В гостях у странной сказки - Вландрий Геклов

Был, правда, один маленький штришок, который как бы роднил хозяина кабинета и его невольного посетителя, этих новоявленных Давида и Голиафа. Этим штришком, как ни странно, был… запах. Стойкий сивушный дух, красноречиво говорящий (впрочем, запахи говорить не умеют) о том, что Иван Петрович Семёнов провел ночь в стенах медвытрезвителя далеко неслучайно.

– Так ви, говорите, работаете в краевэдческом музэе? – нарушил тишину Вахтанг Тариелович.

– Да, – потупив взор, просипел Семёнов. – Заведующим отделом культуры.

– Вот именно! – активно жестикулируя, пророкотал грозный майор. Произнёс по складам: – Куль-ту-ры! – Указательный палец Опохмелидзе, волосатым сталагмитом, застыл перед вздёрнутым носом музейного работника. – Что же ви так, Иван Пэтрович? Какой пример ви подаете людям? Нэхорошо.

Семёнов шмыгнул носом, точно нашкодивший школяр, и, подражая аквариумной черепашке, вжал голову в панцирь… ой, то есть в плечи. Конечно, нехорошо. Чего уж тут хорошего. Хорошо было вчера. Вчера у него был день рождения. Стукнуло ровно тридцать пять. Юбилей, так сказать. Вдобавок ко всему, день рождения совпал с днем получки, и юбиляр решил отметить это счастливое совпадение с коллегами по работе.

Отметили, видать, неплохо, коль скоро проснулся Иван Петрович не дома, в теплой уютной постели, а в медвытрезвителе, на ледяной скрипучей койке. Хорошо хоть в вытрезвителе, а не в каком-нибудь Ленинграде (теперь уже Петербурге), как герой одной старой доброй кинокомедии.

Подробности вчерашнего кутежа горе-юбиляр помнил плохо. Припоминал только, как глубоко за полночь пил коньяк из черепа неандертальца, вопил с Женькой Стаканчиковым похабные частушки и лихо откаблучивал чечетку на древнеегипетском саркофаге, привезенном в позапрошлом веке из Африки одним Мухозванским помещиком… Недаром говорят, в тихом омуте черти водятся. Широк расейский интеллигент в алкогольном угаре.

А всё Женька, неугомонная натура. «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина!.. За день рождения!.. За юбилей!.. За родной музей!.. За краеведение!.. За мир во всём мире!.. За то, чтобы всё у нас было, и ничего нам за это не было!.. За…»

От ностальгических воспоминаний Семёнова отвлек голос Опохмелидзе.

– Надэюсь, я вижу вас здэс в первый и в послэдный раз. Услуги нашего заведэния оплатите в банке. – Майор протянул Ивану паспорт. – Можете бить свободны. Вэщи получите у дежурного.

– Получите, распишитесь, – буркнул дежурный милиционер с прапорщицкими звездами на погонах, высыпая на стол кучу предметов, изъятых у Семёнова накануне.

Обручальное кольцо, старые добрые «Командирские» часы, лет пять назад подаренные женой Любашей на 23 февраля, словно изжеванный носовой платок, хранивший следы позавчерашнего обеда и хронического насморка, связка ключей и потрёпанное гранитолевое портмоне.

Иван поспешно надел кольцо, спрятал ключи и платок в карман, проверил точность часов (ого, уже половина девятого!), открыл кошелёк и… с ужасом обнаружил, что тот абсолютно пуст! То есть, конечно, не абсолютно – на дне звякнуло несколько медных монет, а в самом углу завалялся мятый абонементный талончик на проезд в городском транспорте (впрочем, уже прокомпостированный).

Но где же зарплата?!?! Иван точно помнил: вчера была пятница, 25 октября, его день рождения и соответственно день получки. Отлично помнил, как сам, собственноручно расписывался в ведомости у бухгалтера напротив суммы 4.735 рублей 00 копеек, как пересчитывал хрустящие купюры и аккуратно укладывал их в портмоне. Конечно, он вчера немного покутил, побалагурил. Но не мог же он прогулять всю месячную зарплату! Все 4.735 рублей 00 копеек!!!

– По-озвольте, – возмутился Иван, пытаясь поправить сбившийся набок узел галстука. – А где мои деньги?!

– Какие деньги? – Брови дежурного изогнулись мохнатой радугой. Казалось, искреннему удивлению сотрудника вытрезвителя поистине не имелось границ.

– Но тут же, – Семёнов потряс перед носом милиционера пустым кошельком, – были деньги!

Прапорщик сохранял спокойствие абиссинского негуса. Жестом заправского иллюзиониста он извлек, как показалось Ивану, прямо из воздуха некую бумагу.

– Вот протокол вашего задержания. Никаких денег при вас обнаружено не было.

– Но… – попытался вернуться к животрепещущему вопросу о пропавших банковских билетах Иван.

