Песни продолговатого мозга - Борис Хазанов

Мы брели мимо ярко освещенных витрин, словно мимо нарядного океанского теплохода, плескалась вода, позади нас, как погасший маяк, темнела древняя башня, я уже говорил, что каждый угол мне здесь знаком: это был прославленный перекресток, некогда воспетый маленькой певичкой с огромными черными глазами, в черном свитере, бледной, как лилия. Стулья стояли на столиках кверху ножками, знаменитое кафе выглядело покинутым. Внутри запоздалая компания пристроилась у окна, два раскрашенных китайца в длинных одеяниях обозревали пустой зал, мы уселись в углу. Больно? - спросил я. Она дернула плечиком и, глядя мне в глаза, вернее, сквозь меня, как она смотрела в театре сквозь публику, медленно отклеила марлю - удивительным образом на лбу ничего не оказалось, не было даже ссадины. Вот видишь, сказал я, весь фокус в том, чтобы одетой выглядеть как раздетая. А раздеваясь, не раздеться до конца. Она возразила: но разве нагая женщина не красива? Может быть, сказал я, но тайна исчезает. Значит, ты считаешь... - начала она, в эту минуту принесли кофе и рюмки с коньяком. Она сказала, провожая глазами официанта: я тебя видела, ты сидел впереди. Тебе тоже захотелось поглазеть на меня? Я хотел сказать, что случайно оказался в театре, но не жалею об этом; она не слушала. Она мечтала стать настоящей актрисой. "Как ты думаешь, вышла бы из меня актриса?" Я пожал плечами, тогда она спросила: "Ну, и как я тебе показалась?"

Я опять ограничился неопределенным жестом, Сусанна поднесла рюмку ко рту, мне оставалось последовать ее примеру. Спасибо за то, что ты говоришь мне правду, сказала она, эта ведьма хочет меня прогнать. Прогнать, спросил я, за что? За то, что я слишком худая. Старцы, возразил я, смеясь, были другого мнения. Какие старцы? А, сказала она, да они и не актеры вовсе; так, подрабатывают где придется.

Она сказала:

"Зрителям подавай, чтобы и тут было, и тут, - она показывала на себя, а у меня? Где я это все возьму?"

"Это, наверное, оттого, - заметил я, - что ты плохо питаешься, но ведь, как тебе сказать, маленькие груди, узкие бедра... вообще хабитус подростка. Это тоже ценится. Это даже модно!"

"Ты, я вижу, знаешь толк в этих делах".

Я продолжал, пропустив мимо ушей ее ироническое замечание:

"Твоя хозяйка живет устарелыми представлениями. Это правда, что она цыганка?"

"Откуда я знаю", - сказала Сусанна.

Она горько кивала головой.

"Такая уж я родилась. От своей судьбы не уйдешь, вот что я тебе скажу".

"Ты так думаешь?"

"А чего тут думать".

"Это интересно".

Я оживился, проблема предопределения занимала меня, так сказать, ex officio, я приблизил к Сусанне свое лицо.

"Сейчас я тебе кое-что скажу..." - прошептал я. И мне вспомнился человек в рубище, говоривший мне то же самое; но это было в другой жизни. Я выпрямился.

"Великий Кардано вычислил день своей смерти. Когда этот день наступил, он почувствовал, что не умрет, и принял яд, чтобы не посрамить науку".

"А кто это такой?"

"Великий математик. Он изобрел карданный вал".

"Какой?"

"Карданный. Он жил четыреста лет назад".

"А, - сказала она. - Ну и что?"

"Как что - разве ты не понимаешь? Решение принять яд и было его судьбой. Случайностей не существует. И произвольных решений не бывает".

Я вздохнул и откинулся на спинку стула. Помолчав, она спросила:

"У тебя есть жена?"

Я помотал головой.

"Друзья?"

"Из тех, кого я знал, одни умерли, другие - еще хуже".

"Вот как!"

"Это не мои слова. Это сказал Чоран".

"А кто это?"

