Неправильные герои. Сборник рассказов - Борис Безрода

А потом в её жизни появился Митя, он жил неподалёку, в Смоленском переулке, папа у него служил в Наркомате иностранных дел, а мама в Наркомпросе. Митя влюбил её в себя тем, что водил в музеи, рассказывал о художниках и покупал без очереди дорогущие билеты в недавно открытые модные кинотеатры «Ударник» и «Художественный».

В конце мая 1941 года, она специально для свидания с Митей купила в ГУМе белоснежную кофточку по вороту и на рукавах вручную вышитую синими и зелёными крестиками. Одела эту фасонистую кофточку и нарядная поспешила на свидание к любимому. Митя ждал её в конце Арбата на лавочке недалеко от кинотеатра «Художественный» с букетиком ландышей. Они поцеловались и он, приобняв её за талию, повлёк в кинотеатр.

Дальше разверзлась земля, всё стало чёрным. Несколько крепких мужчин окружили их, один из них показал красную корочку, букетик ландышей упал на асфальт, а её и Митю, крепко взяв за руки, привели в арбатский отдел внутренних дел. В отделении их провели в пустую комнату, в комнате было зарешёченное окно, и у стены к полу был привинчен деревянный стул. Дрожащий Митя уселся на стул, и с возгласами: «За что!? Ну, за что же!? Ведь я же ничего не сделал!» стал хватать себя за волосы и бить по щекам. Впал в истерику. Митя почему-то с ненавистью глядел на неё, а она так же ощущая страх от грядущей кары, за неизвестный, непонятный ей проступок, чувствовала, что закончилась её любовь к этому человеку.

Через вечность, дверь в комнату открыл милиционер в белой парусиновой гимнастёрке и по коридору проводил в комнату следователя. В этой комнате за столом сидел мужчина с одутловатым нездоровым лицом и большой проплешиной на голове, напротив него стоял одинокий стул.

– Ну, давайте, рассказывайте, за что вы здесь! – строго произнёс следователь.

– Я, я ни в чём не виноват! Это всё она! – крикнул Митя в ответ и ухватился дрожащими руками за спинку стула.

– Не виноват в чём? – строго перебил его следователь.

– В том, что это всё она! – воскликнул Митя, взмахнул рукой и навёл на неё указательный палец. Настя почувствовала, что перестала бояться и одновременно то, что Митя исчез из её жизни, его больше нет. Возникло чувство опустошённости.

– Товарищ сержант! – крикнул следователь. Тут же появился милиционер в белой форме. – Этого увести, – он указал на Митю, – дайте ему ручку и бумагу. Пусть пишет всё то, что знает.

Милиционер легко взял Митю за локоть и увлёк за собой.

– Присаживайтесь, – строго сказал следователь Насте, – рассказывайте, с какого времени начали работать на фашистов. Увидев, как Настя недоумённо вскинула глаза на него, он продолжил, – ведь неспроста же вы вырядились в кофточку со свастиками.

– Какие свастики? – ошалело спросила Настя, чувствуя, что наступает сумасшествие то ли у неё, то ли у следователя.

– А вы приглядитесь к орнаменту на вашей кофточке, – предложил следователь.

Настя уставилась на узор синих и зелёных перекрывающихся крестиков,

вышитых сплошной лентой и действительно, заметила одну из комбинаций узора, которую можно было интерпретировать как непрерывную череду сине зелёных свастик.

– Ну, это же всего лишь наш русско-украинский узор! – искреннее воскликнула она

– Ну, вот и договорились, значит, даёте признательные показания! – звонко, явно с чувством облегчения воскликнул следователь, он придвинул к ней чистый лист бумаги, чернильницу и ручку, – вы напишите своё признание скорее, а то сейчас серьёзные люди за вами приедут, а вы заставите их ждать. Нехорошо!

Дверь за спиной Насти открылась, одутловатый следователь проворно вскочил. Вытянулся. Лицо его сделалось строгим и тревожно-скорбно-серьёзным.

– Товарищ лейтенант государственной безопасности, веду допрос задержанной. Признаётся, что фашистский шпион! – чётко, громко и бесстрастно отрапортовал он.

Настя оглянулась и увидела за собой подругу по коммуне – Наташу. Наташа была одета в мужскую военную форму: сапоги, галифе, гимнастерка с краповыми лычками на воротнике, без фуражки, коротко стрижена. А дальше за ней, заполняя весь коридор, покачивалось тело боевого паука.

Наташа, мельком взглянув на бывшую подругу, ничем не выдала знакомство, и обратилась к следователю:

– О деле уже доложили. По кофточке: был донос или анонимка?

– Анонимка, – моментально ответил следователь.

– Найти, кто писал. Отдел в ГУМе с этими кофточками закрыть и разобраться, кто их произвёл и позволил продавать. Эту дурочку отпустить, – строго приказала Наташа, и обратилась уже к Насте, – Вы, товарищ, своей непродуманной одеждой мешаете нам работать. Идите и постарайтесь впредь больше соответствовать облику советского человека.

