Подвиг - Владимир Набоков

III.

Она любила его ревниво, дико, до какой-то душевной хрипоты, - и, когда она съ нимъ, послe размолвки съ мужемъ, поселилась отдeльно, и Мартынъ по воскресенье ямъ посeщалъ квартиру отца, гдe подолгу возился съ пистолетами и кинжалами, межъ тeмъ какъ отецъ спокойно читалъ газету и, не поднимая головы, изрeдка отвeчалъ "да, заряженный" или "да, отравленный", Софья Дмитрiевна едва могла усидeть дома, мучась вздорной мыслью, что ея лeнивый мужъ нeтъ-нeтъ да и предприметъ что-нибудь, - удержитъ сына при себe. Мартынъ {13} же былъ съ отцомъ очень ласковъ и учтивъ, стараясь по возможности смягчить наказанiе, ибо считалъ, что отецъ удаленъ изъ дому за провинность, за то, что какъ-то, на дачe, лeтнимъ вечеромъ, сдeлалъ нeчто такое съ роялемъ, отчего тотъ издалъ совершенно потрясающiй звукъ, словно ему наступили на хвостъ, - и на другой день отецъ уeхалъ въ Петербургъ и больше не возвращался. Это было какъ разъ въ годъ, когда убили въ сараe австрiйскаго герцога, - Мартынъ очень живо представилъ себe этотъ сарай, съ хомутами по стeнe, и герцога въ шляпe съ плюмажемъ, отражающаго шпагой человeкъ пять заговорщиковъ въ черныхъ плащахъ, и огорчился, когда выяснилась ошибка. Ударъ по клавишамъ произошелъ безъ него, - онъ въ комнатe рядомъ чистилъ зубы густо-пeнящейся, сладкой на вкусъ пастой, которая была особенно привлекательна слeдующей надписью по-англiйски: "Улучшить пасту мы не могли, а потому улучшили тубочку", - и дeйствительно отверстiе было щелью, такъ что выжимаемая паста ложилась на щетку не червячкомъ, а ленточкой.

Послeднiй разговоръ съ мужемъ Софья Дмитрiевна вспомнила полностью, со всeми подробностями и оттeнками, въ тотъ день, когда пришло въ Ялту извeстiе о его смерти. Мужъ сидeлъ у плетенаго столика, осматривалъ кончики короткихъ, растопыренныхъ пальцевъ, и она ему говорила, что такъ нельзя дальше, что они давно чужiе другъ другу, что она готова хоть завтра забрать сына и уeхать. Мужъ лeниво улыбался и хрипловатымъ, тихимъ голосомъ отвeчалъ, что она права, увы, права, и говорилъ, что онъ уeдетъ отсюда самъ, да и въ городe сниметъ отдeльную квартиру. Его тихiй {14} голосъ, мирная полнота, а пуще всего - пилочка, которой онъ во всякое время терзалъ мягкiе ногти, выводили ее изъ себя, - и ей казалось, что есть чудовищное въ томъ спокойствiи, съ которымъ они оба разсуждаютъ о разлукe, хотя бурныя рeчи и слезы были бы, конечно, еще ужаснeе. Погодя онъ поднялся и, пиля ногти, принялся ходить взадъ и впередъ по комнатe, и съ мягкой улыбкой говорилъ о житейскихъ мелочахъ будущей розной жизни (нелeпую роль играла при этомъ карета), - и вдругъ, ни съ того, ни съ сего, проходя мимо открытаго рояля, двинулъ со всей силы сжатымъ кулакомъ по клавишамъ, и это было, словно въ раскрывшуюся на мигъ дверь ворвался нестройный вопль; послe чего онъ прежнимъ тихимъ голосомъ продолжалъ прерванную фразу, а проходя опять мимо рояля, осторожно его прикрылъ.

Смерть отца, котораго онъ любилъ мало, потрясла Мартына именно потому, что онъ не любилъ его какъ слeдуетъ, а кромe того онъ не могъ отдeлаться отъ мысли, что отецъ умеръ въ немилости. Тогда-то Мартынъ впервые понялъ, что человeческая жизнь идетъ излучинами, и что вотъ, первый плесъ пройденъ, и что жизнь повернулась въ ту минуту, когда мать позвала его изъ кипарисовой аллеи на веранду и сказала страннымъ голосомъ: "Я получила письмо отъ Зиланова", - а потомъ продолжала по-англiйски: "Я хочу, чтобъ ты былъ храбрымъ, очень храбрымъ, это о твоемъ отцe, его больше нeтъ". Мартынъ поблeднeлъ и растерянно улыбнулся, а затeмъ долго блуждалъ по Воронцовскому парку, повторяя изрeдка дeтское прозванiе, которое когда-то далъ отцу, и стараясь представить себe, - и съ какой-то теплой и томной убeдительностью {15} себe представляя, - что отецъ его рядомъ, спереди, позади, вотъ за этимъ кедромъ, вонъ на томъ покатомъ лугу, близко, далеко, повсюду.

