Мой милый Фото… Граф! - Элизабет Харбисон

— Да ладно, старина, — Джон похлопал друга по плечу.— У тебя была пара лет, чтобы рассказать ей правду, так почему же ты не сделал этого?

— Не знаю. — Брайс осторожно подбирал слова. — Ведь дело в том, что у нее есть идея... ну, идея фикс насчет благородства, чести и т. д.

— Идея фикс?

— Да, это, в самом деле, важно для нее. — Эмма все это время доверяла ему. Он не собирался в подробностях рассказывать обо всем Джону, неважно, что они близкие друзья. — Просто к тому времени, когда я собрался ей обо всем рассказать, было уже слишком поздно.

— Ну, никогда не поздно признаться женщине в том, что ты граф Паллизер, — цинично рассмеялся Джон, обведя рукой богато обставленную комнату — Вне всякого сомнения, ей будет приятно узнать твой настоящий титул. И она будет больше рада встретить тебя, чем меня.

Брайс задумчиво взглянул на него.

— Не думаю.

Джон посмотрел па него и уселся в кресло времен Людовика ХVI, освещенное дневным светом из высокого узкого окна.

— Даже если так, я не вижу никакой возможности для тебя выпутаться из ситуации. В нашей стране тебя узнают на улице, особенно женщины, которые читают раздел «десять самых богатых холостяков Европы». Как же ты собираешься остаться инкогнито?

Брайс тяжело вздохнул — Джон был прав, его фотографии в статьи о нем уже на протяжении нескольких лет публиковали в подобного рода разделах.

— Эмма такой ерунды не читает.

— А если вдруг прочтет?

Брайс пожал плечами.

— Да многие ли смогут меня узнать по этим фотографиям? Они же не видели меня до сих пор. А фотография и живой человек — это не одно и то же.

— Ну, это смотря, кто. Как раз тебя можно узнать с первого же взгляда, даже если фотография плохого качества: ты достаточно фотогеничен.

Брайс посмотрел на себя в зеркало в золотой раме, висевшее на стене. Его темные волосы, слегка волнистые, средней длины, были ничем не примечательны. Но с другой стороны, благородные черты, унаследованные от Паллизеров, отличали его от других: аристократический лоб, высокие скулы. Зеленые глаза, такие же как и у его отца, смотрели слегка недоверчиво.

— Послушай, — прервал Джон его размышления перед зеркалом. — Почему бы просто не сказать ей всю правду, и дело с концом? Это было бы намного легче, чем продолжать эти мучительные поиски вариантов вранья.

— Я бы не хотел потерять ее, — выпалил Брайс прежде, чем сообразил, что сказал. И понял, что это была правда. Возможно, это было немного эгоистично с его стороны, но он хотел продолжить дружбу с Эммой любой ценой. — Видишь ли, эти отношения действительно по-настоящему дружеские. Эмма — единственный человек, который принимает меня таким, какой я есть, а не за мой титул. — Он с презрением осмотрел комнату.

— Но если убрать половину всей этой обстановки, в том числе и твой титул, — Джон тоже обвел рукой комнату, — много ли от тебя останется? Кем ты будешь на самом деле?

Брайс проследил за движением руки Джона: восточные ковры на сверкающем паркетном полу, бесценные произведения искусства и дорогие обои на стенах. Его взгляд упал на картину Ремлнггона, цена которой превосходила стоимость любого дома в их городе. Нет, не это хотел бы он представить Эмме, когда она приедет.

— Возможно, ты прав.

Джон кивнул.

— И ты еще использовал мое имя для своей авантюры! Посмотри, какая огромная тяжесть лжи лежит на тебе. Потянет на много.

У Брайса было тяжело на душе. Однако существовало еще одно важное обстоятельство, из-за которого он умолчал о своем титуле: в письмах Брайс мог быть именно тем человеком, которым ему хотелось быть в действительности, В письмах он был легок и весел, много шутил, никогда не вдавался в подробности своих обязанностей, связанных с его социальным положением, избегал разговоров о своем происхождении, о котором его всегда спрашивали, не говорил о международных кампаниях, в которых должен был участвовать. Тяжелый груз ответственности падал с его плеч, когда он брался за ручку и писал письма Эмме от имени Джона.

Эмма была бы ужасно разочарована, узнав, что человек, с которым она так долго переписывалась, был всего-навсего скучным, связанным по рукам и ногам многочисленными обязательствами аристократом, который, конечно, может мечтать о танцах в фонтане перед отелем «Риц», но который никогда не решится на это на самом деле.

Джон продолжал с серьезным видом читать нотацию:

— Помни, мой друг, ты должен быть очень осторожен, завязывал серьезные отношения с кем бы то ни было.

— Я знаю.

— И потом, ты готов сказать правду своей матушке о Кэролайн?

Кэролайн Фортескью была дочерью партнера отца по бизнесу. И тот, и другой покинули здешний мир несколько лет назад, но договоренность между семьями осталась. Особенно большие надежды на их брак возлагала матушка Брайса. Предполагалось деловое сотрудничество: многообещающие микротехнологии компании Фортескью плюс телекоммуникативные технологии Паллизеров. Родители называли их брак «удачной сделкой». Они все решили за молодых, еще, когда Брайсу и Кэролайн было по двенадцать лет. А сами молодые, чтобы особенно не разочаровывать «предков», решили до поры до времени согласиться на их план, пока не найдут себе подходящие пары сами. Единственное, в чем они были твердо уверены, что их свадьба никогда не состоится.

Брайс тяжело вздохнул.

— Если я скажу матушке, что мы с Кэролайн не имеем серьезных намерений жениться, она предпримет великую кампанию по выбору новой подходящей мне партии. А ее деятельность всегда подобна морскому шторму, так что представь себе... — Он грустно усмехнулся. — Я не решил еще с этим до конца.

Родители Брайса именно так и поженились. В результате у него было довольно скучное детство. Родительской ласки и любви он видел очень мало, а мать с отцом практически не знали друг друга по-настоящему. для них всегда на первом месте стояло дело, а не человек.

Теперь его мать желала передать по наследству это качество ему, Брайсу. Однако, пожив некоторое время один, Брайс к двадцати годам обнаружил, что жить одному гораздо лучше, чем с двумя такими чужими друг другу людьми, которые к тому же вели совершенно различный образ жизни. Между тем просто любовь и дружба были для него запретным плодом. Он никогда не испытывал подобных чувств, да и как он мог? Само его имя создавало условия, которые затрудняли жизнь с ним. Он всегда был на виду.

— Но до тех пор, пока ты не заявишь о своем решении ясно и твердо, — неожиданно сказал Джон, — Кэролайн — это твой долг.

— Ты прав.

— Тогда ты должен будешь сказать об этом Эмме, — настаивал Джон. — Перед тем, как у нее появятся смутные мечты о вас обоих и вас унесет в открытое море чувств. Что в свою очередь все разрушит.