Кошмар лесного края - Дмитрий Цымбал-Ерохин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Охотник заметил среди возвращающихся с жальника крестьян вечно молчаливую девушку, которую повстречал вчера в храме. Её зеленые глаза уже какое-то время следили за ним. Они смотрели с вытянутого веснушчатого лица, обрамленного огненным водопадом рыжих волос, частично связанных в хвост на затылке. Серый взгляд охотника чаще встречал её строгий как утес профиль, но сейчас девушка обратила на него открытый малахитовый взор. В нем скрывалось нечто потаенное, словно морская глубина. «Тревога, безмятежности или печаль таятся в этой пучине?» — гадал охотник. И ведь не узнать, потому как молчание девушки, как он знал, длилось не первый год.
На несколько секунд он задумался, отчего заслужил её пристальное внимание. Чужак был невысок, худощав и узок в плечах. Двух нижних зубов не хватало, но и с ними кривая улыбка не стала бы привлекательнее. Обветренное лицо ещё не знало глубоких морщин. Каждый видел в нем мужчину средних лет, коим он и являлся. И, несмотря на то, что седые годы маячили на горизонте, охотник все ещё находился от них на почтительном расстоянии. При таком наборе красавцем он себя не считал, другие — тоже. Возможно, девушке просто нечасто доводилось видеть новые лица.
— Чужак зачастил посматривать на твоюшнюю Риту, Калеб, — кликнула Элина, перехватившая взгляд охотника.
Староста Новой Зари остановился, поиграл желваками, оправил ворот из волчьего меха и украдкой коснулся медвежьих когтей на ожерелье.
— Иди домой, любимая, — лишенным всякого почтения голосом сказал Калеб замершей Рите.
Рыжеволосая девушка покорилась. Проходя мимо, она старательно прятала от старосты веснушчатое лицо. Охотник смекнул, что «возлюбленный» подобру не получал от нее не только взгляда. Характером Калеб был таким же неприятным, как его изрытое оспинами лицо. Старосту Новой Зари больше заботило внимание Риты к чужаку, нежели толки Элины о соглядатайстве бродяги в пользу Медового Городка и о занятиях чернокнижничеством.
— На все насмотрелся? — спросил предводитель общины.
— Предпочел бы не видеть вашей скорби, но сапожник медлит.
Охотник взглянул на свои ноги, будто проверяя не сменились ли истоптанные солдатские сапоги новыми. Они хорошо послужили ему в скитаниях по Диким Землям. Подошва выдержала острые камни Серых гор, трясины Великих Топей и сотни километров дорог Старого Мира, в конец развалившись в окрестных лесах и на очередном ноже в пороге от Элины.
— Я приказал Валену пошустрить, — ответил Калеб. — Вечером получишь обувь… не в изъян годности за щедрую плату.
— Благодарю за опеку над моей скромной персоной, — чужак мог поспорить, что староста не понял и половины слов, выученных им самим до того, как стал странствующим охотником. — Ты же не погонишь меня в лес на закате?
Чужак обращался к старосте Новой Зари на «ты» не от недостатка уважения. Услышав обращение на «вы», человек принимался суетливо искать третьих собеседников. Охотника радовало хотя бы то, что он понимал их говор: в Диких Землях хватало племен, которые забыв людскую речь, общались жестами и звуками.
— Молвит колдовские слова, — предостерегла Калеба Элина, крутя кучеряшку на пальце. — Ещё одну бессонную ночь в слежке за ним не сдюжу. Лучше погнать его…
— Тебя никто об этом и не просил, — перебил староста. — Кто ж мы такие, шоб выдворять человека, пускай и чужака, в ночь, где скитаются кошмары? Бывай, бродяга, надеюсь утром тебя не застать.
Охотник мысленно поблагодарил Калеба, хотя заранее купил его щедрость медвежьими когтями. Он разделял с остатками человечества первобытные страх перед темнотой. За минувшие после гибели Старого Мира века, смена суток уподобилась жизненному циклу: каждый закат мог оказаться последним, а рассвет ожидался с волнующей надеждой. И если одни путали в темноте химер и кикимор с совами и качающимися на ветру ветками, то Новая Заря без обиняков страдала от истинных порождений ночи. Тут их нарекли кошмарами. Неведомые существа в последнее десятилетие время от времени являлись из гущи лесов. Но, как и любой ночной кошмар, они отступали перед светом.
В тихие ночи даже на кладбище зажигали сальные свечи. Свет непреодолимым для нечисти барьером опоясывал палисад деревни. Фонари на жердях чадили от заката до рассвета под присмотром сторожей. Над каждой дверью в жилище мерцал спасительный огонек. В храме с закопченными стенами Калеб ежедневно топил жир и древесную смолу для свечей. Соседний Медовый Городок владел истинным богатством — воском. Тамошние крохоборы и требовали за него едва не половину урожая Новой Зари, да ещё и каждую неделю по три десятка яиц. Несколько лет назад это привело к войне между поселениями, которая получила название Войны за ульи. Новая Заря проиграла: двое человек погибли, несколько получили ранения, а супруг Элины пропал на обратном пути. Видимо, оттого она и стала склочной.
Медовый Городок тоже окропил землю кровью своих жителей. Большие потери по здешним меркам принудили поселения к миру, хотя взаимная неприязнь осталась. Элина талдычила, что Медовый Городок заслал чернокнижника-бродягу воровать драгоценные свечи. Филипп с Труном сказали, что этими речами она не давала покоя даже помиравшему деду. В Медовом Городке соседей кликали дикой сектой и сочиняли небылицы о пристрастии пихать эти самые свечи куда ни попадя.
Крестьяне разбредались по Новой Заре. Одни принимались колоть дрова, другие усаживались на лавки вычищать фонари от нагара, третьи сгибались над огородами. В отличие от основательно стоявшего Медового Городка, Новая Заря сочилась смолистым запахом не потемневшей от времени древесины, была свободна от переполненных компостных ям, да и за рвом с палисадом здесь следили порядочнее, чем за поросшим крапивой оврагом в Медовом Городке. Народ в Новой Заре жил в полуземлянках, которые лет десять как называли временными. Постройку срубов, как у соседей, откладывали насущные дела. Охотник с ходу приговорил временные полуземлянки быть вечным жильем по крайней мере нынешнему поколению. Большую часть объятой палисадом территории сдали курятникам, коровникам, поленницам и убогим огородам. Хозяйство расползалось, оставляя все меньше свободного места. Когда жители начнут дергать урожай прямо с потолка полуземлянок, Новую Зарю будет в пору переименовать в Кротовый Городок.
С жальника возвращались Филипп и Трун, закинув лопаты на плечи. Первый приветливо улыбнулся бродяге, выпирающими как у кролика передними зубами. Второй смерил мужчину ничего не выражающим взглядом. Лысые братья позабыли, как выгоняли путешественника спать к псу за то, что тот поинтересовался немотой Риты.
— Помянуть бы старичка, — прохрипел Филипп.
— Воздержусь. Я ухожу завтра на рассвете.
На самом деле охотник
