Правда о первой ночи - Анна Данилова

– Я видела тебя в окне и сразу поняла, что ты готовишься к экзаменам, – улыбнулась она, показывая мелкие белые зубы.

– Как это можно вот так сразу понять? – удивилась я, радуясь тому, что она поддержала мой разговор.

– Да у тебя был такой откровенно скучающий вид, что сразу ясно – девочка что-то зубрит, готовится к экзаменам, не знаю, поняла и все…

Ее звали Ева.

– А меня – Валентина, – счастливо вздохнула я, представляя себе, как мы и дальше будем встречаться, разговаривать, как она однажды решит познакомить меня со своими подругами и введет в свою, отличную от моей жизнь.

– Очень красивое имя. Прозрачное, я бы сказала, – произнесла она, и щеки ее почему-то порозовели.

– Почему ты выбрала именно это кафе и что ты пишешь в своем блокноте? – задала я два самых важных для себя вопроса.

– Что я делаю в этом кафе? – Она вздохнула с какой-то печальной улыбкой и развела руками. – Я поджидаю возвращения одного парня, мы с ним договорились, что я буду ждать его здесь каждый день в половине четвертого… А в блокнот я записываю стихи…

– Ты пишешь стихи?

Я вдруг увидела у нее чуть повыше левой скулы едва заметный бледный шрамик.

– Хотя это трудно назвать стихами… Так, мысли, чувства… Но вообще-то это белые стихи, то есть без рифмы…

– Ты мне когда-нибудь почитаешь их?

– Конечно, – просто ответила она. – А ты мне нравишься. Нет, правда, – она улыбнулась такой улыбкой, что мне захотелось почему-то заплакать. Нервы, что ли, не в порядке? – Ты такая простая, в хорошем смысле, конечно… Говоришь искренне, мне нравятся такие люди. Только не переживай так из-за экзаменов, все это ерунда, сдашь, в интернате тебя не оставят, ты пойми их, преподавателей, твой несданный экзамен – это их экзамен, это означает, что они должны расписаться в своем непрофессионализме. Они такого не допустят. Смотри на это дело веселее…

– А ты тоже учишься?

– Уже окончила. Три года тому назад биофак нашего университета. Теперь вот работаю там же, на кафедре, собираюсь учиться дальше…

– И сколько же тебе лет?

– Да я уже старая, мне двадцать пять, – улыбнулась она и потрепала меня по плечу. – У меня уже и морщинки вокруг глаз… Никакие кремы не помогают… – И вздохнула. Такая милая!

Она тоже оказалась простая, с ней было легко. Двадцать пять лет. Ева явно наговаривала на себя – я лично не заметила ни одной, ну разве что несколько маленьких, едва заметных мимических морщинок в уголках длинных, похожих на аквариумных рыбок глаз. Вообще-то мне всегда стыдно говорить, что я интернатская, это как если признаться, что ты – человек второго или третьего сорта, но Ева отнеслась к этому с пониманием и попросила меня рассказать о моей жизни все: о том, как мы живем, чем занимаемся в свободное время, чем нас кормят, сколько денег дают на карманные расходы, можно ли задержаться и опоздать вечером и что за это будет, какое наказание, кто наши воспитатели, хорошо ли к нам относятся… Я рассказывала ей об этом два дня подряд, встречаясь с моей новой знакомой в кафе и заказывая себе то же, что и она, – кофе с молоком. А потом она почитала мне свои стихи. Правда, очень странные стихи, без рифмы, но очень красивые.

Над головой несутся тучи фиолетовые,Косые тени касаются моего лица.Белая сирень стучится в мое окно,Я распахиваю его.В зеркале отражается пасмурное небо,Мои духи пахнут мокрой травой и сладкой сиренью…

А потом случилось то, что случилось. Я не появлялась в кафе два дня и даже не подходила к окну в спальне. Лежала на кровати, прикрывшись учебником, и, почти ослепшая от слез, пыталась понять, что же произошло и как мне жить дальше. История со знакомством показалась мне не столь уж и значительной. Так, удовлетворила свое любопытство и довольно. Но уже на третий день, немного поуспокоившись, точнее, заставив себя не думать о том, как изменилась моя жизнь, я появилась в кафе и снова встретила там Еву.

Глава 3

Она очень обрадовалась моему приходу, не стала расспрашивать, почему меня не было два дня, видимо, поняла, что если я захочу, то расскажу сама, но очень осторожно, боясь обидеть меня, интернатскую, предложила угостить меня ужином. Но мне тогда было не до обид. Во-первых, хотелось есть, а денег не было, а столовская еда в последнее время стала вызывать отвращение и изжогу. Во-вторых, что-то сломалось во мне, и я перестала обращать внимание на некоторые вещи. Было и еще одно, то самое, что не давало мне покоя и заставляло меня не доверять людям, даже таким, как Ева. Мне казалось, что ей что-то от меня нужно. Ну не верила я в то, что она с такой готовностью откликнулась на мое желание познакомиться, подружиться с ней и в этом нет корысти. Словом, я согласилась поужинать за ее счет и заказала спагетти с креветками, она тоже взяла себе спагетти, нам принесли холодное белое вино, и я с удовольствием выпила два бокала. Расхрабрившись и глядя прямо в ее розовое лицо (все посетители под красными зонтами в тот солнечный день были розовыми), я спросила:

– Тебе что-нибудь нужно от меня?