Было жарко, хотя недавно прошелъ бурный дождь. Надъ лаковой мушмулой жужжали мясныя мухи. Въ бассейнe плавалъ злой черный лебедь, поводя пунцовымъ, словно накрашенымъ клювомъ. Съ миндальныхъ деревецъ облетeли лепестки и лежали, блeдные, на темной землe мокрой дорожки, напоминая миндали въ пряникe. Невдалекe отъ огромныхъ ливанскихъ кедровъ росла одна единственная березка съ тeмъ особымъ наклономъ листвы (словно расчесывала волосы, спустила пряди съ одной стороны, да такъ и застыла), какой бываетъ только у березъ. Проплыла бабочка-парусникъ, вытянувъ и сложивъ свои ласточковые хвосты. Сверкающiй воздухъ, тeни кипарисовъ, - старыхъ, съ рыжинкой, съ мелкими шишками, спрятанными за пазухой, - зеркально-черная вода бассейна, гдe вокругъ лебедя расходились круги, сiяющая синева, гдe вздымался, широко опоясанный каракулевой хвоей, зубчатый Ай-Петри, - все было насыщено мучительнымъ блаженствомъ, и Мартыну казалось, что въ распредeленiи этихъ тeней и блеска тайнымъ образомъ участвуетъ его отецъ.

"Если бы тебe было не пятнадцать, а двадцать лeтъ, - вечеромъ того дня говорила Софья Дмитрiевна, - если бы гимназiю ты уже кончилъ, и если бъ меня уже не было на свeтe, ты бы, конечно, могъ, ты, пожалуй, былъ бы обязанъ..." Она задумалась посреди словъ, представивъ себe какую-то степь, какихъ-то всадниковъ въ папахахъ и стараясь издали узнать среди нихъ Мартына. Но онъ, слава {16} Богу, стоялъ рядомъ, въ открытой рубашкe, подъ гребенку остриженный, коричневый отъ солнца, со свeтлыми, незагорeвшими лучиками у глазъ. "А eхать въ Петербургъ... - вопросительно произнесла она, и на неизвeстной станцiи разорвался снарядъ, паровозъ всталъ на дыбы... "Вeроятно это все когда-нибудь кончится, - сказала она, спустя минуту. Пока же надо придумать что-нибудь". "Я пойду выкупаюсь, - примирительно вставилъ Мартынъ. - Тамъ Коля, Лида, всe". "Конечно, пойди, - сказала Софья Дмитрiевна. - Въ общемъ революцiя пройдетъ, и будетъ странно вспоминать, и ты очень поправился въ Крыму. И въ ялтинской гимназiи какъ-нибудь доучишься. Посмотри, какъ тамъ хорошо освeщено, правда?"