Тут в руках у прапорщика поистине магическим образом материализовалась волшебная палочка, в коей невезучий именинник без особого труда распознал резиновую дубинку, ласково прозванную в народе «демократизатором», аргумент, надо признать, крайне веский и весьма убедительный.

– Вопросы есть? – доверительно спросил дежурный, как бы между делом постукивая «демократизатором» по ладони. Тут же сам себе ответил: – Вопросов нет… Свободен.

Иван Петрович с далеко не пророческой тоскою посмотрел в добрые-добрые, как у дедушки Ленина из древнючего анекдота, глаза сотрудника вытрезвителя, понял, что аудиенция закончена, и решил от греха подальше покинуть негостеприимное учреждение.

Холодное октябрьское солнце лениво карабкалось по небосводу. Отражаясь в окнах домов и зеркалах замерзших луж, ленивое светило окрашивало город Мухозванск в абрикосово-айвовые тона. Улицы пустовали. Как-никак суббота, выходной. И лишь дворники, невзирая на ранний час, лёгкий морозец и запрет иудейского Бога, вовсю шмурыгали мётлами, задавая неспешный ритм любителям утренних пробежек и сладострастных постельных баталий.

Подняв воротник и спрятав озябшие руки в карманы плаща, Иван Петрович Семёнов понуро брёл по безлюдной улочке. Шуршащие под ногами красные кленовые листья, припорошенные первым снежком, отчего-то напоминали густо присоленных вареных раков.

– Эх, сейчас бы пивка, – мечтательно вздохнул экс-клиент медвытрезвителя № 2 и, грустно улыбнувшись, побрел далее.

Изрядно перебравший накануне работник краеведческого музея чувствовал себя архискверно. Голова трещала, что старый холодильник «Полюс», каковой Иван всё никак не удосуживался перетащить из спальни в коридор, перед очами рябило, в горле свирепствовал самум.

Однако в данный момент сухость во рту, рябь в глазах и головная боль занимали Ивана менее всего. Вослед за Чернышевским и Ульяновым-Лениным Семёнов задался извечным российским вопросом, вопросом с заглавной буквы «Ч» – «Что делать?»

Что же всё-таки делать? А?!

Как объяснить жене Любаше свое суточное отсутствие?

Что сказать дочке Муське? Ведь он обещал ей купить с получки куклу.

Как смотреть в понедельник в глаза Пал Палычу, директору краеведческого музея?

Как вести себя на допросе у тёщи?

И самое, пожалуй, главное: где найти денег, чтобы протянуть до следующей, как выражается Женька Стаканчиков, зряплаты?

И занять-то, как назло, не у кого. Пал Палыч сто процентов не даст, а у Стаканчикова даже спрашивать бессмысленно. Он сам извечно на мели. Гол, что тот сокол…

Тягостные размышления настолько поглотили Семёнова, что он не заметил, как уперся головой в афишную тумбу, обклеенную снизу доверху разноцветными бумажками. Некоторое время Иван недоуменно взирал на неожиданно выросшее на пути препятствие, затем стукнул себя кулаком по лбу и радостно воскликнул:

– Ну, конечно! Вот оно!

С видом утопающего, готового схватиться за любую, даже самую тонюсенькую соломинку, заведующий отделом культуры краеведческого музея города Мухозванска принялся внимательно изучать многочисленные объявления, расклеенные на вздувшемся брюхе афишного столба. Иван Петрович искренне полагал: одно из этих объявлений обязательно даст ответ на все его вопросы. Он непременно найдет неплохую подработку, какую-нибудь левую халтурку, или, на худой конец, адрес одного из ломбардов, каковых в последнее время развелось превеликое множество.

– На крайний случай, – решил Семёнов, – заложу кольцо и часы.

Оставшийся без средств к существованию работник культурной сферы жадно пожирал глазами заголовки объявлений. Как назло не попадалось ничего подходящего. Сплошные «Продам», «Сдаю», «Сниму» (какой-то остряк самоучка подписал чуть ниже малиновым маркером «трусы»), «Меняю» (опять-таки приписка безвестного балагура – «шило на мыло») и прочая тому подобная ерундистика.

Семёнов дважды обошел вокруг столба, но так и не нашел ничего стоящего.

Разочарованный Иван помянул недобрым словом мамашу афишной тумбы и вгорячах плюнул на тротуар.

– Нехорошо, – раздался у него за спиной чей-то голос.

Второй раз за утро Семёнов слышал в свой адрес слово «нехорошо», и во второй раз ему стало ужасно стыдно. Он густо покраснел, что те самые кленовые листья, и повернулся к говорившему. Тот оказался бодрым старичком в чеховском пенсне, клетчатом пальто и изящном шотландском кепи. Пышные усы делали незнакомца похожим на легендарного командарма Буденного.