И она тотчас, нисколько не задумываясь, ответила:

– Да, очень нужно. – Потом протянула руку и положила на мою: – Побудь еще немного со мной, не бросай меня, мне так плохо…

Господи, подумала я, это ей-то плохо, а что же тогда делать мне со своими проблемами и невозможностью их разрешить? Ей плохо… Знала бы она, каково мне… Но мне было приятно, что во мне кто-то нуждается и просит, чтобы я побыла рядом.

– Это из-за того парня?

Она молча кивнула, и я увидела, как блеснули в ее глазах слезы.

– Он так и не появился?

– И он не появился, и ты куда-то исчезла, я не видела тебя в окне твоей спальни. Хотела даже отправиться на твои поиски, думаю, вдруг с моей Валентиной что-то случилось… Что с тобой было? Почему ты не приходила? Почему бросила меня?

Я ее бросила? Но кто я ей такая, чтобы бросать ее или не бросать?

Я не ответила, не собралась с мыслями.

– Думаю, что он вообще никогда больше не придет, – между тем добавила она с какой-то безумной улыбкой, и мне стало страшно за нее.

Оказывается, и у таких девушек бывают серьезные проблемы. И тогда уже ничто не имеет значения – ни то, что у тебя есть семья, деньги, хорошая работа или перспективы на будущее… Мужчины. Любовь. Все это было мне незнакомо. Я целовалась несколько раз с Мишей, мы даже пробовали зайти чуть дальше, но в последний миг я передумала, испугалась и убежала… Ничего, кроме страха, я тогда к нему не испытывала. Не думаю, что, когда люди любят друг друга, они должны чего-то бояться. Это был просто опыт, попытка перейти грань, которая разделяет нас, подростков, как мне тогда казалось, от взрослой, полной тайн жизни. Но ни Миша, ни я – мы оба не справились с этим. Думаю, я до конца своей жизни буду помнить тот горьковатый пыльный запах библиотеки, куда мы забрались однажды ночью, чтобы нацеловаться вдоволь, а потом, раздевшись и прильнув друг к другу, вдруг испытать то острое и жгучее чувство, которое придаст уверенности ему и испугает меня… Миша, которого я знала столько лет, мальчишка, которого я видела каждый день и так привыкла к нему, что иногда просто не замечала, тогда, в библиотеке, предстал передо мной совершенно другим; он разделся, и при свете уличного фонаря, что бил в узкое окно, освещая стеллажи с книгами и часть стола (на котором сидела я, полуодетая, и изнемогала от стыда и непонятного мне чувства чего-то несовершенного, как если бы я глубоко вздохнула и долго не могла выдохнуть), я увидела красивое сильное тело, переливающуюся на свету влажную кожу, издающую слабый, незнакомый мне до этого запах мужчины, увидела темный, заросший густыми волосами пах, а еще ниже – то, что, вместо того чтобы заставить меня отвернуться, побудило меня не отрываясь смотреть… Я все понимала, все знала, но ничего не могла с собой поделать. Мне не хотелось, чтобы моим первым мужчиной был тот, кто никогда не станет моей любовью. И уступать Мише по дружбе или тем более из жалости я тоже не могла. Я соскользнула со стола, оказавшись в его объятиях, ощутила, как что-то горячее коснулось моих сомкнутых бедер, и после этого я уже не помнила себя… Оделась кое-как и выскочила из библиотеки, неслась как сумасшедшая по этажам, чувствуя, как ухает где-то в горле мое сердце, а щеки, словно с содранной кожей, горят, пылают… Мой светловолосый дружочек, мой повзрослевший паж, мой вечный телохранитель остался там, в темной и пустой библиотеке, наедине со своим отчаянием, болью и тем, что умело так нежно касаться девичьих бедер… На следующее утро, улучив момент, я успела попросить у него прощения и даже поцеловать в висок… Он снова стал моим прежним Мишей, таким, каким я воспринимала его до библиотеки… Быть может, именно эта сцена, эта чистота наших отношений и моя неготовность начать вести взрослую жизнь и вынудили меня совершить настоящее убийство?.. Из интерната – в тюрьму? Ну уж нет… Я поклялась себе еще там, в той полутемной и очень тихой комнате, исчезнуть, раствориться, но не дать себя схватить…