Хроника смертельной осени - Юлия Терехова

– Не бойся…

– Кто здесь? – шепотом воскликнула она. – Я с оружием!

– Я вижу, – голос, обращавшийся к ней, был спокоен. – Опусти пистолет и не делай глупостей. Тихо… Повернись и иди на кухню.

– Кто вы? – Женевьева от страха еле шевелила языком. Она по-прежнему никого не видела.

– Иди на кухню, – повторил голос. – Там поговорим.

Женевьева не могла определить – мужской ли голос говорит с ней или женский. Тон низкий, интонации мягкие, но приказы железные. Как завороженная, она повиновалась, однако пистолета из рук не выпустила. Она прошла на кухню, озираясь, от страха забыв, что все ее тело болит и кровоточит.

– Сядь на стул и положи пистолет перед собой, – попросил, именно попросил, а не приказал, голос. – Не оглядывайся. Пожалуйста. Чем меньше ты увидишь, тем лучше для тебя.

Женевьева не могла с этим не согласиться. Кто-то был позади нее, но панически боялась оглянуться. Послушно положила оружие на стол, руки вытянула рядом, сжимая и разжимая занемевшие от напряжения пальцы.

– Молодец, – похвалил ее голос. – Теперь слушай меня внимательно.

– Да, я слушаю, – кивнула она.

– Я знаю, как он измывается над тобой, и хочу тебе помочь.

– Помочь? – подняла она голову. – Но как? Я писала заявление в полицию…

– Молчи, – перебил ее голос. – Я все знаю. У меня прямой доступ к полицейской базе. Я знаю, ночью ты вызывала полицию, и они ничем тебе не помогли. Знаешь, с какой формулировкой они отчитались? Ложный вызов, – впервые голос проявил какую-то эмоцию, и в ней явственно прозвучал гнев.

– Ложный вызов, – всхлипнула Женевьева. – Он меня избил и…

– Я знаю, – голос стал опять спокоен, – молчи и слушай.

– Я понимаю, ты хочешь, чтоб он умер, так?

Женевьева не отвечала.

– Я поймал тебя с оружием в руке – отпираться бессмысленно.

– А как еще я могу освободиться от него? До развода я не доживу – он меня убьет.

– Не нужно до этого доводить. Если б он тебя убил, он был бы повинен смерти, но и тебе не стало б легче, ведь так?

– Так, – чуть слышно согласилась она.

– Значит, он достоин другого наказания. Как ты хочешь, чтобы его наказали?

– Я не понимаю, – ответила Женевьева.

– Все просто – он должен поплатиться за то, что издевался над тобой, но наказание должно быть адекватным. Он не убил тебя, и смерть еще не заслужил. Поэтому скажи, как ты хочешь, чтобы он был наказан, и я накажу его согласно твоему желанию. Ты будешь вне подозрений – тебе обеспечат идеальное алиби.

– Я не могу… Я не умею… – испуганно забормотала она. – Я не умею ничего такого планировать. Одно дело – выстрелить, а другое – тщательно что-то рассчитать… Я точно попадусь.

– Вот глупая женщина! – ей показалось, что обладатель голоса улыбнулся. – Кто говорит, что ты будешь это планировать? Ты должна только высказать желание – мы все сделаем сами. Ты можешь также сказать, что не хочешь причинять ему вред – твое право. Тогда он будет в полной безопасности. Ну, каково твое желание? Чего ты хочешь?

– Я не знаю, – растерялась Женевьева. – Ничего не понимаю…

– Твои сомнения естественны. Ты женщина добрая. Только вот смотрю я сейчас на тебя и думаю – а что дальше? Даже если он тебя не убьет – зачем тебе такая жизнь – в постоянном ужасе и страхе? С разбитым лицом и измученным телом? О ребенке своем ты подумала?

– А как я расплачусь с вами? – спросила Женевьева. – Такие вещи бесплатно не делаются.

– Запомни, возмездие не нуждается в гонорарах. От тебя ничего не требуется. Вырасти сына так, чтобы ему и в голову не пришло когда-нибудь причинить зло другому человеку.

– И что я должна сказать? – потрясенная, спросила Женевьева. – Я хочу, чтобы он – что?..

– Я не знаю, – ответил голос. – Это твое желание. Чего ты хочешь? Я могу сделать ему лоботомию, могу до конца его дней отправить в психушку, могу отрубить ему конечность, могу его кастрировать – я многое могу. А чего хотелось бы тебе?

– Я хочу, чтобы ему отрубили его поганые руки, – с ненавистью выдохнула Женевьева. – Чтобы он больше никогда не смог ими ко мне прикоснуться.

– Хорошо, – согласился голос. – Принято.

– И что теперь? – спросила она.

– Теперь, – ответил голос. – Ты будешь жить обычной жизнью, стараясь избегать ссор и скандалов. Будь покорной – ненадолго. И положи пистолет на место – твоему мужу не понравится, если он не найдет его в кобуре.

