Косвенные улики - Юрий Перов

С такими мыслями я дошел до Овражного переулка. Мы долго и тщательно, метр за метром, осматривали проезжую часть переулка. В прошлом году от весенних и осенних распутиц на всех улицах и переулках было сделано шлаковое покрытие. За год шлак утрамбовался, осел, стал твердым и ровным, как асфальт. Обнаружить какие-либо следы на таком грунте было совершенно невозможно. Я посветил через низкие заборы в палисадники соседних домов. И там никаких свежих следов не было видно. Ничего.

Потом стал искать пулю. Ведь она прошла насквозь, значит, должна быть здесь, недалеко, где-нибудь метрах в десяти-двенадцати. Никитин убит из охотничьего ружья, в этом нет никакого сомнения. Боевое оружие не оставит такой страшной раны. Может, выходное отверстие и будет большим, но входное должно быть только чуть-чуть побольше самой пули. Охотничьи ружья стреляют пулей метров на сто — сто пятьдесят. А если пуля прошла сквозь череп, деформировалась, потеряла свои аэродинамические качества, значит, улететь далеко не могла. Значит, где-то здесь.

И я снова метр за метром осветил всю проезжую часть. Внезапно, шагах в десяти-двенадцати от того места, где был найден труп, луч моего фонарика выхватил из общего темного фона дороги какой-то блестящий предмет. Я присел на корточки и поднес фонарик к самой земле. Это был свинец. Небольшая клякса свинца. Он блестел, как будто его только что расплавили и капнули им на дорогу. Я невольно с осторожностью поднес к нему руку, словно боялся обжечься. Свинец был, конечно, холодный. Я аккуратно взял его кончиками пальцев за края. На том месте, где он лежал, сделал отметину щепкой. Этого мне показалось мало. Тогда я нашел обломок кирпича и, расковыряв щепкой слежавшийся шлак, каблуком вогнал кирпич в ямку. Осветил отметину фонарем. Красный кирпич был хорошо виден на шлаке.

Возвращаясь в отделение, думал, что проверка ружей ничего не даст. Охотничий сезон начался две недели назад, и ружья почти у всех городских охотников хоть раз, да уже стреляли в этом году. Но ничего, можно будет поразмышлять над списком. Может быть, что-нибудь и придумаем.

Глава II

В отделении Дыбенко разговаривал со свидетелями, которые видели Никитина в Доме культуры. Они пришли сами вслед за машиной. Я так и думал, что придут.

Настасья Николаевна сидела в сторонке, на табуретке, около самой двери, и держала мокрый платок у глаз. Ее трясло, и я видел, как ее локти тихонько бьются о стену. Агеев стоял около нее и поглаживал по плечу, что-то шептал бледными губами. На его осунувшемся лице как-то очень отчетливо и угрюмо проступала черная жесткая щетина.

Я сел около стола, сбоку от Дыбенко, и стал слушать. Говорил начальник посудомоечного цеха Афонин, старик, ему уже давно пора на пенсию, но он все еще продолжает работать по причине «довольно сносного», по его словам, здоровья и еще потому, что на пенсии он не знал бы, чем заняться. Никакой другой страсти, кроме работы, он не имеет. Зато на заводе неистов, трудолюбив и упорен необыкновенно.

— …Мы с ним раскланялись, и я с супругой пошел в буфет пить воду — лимонад, а супруга — чтобы съесть пирожное.

— Вы конкретнее, пожалуйста, Фома Григорьевич, не отвлекайтесь, — перебил его Дыбенко.

— Я это для чего говорю? Чтобы знали — был трезв, значит, в своем уме и за свои слова отвечаю. После кино и выходили вместе; он сидел через два ряда, а на выходе встретились. Потом супруга моя с подружкой остановилась, а я в стороне покурил. А Никитин Владимир Павлович пошел домой. Прямо так и пошел со всем народом.

— И больше вы его не видели?

— А когда ж тут видеть? Я еще и до дому не дошел, как бегут навстречу… Кричат — убили, убили… Я первым делом супругу домой отослал, до калитки отвел — и туда.

— Ничего подозрительного не заметили по дороге? — спросил Дыбенко.

Фома Григорьевич вытащил темно-синий носовой платок и долго сморкался. Потом вытер глаза.

— А что я мог увидеть подозрительного? Какое тут подозрение, когда был человек и нет его без всяких подозрений?

— Может быть, что-нибудь необычное? — настаивал Дыбенко.

— Что уж там необычное? Все как всегда. Ничего и никого, кроме Егора Власова, не видел. Да, вернее, и видел-то не я, а наш шофер Куприянов Николай Васильевич. Это когда мы шли уже туда, в Овражный. Он еще сказал: «Смотри, — говорит, — Фома Григорьевич, Егора-то нашего где-то черти шатают. Только домой вломился. Обычно он в это время уже в лежку лежит, а сейчас еще на ногах. Прямо чудеса…» Мы аккурат мимо его дома проходили. Да вы знаете, он живет на углу Первомайской и Керосинного, четвертый переулок от площади…

Ну я посмотрел, а он, Егор, уже, наверное, в дом вошел. Я только и слышал, как дверь хлопнула. Потом мы с Куприяновым дошли до самого Овражного, а там и вы вскоре подъехали, так что ничего подозрительного и не было. Идут люди, спешат, беспокоятся. Шутка ли, человека убили! Вот и все. Мне и сказать-то больше нечего. — Он поднялся, засунул платок в карман. — А если что нужно, то звоните прямо на завод, а сейчас я пойду. Там супруга, наверное, померла со страху за меня.

