик на тумбочку и подпер его тапочком – так, чтобы свет падал на лицо, – и приступил к работе. Оставалось еще несколько часов и множество желаний, одно из которых сокровенное – вылепить свой портрет и оставить портрет жить после собственной смерти.