– А когда?.. – в ее вопросе все еще звучало сомнение. Но Женевьеве никто не ответил. Она почувствовала легкое колыхание воздуха, и ощущение чьего-то присутствия за спиной исчезло.

– Что это было?.. – Женевьева с ужасом смотрела на пистолет, лежащий перед ней. Она чуть не стала убийцей, а все, что она слышала – галлюцинация, вызванная сильнейшим стрессом. В детской завозился Рене. Надо срочно положить пистолет на место, иначе не миновать ей еще одного избиения. Муж скоро проснется, и ей надо готовить ему завтрак.

Начало октября 2010 года, Москва

Жики плотно задергивала шторы на окнах, дабы холодное осеннее солнце не тревожило Анну, одинаково съеживавшуюся от яркого света, громких звуков, внезапных прикосновений. Она лежала неподвижно, шепотом отвечая односложно «да» или «нет» на робкие вопросы Жики, старавшейся не обращаться к ней без нужды. Старая дива неслышно, как тень, перемещалась по комнатам, выходила на кухню, готовила еду…

Сиделка, ухаживавшая за Анной в больнице, переехала с ними на квартиру. Она ставила ей уколы и давала таблетки, следя за дозировкой и временем приема, так как Жики была рассеяна – водился за этой железной дамой такой грех. Два раза в день дива умывала молодую женщину, помогала ей чистить зубы, раз в сутки осторожно обтирала ее мягкой влажной губкой, не доверяя равнодушными руками сиделки. Той оставалось лишь подавать Анне судно, которое она стеснялась просить и терпела из последних сил. И когда ее глаза становились уже совсем страдальческими, Жики хватала эмалированную посудину и сама подкладывала ее под одеяло. Кормила Жики Анну тоже сама, как малого ребенка, аккуратно вытирая ей губы после каждой ложки…

Дива мыла Анне длинные светлые волосы и долго сушила их полотенцами. И только когда они становились почти сухими, брала в руки фен, чтобы не дай бог, не простудить ее.

…Мадам Перейра привезла Анну домой в начале октября, предварительно навестив Антона, чтобы забрать у него ключи. Антон долго не мог понять, что она от него хочет, а когда понял – возмутился.

– Я заберу Анну к себе, сюда, – сказал он ровным, без всяких интонаций, голосом. – Ее дом здесь.

– Она не хочет возвращаться в эту квартиру, – отрезала Жики. – Ее желание следует уважать.

– Я не верю вам, мадам. Этого не может быть. Она моя жена.

– Ну, положим, Анна вам не жена, – старая тангера, если хотела, то могла быть суровой. – Анна ясно выразила нежелание возвращаться сюда.

На самом деле «нежелание» было всего лишь эвфемизмом, дабы не описывать в красках тот припадок, в котором забилась Анна при одном только упоминании о возвращении в квартиру на Олимпийском проспекте. Жики еле успокоила ее и поклялась, что заберет у Ланского ключи от ее квартиры на Чистых прудах.

– Допустим, – кивнул Антон. – Я могу понять, что она не хочет сюда возвращаться. Но я вполне могу жить с Анной у нее и ухаживать за ней, пока она окончательно не поправится.

Жики вздохнула. До чего же эти мужчины тупые. Анна, выйдя из комы и обретя хоть какую-то способность общаться с окружающим ее миром, первым делом дала понять, что не хочет никого видеть – ни Ланского, ни Мигеля. Она с трудом выносила присутствие Сергея Булгакова, когда тот приходил навестить ее в палату, отворачивалась, чтоб не видеть его. И Жики тактично попросила Сергея не заходить в палату, а звонить ей на сотовый. Сергей даже не удивился, а согласно кивнул. Катрин лежала на том же этаже Склифа, и он часто встречал Жики в коридоре, и та подробно рассказывала ему о тяжелом состоянии Анны. О ее здоровье Булгаков подолгу беседовал с лечащим врачом и был абсолютно в курсе того, как обстоят дела. Он знал, что она очень медленно, но все же поправляется после страшных ран, нанесенных ей садистом. Но ее душевное равновесие оказалось совершенно нарушенным. Булгаков понимал, что это надолго, если не навсегда, и необходима серьезная психологическая реабилитация, впрочем, как и Катрин.

Но Анна пострадала физически гораздо сильнее, чем ее подруга. При всей болезненности раны Катрин не представляли собой угрозы для жизни – она быстро поправлялась. Ранения Анны оказались чреваты непредсказуемыми последствиями для здоровья – понятно, что о балете ей придется забыть навсегда. И как сможет с этим справиться блистательная балерина, для которой вся ее жизнь заключалась в танце?

Итак, Жики в очередной раз подивилась мужской тупости. И это – лучший из них? Что ж тогда говорить об остальных?