Ночью оба, и мать и сынъ, не могли уснуть и думали о смерти. Софья Дмитрiевна, стараясь думать тихо, то-есть не всхлипывать и не вздыхать (дверь въ комнату сына была полуоткрыта), опять вспоминала, подробно и щепетильно, все то, что привело къ разрыву съ мужемъ, и, провeряя каждое мгновенiе, она ясно видeла, что тогда-то и тогда-то нельзя было ей поступить иначе, и все-таки таилась гдe-то ошибка, и все-таки, если бы они не разстались, онъ не умеръ бы такъ, одинъ, въ пустой комнатe, задыхающiйся, безпомощный, вспоминающiй, быть можетъ, послeднiй годъ ихъ счастья (не ахти какого счастья) и послeднюю заграничную поeздку, Бiаррицъ, прогулку на Круа-де-Мугеръ, галлерейки Байонны. Была нeкая сила, въ которую она крeпко вeрила, столь же похожая на Бога, сколь похожи на никогда невидeннаго человeка его домъ, его вещи, его теплица и пасeка, далекiй голосъ его, случайно услышанный ночью въ полe. Она стeснялась эту силу назвать {17} именемъ Божiимъ, какъ есть Петры и Иваны, которые не могутъ безъ чувства фальши произнести Петя, Ваня, межъ тeмъ, какъ есть другiе, которые, передавая вамъ длинный разговоръ, разъ двадцать просмакуютъ свое имя и отчество, или еще хуже - прозвище. Эта сила не вязалась съ церковью, никакихъ грeховъ не отпускала и не карала, - но просто было иногда стыдно передъ деревомъ, облакомъ, собакой, стыдно передъ воздухомъ, такъ же бережно и свято несущимъ дурное слово, какъ и доброе. И теперь, думая о непрiятномъ, нелюбимомъ мужe и о его смерти, Софья Дмитрiевна, хотя и повторяла слова молитвъ, родныхъ ей съ дeтства, на самомъ же дeлe напрягала всe силы, чтобы, подкрeпившись двумя-тремя хорошими воспоминанiями, - сквозь туманъ, сквозь больше пространства, сквозь все то, что непонятно, - поцeловать мужа въ лобъ. Съ Мартыномъ она никогда прямо не говорила о вещахъ этого порядка, но всегда чувствовала, что все другое, о чемъ они говорятъ, создаетъ для Мартына, черезъ ея голосъ и любовь, такое же ощущенiе Бога, какъ то, что живетъ въ ней самой. Мартынъ, лежавшiй въ сосeдней комнатe и нарочито храпeвшiй, чтобы мать не думала, что онъ бодрствуетъ, тоже мучительно вспоминалъ, тоже пытался осмыслить смерть и уловить въ темной комнаты посмертную нeжность. Онъ думалъ объ отцe всей силой души, производилъ даже нeкоторые опыты, говорилъ себe: если вотъ сейчасъ скрипнетъ половица, или что-то стукнетъ, значитъ, онъ меня слышитъ и отвeчаетъ... Дeлалось страшно ждать стука, было душно и тягостно, шумeло море, тонко пeли комары. А то вдругъ онъ съ совершенной ясностью видeлъ полное лицо отца, {18} его пенснэ, свeтлые волосы бобрикомъ, круглый родимый прыщъ у ноздри и блестящее, изъ двухъ золотыхъ змeекъ, кольцо вокругъ узла галстука, - а когда онъ, наконецъ, уснулъ, то увидeлъ, что сидитъ въ классe, не знаетъ урока, и Лида, почесывая ногу, говоритъ ему, что грузины не eдятъ мороженнаго.

IV.

Ни Лидe, ни ея брату онъ не сообщилъ о смерти отца, - потому не сообщилъ, что врядъ ли бы удалось выговорить это естественно, а сказать съ чувствомъ было бы непристойно. Сызмала мать учила его, что выражать вслухъ на людяхъ глубокое переживанiе, которое тотчасъ на вольномъ воздухe вывeтривается, линяетъ и страннымъ образомъ дeлается схожимъ съ подобнымъ же переживанiемъ другого, - не только вульгарно, но и грeхъ противъ чувства. Она не терпeла надгробныхъ лентъ съ серебряными посвященiями "Юному Герою" или "Нашей Незабвенной Дочуркe" и порицала тeхъ чинныхъ, но чувствительныхъ людей, которые, потерявъ близкаго, считаютъ возможнымъ публично исходить слезами, однако въ другое время, въ день удачъ, распираемые счастьемъ, никогда не позволять себe расхохотаться въ лицо прохожимъ. Однажды, когда Мартыну было лeтъ восемь, онъ попытался наголо остричь мохнатую дворовую собачку и нечаянно порeзалъ ей ухо. Стeсняясь почему-то объяснить, что онъ, отхвативъ лишнiя лохмы, собирался выкрасить ее подъ тигра, Мартынъ встрeтилъ негодованiе {19} матери стоическимъ молчанiемъ. Она велeла ему спустить штаны и лечь ничкомъ. Въ полномъ молчанiи онъ сдeлалъ это, и въ полномъ же молчанiи она его отстегала желтымъ стекомъ изъ бычьей жилы; послe чего онъ подтянулъ штаны, и она помогла ему пристегнуть ихъ къ лифчику, такъ какъ онъ это дeлалъ криво. Мартынъ ушелъ въ паркъ и только тамъ далъ себe волю, тихо извылъ душу, заeдая слезы черникой, а Софья Дмитрiевна тeмъ временемъ разливалась у себя въ спальнe и вечеромъ едва не заплакала вновь, когда Мартынъ, очень веселый и пухлый, сидeлъ въ ваннe, подталкивая целлулоидоваго лебедя, а потомъ всталъ, чтобы дать себe намылить спину, и она увидeла на нeжныхъ частяхъ ярко-розовыя полосы. Экзекуцiя такого рода произведена была всего разъ, и конечно Софья Дмитрiевна никогда не замахивалась на него по всякому пустяковому поводу, какъ это дeлаютъ француженки и нeмки.