— Спасибо, Фома Григорьевич, — сказал Дыбенко и поднялся.

Дыбенко подошел к Никитиной.

— Настасья Николаевна, садитесь, пожалуйста, к столу…

— Я не могу. Не спрашивайте ни о чем, ради бога, вы же видите, я не могу. Сейчас я посижу и уйду, только не спрашивайте, я не выдержу… — Она заплакала и закрыла лицо платком.

Агеев умоляюще посмотрел на Дыбенко.

— Пожалуйста, не сейчас. Ведь можно же завтра. Ведь это формальности. Пожалуйста, завтра.

— Завтра может быть поздно… — неуверенно сказал Дыбенко.

«А ведь действительно может быть поздно, — подумал я. — Дыбенко прав. Нужно послать Шерстнева на вокзал. Местные поезда сейчас не ходят, другие не останавливаются, но всякое может быть. Товарняку много проходит. По территории станции товарные поезда идут медленно».

— Старшина Шерстнев, идите на вокзал. Кто там сегодня дежурит? Стариков? Найдите и предупредите его, чтоб внимательнее следил за товарными поездами. Скажите, пусть позвонит по линии, на соседние станции. Если кого подозрительного заметят на товарном, чтоб любой ценой сняли.

— Слушаюсь. — Старшина приложил руку к козырьку и вышел.

— Слава, позвони на пост ОРУДа, пусть и там присматривают, — сказал я Дыбенко. Он кивнул и снял трубку.

Никитину увел домой Сергей Сергеевич. Конечно, нелепо сейчас разговаривать с обезумевшей от горя женщиной. Дружинники Блащук и Снежков тоже ушли. Сегодня они больше не понадобятся. Они сказали, что на всякий случай походят по улицам…

Дыбенко дозванивался на пост ОРУДа. Я положил перед ним пулю, завернутую в носовой платок. Он зажал трубку плечом и стал осторожно разворачивать сверток.

— Что это?

— Вероятно, пуля.

— Там нашел?

— Да. А что, Куприянов сюда не приходил? — спросил я.

— Какой Куприянов?.. Алло! Алло! — закричал он в трубку. — Девушка, позвоните дежурному погромче, он должен быть там. Вот черт, как долго не подходит! Спит он, что ли?.. О каком Куприянове ты спрашиваешь? — Дыбенко оторвался от расплющенной пули и удивленно посмотрел на меня.

— Ну тот шофер, который шел вместе с Афониным и видел Власова.

— А-а-а… Вроде не приходил. А там кто его знает? Я ведь всех не помню в лицо. Какое дело! Завтра придет. В крайнем случае вызовем. Ты смотри, как ее расплющило. Натворила она… Наверное, лобзиком подпилил, гад, сделал разрывной… Алло! Алло! Стрельников? Это ты? Ты что, спишь там, что ли? Из города на шоссе никто не выезжал? Так, подожди, запишу. Бензовоз. Хлебная, и все. Водителей знаешь? Рядом никто не сидел? Хорошо… Да, тут у нас ЧП, ЧП, говорю. Убийство. Никитина, директора ликеро-водочного завода. Из ружья в лицо. Вот Сохатый пулю нашел. Разрывной стрелял, гад. Небось сидел дома, подпиливал. Так что если что заметишь, задержи и звони. Все! Привет! Не спи там! Ладно! Ладно!

Он положил трубку и взвесил пулю на ладони.

— Дела… — сказал он. — Что дальше? Будем ждать Зайцева?

— И ждать будем, — ответил я.

— Все-таки как ты думаешь, кто?

— Посмотрим… чего зря болтать.

— Посмотрим, посмотрим… А может быть, и не посмотрим. И такое бывает. Может, так и не узнаем кто. — Он взглянул на часы. — Однако и времени уже три часа. Ступай домой, тебе завтра с утра на дежурство. Хлопот будет, беготни… Иди, а то глаза как у вареного рака.

— Ты не помнишь, Егор Власов охотник?

— Охотник? Да какой он, к черту, охотник? Вот водку пить действительно большой охотник…

— Ну ружье-то у него есть?

— Есть, все ломаное-переломаное, проволокой перекрученное. Уж, наверное, проржавело насквозь. А что ты его вспомнил? — удивился Дыбенко. — Может, еще и подозреваешь? Тоже мне, нашел преступника! Он и трезвый-то еле на своей одной ноге да на деревяшке стоит, а трезвым он уже лет десять не был. Нет, он не по этому делу. Это ж наш штатный нарушитель, пять приводов в неделю. Рекордсмен!