"Был такой, - сказал я. - Кстати, известно ли тебе, что хозяйка вашего театра..."

"Да какая она хозяйка".

"Кто же она?"

Ответа я не получил и осторожно спросил: известно ли ей, что на самом деле старухи давно нет в живых? По моим предположениям, добавил я.

Я думал, она удивится, спросит, откуда я это взял. Она проговорила:

"Все они такие. Вместо того чтобы лежать в гробу, людям кровь портят..."

"Не огорчайся. Ты еще молодая, у тебя все впереди".

Я заказал еще по бокалу коньяка. В кафе, кроме нас, не осталось ни одного посетителя, и за окнами не видно было прохожих. На стенах погасли светильники, здесь экономили электричество, только на нашем столике горела свеча.

"Она затащила меня в ваш театр, я остался... а знаешь, почему?"

Я оглянулся, боясь, что гарсон меня услышит, но никого вокруг не было.

"Я боюсь, - зашептал я. - Боюсь возвращаться к себе... Вот сижу рядом с тобой и думаю: не может же эта ночь продолжаться бесконечно. Когда-нибудь придется идти домой... Я тоже занимаюсь расчетами, - сказал я, - и достаточно сложными, только в отличие от Кардано, вообще в отличие от астрологических предсказаний, всей этой псевдонаучной чепухи мои прогнозы надежны. Короче говоря... - Я колебался, сказать или нет. - Я умру в этом году".

"Откуда ты знаешь?"

"Знаю. На то я и специалист".

"Это она тебе нагадала?"

"При чем тут она... И вообще я гаданиям не верю".

"А я верю".

"Я человек науки. Наука - враг суеверий. Я сделал важное открытие. Мои результаты будут опубликованы после моей смерти. Это может произойти каждый день. Поэтому я и... Слушай, - я вдруг спохватился, - ты наверняка не ужинала!"

Я вскочил и отправился на кухню - авось у них что-нибудь осталось.

"Понятно, почему ты такая тощая", - сказал я, глядя, как она уплетает еду. Оказалось, что она и не обедала. Кроме того, ей нечем платить за квартиру, и она тоже боится идти домой. За сегодняшний вечер ей ничего не заплатят.

"Но ты же не виновата, что случилось короткое замыкание!"

"Публика потребует вернуть деньги за билеты".

Я хотел возразить, что зрители все-таки просмотрели бoльшую часть спектакля о невинной Сусанне. Да, но самого главного они не видели, сказала она.

Делать было нечего, я расплатился, и мы побрели вдоль бульвара, свернули к "Одеону", и дальше сквозь лабиринт мертвых улочек, мимо слепых окон и погасших витрин. Она слегка опьянела от выпитого и съеденного, я держал ее под руку. Несколько времени спустя - сколько, сказать невозможно мы ехали в лифте, вышли и поднялись по узкой изогнутой лестнице на последний этаж, я впереди, она за мной. Ну вот, пробормотал я, мы и дома. Неубранная постель, книги и бумаги, грифельная доска с чертежом - вещи терпеливо дожидались меня. Она запротестовала, видя, что я собираюсь стелить себе на полу. "Лучше я лягу на пол". Вот уж нет, сказал я. Она вышла из туалетной комнатки. О чем спор, сказала она заплетающимся языком, тут хватит места для обоих, и показала на кровать. Сейчас ты узнаешь... Что узнaю, спросил я. Узнaешь самое главное, сказала она. Когда я вернулся в комнату, она спала. Никто не докажет мне, что мир сна менее реален, чем то, что мы называем действительностью; если мы видим сны о жизни, то сон, в свою очередь, видит нас. Сон созерцал нас обоих. Я услышал обрывки музыки, "ля" первой скрипки и разноголосицу инструментов, затихающий шелест публики. В смокинге, белоснежной манишке и что там еще полагается в таких случаях - бабочка на шее, в петлице розетка, - я укрылся в театральной ложе и смотрел в бинокль на ярко освещенный просцениум, где только что появилась Сусанна и подставила себя взглядам восхищенной толпы.