Отдав приказания, Наташа развернулась и исчезла.

Через две недели, утром, ожидая очередь в туалет в своей коммуналке, Настя увидела следователя, который её допрашивал. Следователь явно только проснулся и тоже занял очередь. А ещё через несколько дней, она, возвращаясь вечером с работы, вновь столкнулась со следователем во дворе дома и рискнула спросить, почему они стали часто пересекаться. Следователь объяснил, что он уже для неё не следователь, а сосед. Зовут его Яков Семёнович. Он, согласно приказу, вычислил анонимщиков – семью из шестой комнаты. Эти люди, написав донос про кофточку, надеялись, что Настю посадят и хотели получить её комнату для своей подрастающей дочки. Вместо своего замысла сами схлопотали десять лет лагерей, а их десятилетнего сына и пятнадцатилетнюю дочку отправили в детдом. Освободившуюся комнату райком передал Якову Семёновичу для улучшения его жилищных условий.

«…Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается… наша страна вступила в смертельную схватку со своим злейшим и коварным врагом…», – эти фразы обращения любимого руководителя, товарища Сталина надолго запомнила Настя. Больницу и её перевили на военное положение. К осени стало голодно. Впрочем, госпитального пайка ей хватало, а вот тем коллегам у кого были дети, сёстрам ли, врачам ли, приходилось туго. Такие сотрудники их больницы, наплевав на гордость, вместе с другими горожанами рылись в мусорных баках у домов советских чиновников, выуживая оттуда картофельные очистки, недоеденный хлеб, а бывало и заплесневевшие батоны сырокопчёной колбаски или куски сыра. Она, помогая своим подружкам, тоже рано по утрам наведывалась на мусорку около совнаркомовского дома на Смоленке, ей туда было недалеко. На площадке, где стояли три бака с совнаркомовским мусором, обосновалось два боевых паука. По ним-то она и вычислила, что те мусорные баки стоят внимания. Когда она подходила к мусорке порыться, боевые пауки начинали энергично шевелить своими мандибулами, видимо обсуждали её, рассматривая, что она отбирает из баков. А отбирать было что: она находила целые персики, груши и яблоки, только слегка заплесневевшие или с битыми бочками. Таким фруктам очень радовались её подруги, предвкушая наслаждение своих детей. Говорили, что ещё лучшие продукты можно было найти в мусорных баках у дома на набережной, где кинотеатр Ударник. Но там, помимо боевых пауков постоянно находились три сотрудника НКВД и с ними могли договориться не все. Настя туда и не ходила. А город пустел, многие эвакуировались. К сожалению, многие снабженцы мусорных баков уезжали на Урал или в Среднюю Азию.

Над городом появились дирижабли и летающие тарелки. Огромные прозрачные летающие тарелки зависли над Москвой. Видели их не все, но она различала их отчётливо в сыром осеннем столичном небе. Несмотря на такое прикрытие с воздуха, немцы город бомбили с пугающей регулярностью. После дежурства в больнице, которую переименовали в госпиталь, приходилось дежурить на крыше, чтобы гасить зажигательные бомбы.

В сорок третьем её призвали на фронт. Назначили батальонным фельдшером. На фронте кормили посытнее, но было грязно, ни помыться, ни постирать.

Трижды их батальон перебрасывали с одного места на другое вдоль линии затихшего фронта. Видать где-то в штабах начальники никак не могли определиться куда повыгоднее поставить эту пешку-батальон. Наслаждаясь паузой в боях, комбат с политруком и ещё несколько офицеров, составляющих штаб, ежедневно попивали спирт. Настя находилась при штабе, она часто ловила похотливые взгляды полупьяных офицеров, но её никто не трогал, не приставали и даже, как могли, помогали. Но всё равно, было ей не уютно.

Она навсегда запомнила тот солнечный осенний день, когда организовала себе мытьё в деревенской бане, хоть и был приказ по дивизии прекратить выпускать дым из труб чтобы немец, не дай Бог, ориентиры какие не заприметил, но комбат наплевал на приказ и разрешил ей протопить баню, помыться. Даже попросил хорошо протопить, дров не жалеть, он тоже после неё со своими офицерами собирался косточки погреть. Зашла она в баню при шуме расквартированных в деревне солдат, где-то вдалеке гармошка играла, чей-то разговор слышался, а пропарившись и помывшись, вышла она из бани и удивилась мёртвой тишине вокруг. Огляделась, недоумевая, а из-за угла бани стремительно вышел красавец майор. Закатанные не по уставу рукава новенькой гимнастёрки, не застёгнутые верхние пуговицы так, что оголена половина мускулистой груди, погоны НКВД с двумя полосками василькового цвета – всё указывало на то, что офицер не простой. Настя испугалась того, что она нарушила дисциплину и внутренне сжалась от того, что сейчас будет скандал и, наверное, трибунал. Офицер остановился перед ней, явно с удовольствием рассматривал её чистую, с распущенными волосами, голоногую в застиранной солдатской нательной рубахе на три размера больше, которую она надела как сарафан, пока в предбаннике на печи сохла её форма.